Лишь - Эндрю Шон Грир

перерыв. Показывая на балюстраду с кукушками, бармен обращается к нему на вполне понятном французском (если бы он только понимал французский).

Просто комедия.

Артур Лишь застывает на месте, будто хочет прихлопнуть муху. Только бы не упустить. Сколько всего его отвлекает: Роберт, Фредди, пятьдесят лет, Таити, цветы, да еще бармен почему-то показывает на его рукав – но он не поддается. Только бы не упустить. Комедия. Его мысли, как пучок света, собираются в одной точке. Почему это непременно должен быть щемящий, пронзительный роман? Непременно о стареющем мужчине, который блуждает по городу, скорбя о прошлом и страшась будущего? О всех его унижениях и сожалениях? Об эрозии его души? Почему все должно быть так грустно? На мгновение вся книга предстает перед его внутренним взором, подобно мерцающему замку, который видится обессилевшему путнику в пустыне.

А затем исчезает. Дверь захлопывается; клюв кукушки по-прежнему оттягивает рукав синего пиджака (и через несколько секунд его порвет). Но Лишь ничего не замечает; его занимает только одно. «АХ-ах-ах-ах!» – смеется он своим лишьнианским смехом.

Его Свифт не герой. Он шут.

– Ну что, – шепчет он ночному ветру, – с днем рождения, Артур Лишь.

И кстати: счастье не херня.

Лишь в Индии

Для семилетнего мальчика нет ничего скучнее, чем торчать в зале ожидания аэропорта, – разве что лежать в постели, когда идешь на поправку. Этот конкретный мальчик потратил уже одну шеститысячную своей жизни в этом аэропорту. Проверив все отделения маминой сумочки, он не обнаружил там ничего интересного, кроме разве что цепочки для ключей с пластиковыми кристаллами, и теперь поглядывает на мусорную корзину – кто знает, какие сокровища таятся под качающейся крышкой? – но тут его внимание привлекает американец в соседнем зале. Это первый американец, которого он увидел за весь день. Мальчик наблюдает за ним с тем же отстраненным, беспощадным любопытством, с которым следил за скорпионами, ползающими по полу в туалете аэропорта. Долговязый, беззастенчиво белобрысый, в помятом бежевом костюме, американец с улыбкой созерцает табличку с правилами поведения на эскалаторе. Правила эти настолько подробны, что включают даже советы по безопасности питомцев и занимают больше места, чем сам эскалатор. Похоже, американца это забавляет. Похлопав себя по карманам, он удовлетворенно кивает. Затем, взглянув на табло, где высвечиваются мимолетные интрижки между рейсами и выходами на посадку, встает в конец очереди. Хотя у всех пассажиров уже трижды проверяли документы, мужчина за стойкой просит их снова предъявить посадочные талоны и паспорта. Эта дотошность тоже забавляет американца. Но она оправдана; выходы на посадку перепутали по меньшей мере трое. И американец – один из них. Какие приключения ожидали его в Хайдарабаде?[115] Этого мы уже не узнаем, ибо его провожают к другому выходу: для тех, кто летит в Тируванантапурам[116]. Там он стоит, уткнувшись в записную книжку. Вскоре к нему подбегает сотрудник аэропорта и теребит его за плечо, после чего американец подскакивает и припускает по коридору, чтобы успеть на рейс, который он снова рискует пропустить. Сотрудник устремляется вслед за ним. Мальчик, несмотря на юный возраст, не чуждый комедии, прижимается носом к стеклу в ожидании неизбежного. Миг спустя прибегает американец и, подхватив забытый портфель, снова скрывается в коридоре, на этот раз уж, наверное, насовсем. Мальчик наклоняет голову набок, снова накатывает скука. Мама спрашивает, не нужно ли ему пописать, и он говорит да, но только чтобы еще разок взглянуть на скорпионов.

– Это черные муравьи; они ваши соседи. Рядом живет Элизабет, четырехполосная крысиная змея, подруга нашего пастора, но если пожелаете, он будет счастлив ее прибить. Только тогда набегут крысы. Не пугайтесь мангуста. Не прикармливайте бродячих собак – им тут не место. Не открывайте окна, иначе залетят летучие мыши. Да и обезьяны могут залезть. И если пойдете гулять ночью, топайте ногами, чтобы отпугивать остальных животных.

Лишь интересуется, кто же такие эти остальные животные.

– Даст бог, не узнаем, – серьезно отвечает Рупали.

Резиденция для писателей на холме близ Аравийского моря, которую посоветовал Карлос полгода назад. Путь был долгий, но наконец он сюда добрался. День рождения, свадьба – все, чего он так боялся, уже позади; впереди же – работа над рукописью, и теперь, когда он понял, что с ней не так, у него есть шанс ее одолеть. Забыты заботы Европы и Марокко; но еще свежи в памяти треволнения перелетов между аэропортами Дели, Ченнаи и Тируванантапурама. В Тируванантапураме его радушно встретила управляющая по имени Рупали и любезно проводила на раскаленную парковку, где их ждала белая «тата» с шофером. Ее родственником, как потом выяснилось. Когда шофер с гордостью показал ему встроенный в приборную панель телевизор, Лишь стало не по себе. И они покатили. Рупали – стройная, элегантная женщина с опрятной черной косой и благородным профилем, как у Цезаря на старинных монетах, – пыталась развлечь его беседой о политике, искусстве и литературе, но его так занимала сама дорога, что он едва слушал.

Такого он не ожидал: из-за домов и деревьев кокетливо выглядывало солнце; шофер гнал по раскрошенным дорогам, вдоль которых валялись груды мусора, точно их намыло приливом (а то, что Лишь принял за пляж у реки, оказалось скоплением миллиона пластиковых пакетов, образовавшимся подобно коралловому рифу); за окном – бесконечная череда магазинов, безликих, как бетонные заборы, с вывесками, рекламирующими кур и лекарства, гробы и телефоны, аквариумных рыбок и сигареты, горячий чай и «простые, сытные обеды», коммунизм, матрасы, кустарные изделия, китайскую еду, парикмахерские услуги, и золото в унциях, и гантели; приземистые храмы, роскошные, пестрые и несъедобные, как торты на витрине кондитерской, куда Лишь водили в детстве; торговки у дороги с полными корзинами блестящей серебристой рыбы, жутких скатов и кальмаров с мультяшными глазами; торговцы у дверей чайных, аптек, галантерей, провожающие машину взглядами; велосипеды, мотоциклы, грузовики (и всего парочка машин), между которыми они так лихо лавировали, что Лишь невольно вспомнил детский поход в парк развлечений, когда мать потащила их с сестрой на американские горки по мотивам «Ветра в ивах»[117], оказавшиеся сердце-из-груди-выпрыгивательным аттракционом смерти. Такого он совсем, совсем не ожидал.

Рупали ведет его по тропинке из красной грязи. Концы розового сари развеваются у нее за спиной.

– Это, – говорит она, показывая на фиолетовый цветок, – десятичасовик. Он открывается в десять и закрывается в пять.

– Прямо как Британский музей.

– Есть у нас и четырехчасовик, – парирует она. – И дремлющее дерево, которое просыпается на рассвете и засыпает на закате. Растения здесь пунктуальнее, чем люди. Вы сами увидите. А иной раз и оживленнее. – Рупали касается сандалией маленького растения, и его листья тут же сворачиваются в трубочку. Лишь внутренне содрогается. Они идут