Лишь - Эндрю Шон Грир

и хозяева, и гардеробщицы знали его в лицо, а потом, вернувшись на родину, нежно вспоминал о своем временном пристанище как о втором доме. Фредди был его противоположностью. Он хотел увидеть все. Наутро после их ночного воссоединения – когда мюлузские муки одного и акклиматизация другого привели к сонному, но в целом неплохому сексу – Фредди предложил объехать весь Париж на туристическом автобусе! Лишь содрогнулся от ужаса. Фредди сидел в толстовке на краешке постели; вид у него был безнадежно американский. «Да нет же, будет здорово, мы посмотрим и Нотр-Дам, и Эйфелеву башню, и Лувр, и Помпиду, и ту арку на Шанз-Эли… Эли…» Лишь не хотел даже слушать об этом; какой-то иррациональный страх подсказывал ему, что, окажись он в толпе туристов, идущей за огромным золотым флагом, его обязательно увидит кто-то из знакомых. «Ну и что?» – сказал Фредди. Но Лишь был непреклонен. По его настоянию они всюду ездили на метро или ходили пешком; обедали в закусочных, а не в ресторанах; мать сказала бы, что он унаследовал это от отца. Вечером они приходили домой раздраженные и обессилевшие, с полными карманами billets; и, только сбросив с себя роли генерала и рядового, могли допустить хотя бы мысль о близости. Но Фредди повезло: Лишь подхватил грипп.

Ухаживая за Бастьяном тогда, в Берлине, он вспоминал себя самого.

Все было как в тумане. Долгие дни в стиле Пруста, на полу – золотая лента света, сбежавшая пленница задернутых портьер. Долгие ночи в стиле Гюго, гулкий смех в колокольне его головы. Все смешалось в его сознании: озабоченное лицо Фредди, рука Фредди у него на лбу, на щеке; врачи, изъясняющиеся по-французски, смятение Фредди, потому что единственный переводчик стонет на смертном одре; Фредди с чаем и тостами – для него; Фредди в блейзере и шарфике – вылитый парижанин – грустно машет с порога; Фредди в постели, в отключке, от него пахнет вином. Он сам: смотрит в потолок и гадает, что же вращается, вентилятор или комната, совсем как средневековые мыслители, задававшиеся тем же вопросом в отношении неба и земли. И обои с попугаями, воровато выглядывающими из-за ветвей акации. Той самой гигантской шелковой акации из его детства в Делавэре! Он сидит на этой акации и смотрит на задний двор дома, на мамин оранжевый платок. Сидит в объятиях ветвей и ароматных розовых сьюзовских цветов[92]. Он забрался очень высоко для малыша трех или четырех лет, и мама зовет его по имени. Ей и в голову не придет искать его на дереве, он тут совсем один, и страшно собой доволен, и немного побаивается. Сверху падают продолговатые листья. Они ложатся на его бледные ручки, а мама зовет его по имени, по имени, по имени. Артур Лишь подвигается вдоль ветки, чувствуя ладонями гладкую кору…

– Артур! Проснулся? Выглядишь получше! – Над ним склонился Фредди в банном халате. – Ну как ты?

Лишь раскаивался. В том, что сначала был генералом, а потом – раненым бойцом. Узнав, что прошло всего три дня, он страшно обрадовался. У них еще уйма времени.

– А я всюду уже побывал.

– Правда?

– Но могу сходить с тобой в Лувр, если хочешь.

– Нет-нет, так даже лучше. Льюис рассказал мне об одном ателье. Думаю, ты заслужил подарок.

На рю дю Бак дела идут из рук вон плохо. Выслушав все о своих литературных преступлениях, Лишь отправился на поиски Александра, но тот так и не объявился; вдобавок либо с муссом что-то не так, либо у него слабый желудок. Ясно одно: пора идти; свадебных сплетен он не переварит. Тем более что через пять часов у него самолет. Высматривая в море черных платьев хозяйку, он замечает возле себя мужчину с тарелкой лосося с кускусом. Густой загар, улыбка на лице. Испанец-шантажист.

– Вы друг Александра? Меня зовут Хавьер.

Золотисто-зеленые глаза. Прямые черные волосы с пробором посередине, заправленные за уши.

Лишь не отвечает; ему вдруг стало жарко, он чувствует, что краснеет. Возможно, все дело в шампанском.

– И вы американец! – добавляет мужчина.

Лишь только гуще заливается краской.

– Как… как вы узнали? – ошеломленно бормочет он.

Испанец окидывает его взглядом с головы до ног.

– Вы одеты как американец.

Лишь смотрит на свои льняные брюки, на живописно состаренную куртку. Он понимает, что подпал под обаяние портного, как столь многие его соотечественники; что спустил целое состояние, чтобы выглядеть как парижанин, хотя настоящие парижане так не одеваются. Надо было надеть синий костюм.

– Я Артур. Артур Лишь. Друг Александра; он меня пригласил. Но сам, видно, уже не придет.

Испанец подходит поближе и поднимает голову; ростом он уступает Артуру Лишь.

– Он всегда приглашает, Артур. Но никогда не приходит.

– Вообще-то я собирался уходить. Я тут никого не знаю.

– Нет, не уходите! – Хавьер, кажется, понял, что сказал это слишком громко.

– Скоро у меня самолет.

– Артур, останьтесь на минуту. Я тоже никого здесь не знаю. Видите вон ту парочку? – Он кивает в сторону женщины в черном платье с открытой спиной и мужчины во всем сером с большой хамфрибогартовской головой. Они стоят бок о бок и разглядывают картину. Ее светлые волосы, собранные в пучок на затылке, переливаются при свете лампы. Хавьер заговорщически улыбается; непослушная прядка спадает ему на лоб. – Я сейчас с ними беседовал. Мы все только что познакомились, но я очень быстро… почувствовал… что я третий лишний. Поэтому я пришел сюда. – Хавьер заправляет прядку за ухо. – Эту ночь они проведут вместе.

Лишь смеется и спрашивает, уж не сами ли они ему об этом доложили.

– Нет, но… Посмотрите на их движения. Их руки соприкасаются. Он что-то шепчет ей. Но здесь не шумно. Ему незачем к ней льнуть. Я им только мешал.

В этот момент Хамфри Богарт кладет руку женщине на плечо и показывает на картину, что-то объясняя. Его губы почти касаются ее уха, выпроставшиеся прядки колышутся от его дыхания. Теперь сомнений быть не может: эту ночь они проведут вместе.

Лишь переводит взгляд на Хавьера, а тот пожимает плечами, мол, ничего не попишешь.

– И поэтому вы пришли сюда.

– Не только поэтому, – говорит Хавьер, глядя ему в глаза.

Лишь купается в теплых лучах комплимента. Хавьер продолжает на него смотреть. С минуту они молчат; время растягивается, словно бы зевая. Следующий ход – за ним. Он помнит, как в детстве они с другом трогали на спор горячие предметы. Тишина разбивается вместе с бокалом, который Финли Дуайер уронил на плиточный пол.

– Куда летите? В Америку? – спрашивает Хавьер.

– Нет. В Марокко.

– А-а! Оттуда родом моя мать. Дайте угадаю: Марракеш, Сахара, Фес? Это стандартный маршрут. – Неужели Хавьер ему подмигнул?

– Что ж, похоже, я стандартный турист. Но разве честно, что вы видите меня насквозь, а