Лишь - Эндрю Шон Грир

доктор достает конверт. – Они прислали вам это.

На конверте написано: «Соболезнуем». Внутри покоится ярко-синий лоскуток. Утрачен навеки. Без костюма нет и Артура Лишь.

– Скоро за вами заедет друг, – продолжает доктор.

Лишь спрашивает, какой друг. Рупали или, может быть, пастор?

– Не знаю, хоть ты меня обыщи! – отвечает он, неожиданно вворачивая в свой британский английский американизм. – Но возвращаться вам нельзя, в такое-то место! Ступени! Холмы! Нет-нет, вам еще три недели нельзя наступать на больную ногу, не меньше. Ваш друг вас приютит. Никакого этого вашего американского джоггинга!

Нельзя возвращаться? Но… как же его книга? Стук в дверь. Пока Лишь гадает, кто же его приютит, дверь отворяется, и разгадка сама предстает перед ним.

Не исключено, что это один из тех снов-матрешек, когда, проснувшись, потянувшись, выбравшись из двухъярусной кровати своего детства, погладив давно почившую собаку и обняв давно почившую мать, мы вдруг осознаем, что очутились в очередном уровне сна, в очередном деревянном кошмаре и что подвиг пробуждения нужно совершать снова.

Ибо тот, кто стоит в дверях, мог привидеться ему только во сне.

– Привет, Артур. Я о тебе позабочусь.

Либо он умер. И сейчас его заберут из этого тоскливо-зеленого чистилища и отправят на пытку, приготовленную специально для него. Маленькое бунгало на берегу огненного моря: «Резиденция для писателей в аду». С лица гостя не сходит улыбка. Медленно, горестно, не в силах противиться божественной комедии жизни, Артур Лишь называет имя, которое вы и сами уже отгадали.

* * *

Водитель бьет по клаксону, будто за ними снарядили вооруженную погоню. Виновато разбегаются в стороны козы и собаки, бросаются врассыпную пешеходы. У дороги толпятся школьники в красных клетчатых униформах, некоторые раскачиваются на воздушных корнях бенгальских фикусов; должно быть, только что закончились уроки. Дети провожают Артура Лишь глазами. Все это время он вынужден слушать несмолкающее блеянье клаксона, медово сочащуюся из колонок английскую попсу и мягкий голос Карлоса Пелу:

– …надо было позвонить мне в первый же день, повезло, что они нашли мое письмо, и я сказал, конечно, я тебя заберу…

Очарованный роком, Артур Лишь не в силах оторвать взгляда от знакомого лица. Этот римский нос, судовой руль, который в прежние времена, на вечеринках, то и дело поворачивался из стороны в сторону на обрывок фразы, навстречу взгляду из дальнего угла, вслед за гостями, сбежавшими на вечеринку получше, – нос Карлоса Пелу, в юности столь живописный, поистине легендарный, и спустя годы сохранил свои благородные очертания, как резная тиковая фигура на старинном корабле. Тело Карлоса, некогда молодое и крепкое, облачилось в пышное величие средних лет. Он не просто немного прибавил, не просто нагулял жирок с беззаботностью человека, позволившего себе расслабиться, как хотела Зора; счастливый, сексуальный, клал-я-на-вас жирок. Он царственно, могущественно, по-пантагрюэлевски разжирел. Гигант, колосс: Карлос Великий.

«Ты же знаешь, Артур, мой сын тебе не пара».

– Господи, как же я рад тебя видеть! – Карлос треплет его за руку и ухмыляется, как задумавший шалость ребенок. – Я слышал, в Берлине какой-то юноша распевал у тебя под окнами серенады.

– Куда мы едем? – спрашивает Лишь.

– А правда, что у тебя была интрижка с принцем? И что ты бежал из Италии под покровом ночи? Ты, наверное, прослыл Казановой Сахары?

– Ну что ты несешь.

– Постой, а может, серенады были в Турине? И пел их безнадежно влюбленный мальчишка?

– Никто и никогда не был в меня безнадежно влюблен.

– Верно, – говорит Карлос. – Ты всегда давал людям надежду. – На мгновение громоздкая кабина исчезает, и – снова молодые – они стоят на чьей-то лужайке с бокалами белого вина. И мечтают с кем-нибудь потанцевать. – Я скажу тебе, куда мы едем. Мы едем в мой отель. Я же говорил, он тут недалеко.

Из всех злачных мест в мире[124].

– Спасибо, конечно, но, может, мне лучше снять номер в аюрведическом…

– Ну что ты несешь. Мы уже набрали весь персонал, и отель стоит совершенно пустой. Заезд только через месяц. Тебе понравится… Там слон! – Артур было подумал, что Карлос говорит про отель, но, проследив за его взглядом, так и обмер. Вот он: идет впереди, рябой от старости и такой грязный, что его можно принять за телегу с каучуком из сока местных деревьев, но тут поднимаются уши, расправляясь, как огромные крылья или перепонки, и сразу становится ясно, что это и вправду слон – слон, который фланирует по городу с охапкой бамбука в хоботе, похлестывая себя хвостом и поглядывая маленькими непроницаемыми глазками на зевак – Лишь знаком этот взгляд, – как бы говоря: «Вы намного страннее, чем я».

– Господи!

– Он, наверное, из какого-нибудь крупного храма, – говорит Карлос. – Мы его обогнем. – Так они и поступают, непрерывно при этом сигналя. Лишь наблюдает за слоном через заднее стекло: мотая головой, поднимая и опуская свою ношу, наслаждаясь произведенным переполохом, он медленно удаляется. Затем из какого-то здания высыпает толпа мужчин с обвислыми коммунистическими флагами в руках и сигаретами в зубах и загораживает ему обзор.

– Слушай, Артур, у меня возникла одна мысль… А вот мы и приехали, – внезапно возвещает Карлос, и Лишь скорее ощущает, чем видит, что начался крутой спуск к морю. – Прежде чем мы попрощаемся, у меня к тебе два быстрых вопроса. Очень простых. – Они заезжают в ворота; водитель почему-то все еще гудит.

– А мы прощаемся?

– Артур, нельзя же быть таким сентиментальным. В наши-то годы! Через пару недель я вернусь, и мы отпразднуем твое выздоровление. У меня много работы. Я чудом успел тебя повидать. Итак, первое: у тебя сохранились письма от Роберта?

– Письма от Роберта? – Машина тормозит, и гудение прекращается. К задней дверце подходит юноша в зеленой ливрее.

– Ну же, Артур, сохранились или нет? Я спешу на самолет.

– По-моему, да.

– Браво. И второе: Фредди не выходил на связь?

Лишь обдает жаром: это открыли дверцу авто.

Перед ним стоит симпатичный портье с алюминиевыми костылями.

– С чего бы ему выходить со мной на связь?

– Да так, просто. Занимайся своей книгой и жди моего приезда.

– Что-то случилось?

Карлос машет рукой на прощание, и вот уже Лишь стоит на лужайке и смотрит вслед величавому белому «амбассадору», который медленно заползает на склон, а потом скрывается за пальмами, и слышно только нескончаемое гудение.

Сквозь шум моря до него доносится голос портье:

– Мистер Лишь, часть ваших вещей уже тут. Мы отнесли их к вам в номер. – Но Лишь все смотрит на пальмы, раскачивающиеся на ветру.

Странно. Брошено как бы невзначай. Простой вопрос напоследок. Карлос даже не изменился в лице: глядел на раненого, стареющего, беспомощного Артура Лишь со своей обычной выжидающей улыбкой. Только все время вертел перстень с головой льва на пальце. А вдруг вся эта беседа была иллюзией, майей, химерой, а истинная цель Карлоса – в другом? Но в чем?