Пропавший - Микаэль Крефельд

С этими словами врач скрылся за дверью.

Хауссер закрыл глаза. Надо разыскать Мюллера. Чтобы тот арестовал Мидаса. Отправить его сразу в ящик. Немедленно найти телефон. Главное – сосредоточиться. Делать все постепенно, шаг за шагом. Надо подняться с кровати. Когда встану, то смогу и одеться. А одевшись, можно дойти до поста, на котором дежурит сестра и воспользоваться ее телефоном.

На то, чтобы одеться, у Хауссера ушло полтора часа. Он не стал снимать больничную рубашку. Несмотря на большую дозу морфина, тело было еще в шоковом состоянии, Хауссера трясло как в лихорадке.

– Позвоните… по этому номеру… в службу безопасности.

Молодая сестричка за барьером испуганно подняла на него глаза. Он сунул ей через стол записку и служебное удостоверение; заглянув в него, она обомлела. Она торопливо сняла трубку и набрала номер:

– Там… там не отвечают.

– Это номер службы безопасности… Кто-нибудь обязательно снимет трубку… Попробуйте еще раз.

Сестра снова набрала номер, и опять безуспешно.

– Туда сейчас названивает полгорода, это из-за демонстрации. Наверное, поэтому. Помочь вам дойти до палаты?

– Вызовите мне такси!

Под возмущенные протесты врачей травматологического отделения Хауссер в конце концов добился, чтобы его выписали и переправили в заказанное такси, – старенькая «Волга-24» уже стояла у подъезда.

По пути в центр шофер то и дело поглядывал в зеркало заднего вида, словно проверяя, жив ли там еще странный пассажир. По мере приближения к Александерплац движение все замедлялось и под конец совсем заглохло в пробке. Хауссер выглянул в боковое окно. Вся мостовая кишела народом, люди ходили среди машин.

– Что происходит? – спросил Хауссер.

– Демонстрация. Все идут на Александерплац. Прямо светопреставление! Говорят, вышло миллион человек, а народу все прибывает. Там собралось все партийное руководство. Наверное, пытаются как-то пережить бурю.

– Пускай их пытаются…

Голова болела все сильнее, а сквозь головную боль слышались звуки расстроенного рояля и голос Лу Рида, монотонно выводящий «Perfect Day»[28]. Хауссер не мог бы сказать, откуда доносится песня: звучит ли она из радио или рождается у него в голове.

Под вечер они наконец подъехали к главному подъезду управления. Чугунная решетка ворот была закрыта, а за ней стояло четверо караульных с автоматами наперевес. Таксист помог Хауссеру выбраться из машины, у ворот он предъявил дежурному свое удостоверение, его впустили. На машине его подвезли к корпусу семь и проводили на второй этаж. Переступив порог, Хауссер тотчас же услышал шипящий шорох работающей машины для уничтожения документов. Группа сотрудников еле успевала загружать в четыре машины пачки бумаг. Вокруг громоздились горы бумажного конфетти. Словно наступил Судный день. Дотащившись до кабинета Штрауса, Хауссер постучал в дверь, прежде чем войти.

В кабинете его встретил Мюллер. Он вытаскивал документы из архивного шкафа и грузил их на тележку. Штрауса не было видно на месте.

– Что с вами случилось? С вами все в порядке? – спросил Мюллер.

– Сам видишь, что нет. Что ты делаешь в кабинете Штрауса?

– Подчищаю. Нам велено скрыться и не высовываться – таков приказ из Дома номер один.

– Из-за каких-то там демонстрантов в центре города?

– Демонстранты дело десятое. Главное, что там все руководство. Включая самого Вольфа[29]. Я видел его по телевизору, он говорил об открытости и свободе собраний. – Мюллер не мог удержаться от усмешки.

Хауссер прислонился к стене:

– Маркус Вольф? Сам Маркус?

Мюллер кивнул.

Хауссер сел на диван:

– И Штраус там?

– Штраус ушел в отпуск. В бессрочный.

– Он арестован?

Мюллер засмеялся:

– Нет. Бежал в Венгрию, ну а оттуда, думаю, еще подальше. Кстати, вместе со Шрёдером и какими-то танцовщицами. Жену и детей этот старый козел бросил здесь. Коньячного драже? – Он взял со стола вазочку и протянул Хауссеру.

Хауссер мотнул головой и тут же его резанула боль.

– Надо арестовать Мидаса. Это его рук дело, – сказал он, указывая на себя.

– Мне казалось, вы хотите, чтобы он бежал из страны.

– Правильно, хотел. Но похоже, время упущено. Сейчас я уже больше не могу откладывать, пора поместить его в Хоэншёнхаузен.

– К сожалению, аресты приостановлены. Такая директива поступила из Дома номер один.

– Что это, черт возьми, значит? Я хочу, чтобы он сегодня же ночью был в ящике.

Мюллер молча опустил глаза.

– Мюллер! Ты понял, что я сказал?

– Да. Но это невозможно. Я съездил с кузнецом в Хоэншёнхаузен, и мы разобрали ящик.

– Что вы сделали?

– Затем он разрезал двери и вывез их на свалку.

– Ты велел кузнецу разломать мой ящик?

– Он мастер своего дела. Так что – да. Мы не можем оставлять после себя улики, Хауссер. Тем более такие. В ближайшие дни нас сметут. – Мюллер кивнул на окно, как будто ждал этого в буквальном смысле. – А к тому времени я не хочу, чтобы меня застали здесь. – Он осторожно улыбнулся Хауссеру, но тот был погружен в собственные мрачные мысли. – Я знаю, где вы держите абсент. Хотите, принесу?

– Да, Мюллер, спасибо.

В голове снова заиграл рояль и запел Лу Рид.

Спустя несколько минут Хауссер уже пригубил бокал с абсентом. Из уголка рта у него текла струйка крови; попав в прозрачную жидкость, она заклубилась там пурпурным облаком. Кто-то за все это поплатится!

51

Кристиансхавн, апрель 2014 года

– Ты проснулся? – послышался чей-то голосок.

Томас открыл глаза. Вверху смутно различил лицо. Он не был уверен, вправду ли он проснулся, или это сон. Под лицом показалась рука и постучала в грязное стекло иллюминатора над кроватью. Только тут до него дошло, что это Луиза смотрит на него с палубы, заглядывая в каюту.

– С добрым утром! – сказала она. – А я принесла тебе кофе.

В окошке показалось донышко кофейного стаканчика и мешочек с выпечкой.

Томас кивнул и поднялся с подушки:

– Дай мне две минуты, и я выйду к тебе.

Он встал с кровати и вошел в тесную ванную комнату, где за шестьдесят секунд совершил утренний туалет, включая чистку зубов. Плеснул водой в лицо и на голову, чтобы уложить растрепавшиеся волосы, и переменил майку. Брюки для джоггинга, в которых спал, переодевать не стал – придется ей потерпеть его в таком виде.

Томас вышел на палубу к Луизе. Сидя на пластиковом стуле, она скармливала Мёффе круассан. Пес явно признал ее своим лучшим другом.

– С добрым утром! – повторила она с улыбкой.

– А разве ночь уже кончилась? – спросил он, садясь на стул напротив.

– Половина девятого, – сообщила Луиза, протягивая ему пластиковый стаканчик с кофе.

– Что привело тебя сюда в такую рань?

– Я ехала в архитектурную школу и решила, почему бы не завезти тебе горячего кофе в знак благодарности за оказанную помощь.

– Мне кажется, за это ты меня уже отблагодарила.

Они обменялись улыбками.

Томас взял из мешочка круассан. Сняв крышку со стакана, он окунул круассан в горячий кофе латте.

– Что с твоим лицом? Подрался? – с озабоченным видом спросила Луиза.

– Наткнулся на шкаф.

– На шкаф? Каким образом?

– Это долго и скучно рассказывать, – сказал он, надкусив круассан. – Ты написала брату?

Она кивнула и опустила глаза:

– И не один раз, но не получила ответа.

– Может быть, он просто хочет, чтобы его оставили в покое – с этой Берлинкой.

– Поэтому я и ей тоже написала.

– Да ну? – Томас уважительно кивнул. – И она ответила?

Луиза покачала головой:

– Нет.

– Может быть, стоит повторить попытку.

– Я писала ей четыре раза. – Луиза тяжело вздохнула, затем продолжила: – В каждом письме я просила ее сообщить мне, когда она в последний раз обменивалась письмами с Могенсом. Не виделась ли она с ним с тех пор. В последнем электронном сообщении я просила ее передать Могенсу, если он там, у нее, чтобы он мне написал. Но это сообщение не было доставлено.

– Почему?

– Потому что аккаунт внезапно закрыли.

Томас пожал плечами:

– Мало ли почему это могло случиться.

– Знаю. Но складывается впечатление, что она намеренно хочет скрыть свое знакомство с Могенсом. Ведь если он уехал к ней, то она последняя, кто его видел.

Томас доел круассан.

– Почему ты не хочешь пойти в полицию и рассказать им все это? Они могли бы направить обращение в немецкую полицию или проверить, кому принадлежит этот электронный адрес.

Луиза смяла картонный стаканчик.

– Я не могу вмешивать в это полицию. Я только хочу убедиться, что у Могенса все хорошо. Поэтому я постаралась узнать имя этой женщины и выяснила, что во всем Берлине есть только три жительницы с этим именем.

– С каким именем? Берлинка? – улыбнулся Томас.

– Нет. В электронном адресе, которым она пользовалась, стояла фамилия Шуман, за которой следовал номер. В другом электронном сообщении, посланном Могенсу, она говорит, что ее зовут Ренатой. Прозвище Берлинка дал ей сам Могенс, и тогда она стала подписываться этим ником.