Ярче тысячи солнц. Трепетное, удивительное, чудесное в мистической поэзии баулов - Бхагаван Раджниш (Ошо)

Деньги – это область жизни, в которой больше всего соперничества. Вам не нужна культура, нужны только деньги. Вам ничего не нужно знать о музыке, о поэзии. Вам ничего не нужно знать об античной литературе, об истории, религии, философии – нет, ничего этого не нужно. Если у вас большой счет в банке, вы и так значительное лицо.

Именно поэтому я говорю, что более мелкого ума никогда не было на свете. И этот ум все пересчитывает на деньги. Этот ум живет в постоянном соперничестве.

Даже если вы покупаете произведения Ван Гога или Пикассо, вы делаете это не ради самих картин. Вы покупаете Пикассо потому, что его покупают ваши друзья. У них в гостиной висит картина Пикассо; как же вы можете допустить, чтобы у вас ее не было? Вы должны ее иметь. Вы можете ничего не знать – вы можете даже не знать, как ее повесить… Когда дело касается Пикассо, трудно понять, висит картина правильно или вверх ногами! Вы можете совершенно не знать, действительно ли это Пикассо. Вы можете даже не смотреть на эту картину. Но поскольку она есть у других, и все говорят о Пикассо, вам тоже надо показать свою «культуру». Вы просто демонстрируете свои финансовые возможности. И все, что стоит денег, становится важным; все, что стоит денег, приобретает значительность.

У американцев деньги и соседи кажутся единственным критерием, определяющим все: их машины, их дома, их картины, их украшения. Люди строят сауну не потому, что любят свое тело, это необязательно – просто это в моде, это есть у всех. Если у вас этого нет, вы кажетесь бедным. Если у каждого есть дом в горах, вам тоже придется его иметь. Вы можете даже не любить горы; вам может быть там просто скучно. Или вы можете взять с собой телевизор или радио и слушать там то же самое радио, что и дома, и смотреть те же программы по телевизору, что и дома. Какая разница, где вы сидите – в горах или в своей комнате? Но у других это есть. Нужно иметь гараж на четыре машины; у других он есть. Может быть, вам даже не нужны четыре машины…

Американский ум находится в состоянии постоянного соперничества. Баул вне соревнования. Он не играет в эти игры. Он говорит: «Меня больше не заботит, что делают другие, меня заботит только то, что делаю я. Меня не заботит, что есть у других, меня заботит только то, что есть у меня». Как только вы видите этот факт и понимаете, что жизнь может быть безмерно блаженной без множества вещей, – они перестают быть нужны.

Это одно из главных различий между другими отрекающимися в Индии и баулами. Баулы – нищие, джайнские монахи – тоже нищие, но между ними есть огромная разница: у джайнских монахов американский ум. Они покинули мир с огромным усилием, они отреклись от мира огромным усилием – потому что они решили, что это поможет достичь другого мира, заслужить добродетель. Но внутри они остались бизнесменами. Джайны – лучшие бизнесмены в Индии. Именно поэтому я говорю, что у них американский ум. Их саньясины остаются прежними.

Отречение баула – совершенно другое. Он отрекается не ради какого-то другого мира. Он отрекается потому, что видит глупость вещей, видит, что владеть вещами бессмысленно и утомительно. Он отрекается, потому что видит тот факт, что можно быть счастливым почти без вещей. Так стоит ли носить их с собой? Вам приходится о них думать, а это обременительно и разрушает блаженство. Джайнский монах думает о другом мире: о своей мокше, о себе на небесах…

Баул не заботится ни о каком другом мире. Он говорит: «Этот мир – единственный». Но он увидел факт, знает простую истину: чем больше у вас вещей, тем меньше вы наслаждаетесь, тем меньше остается у вас времени наслаждаться. Вы все время заняты вещами. Если у вас слишком много вещей, вы заняты этим множеством вещей; ваше внутреннее пространство занято. Чтобы наслаждаться, нужно немного пространства; чтобы наслаждаться, нужно быть свободным от бремени; чтобы наслаждаться, нужно забыть о вещах и просто быть.

Баул любит жизнь, поэтому он отрекается. Джайнский монах отрекается потому, что ненавидит жизнь. Иногда жест может быть одним и тем же, но иметь противоположное значение. Внутреннее значение может быть совершенно другим.

Я слышал…

Старый Люк и его жена на всю долину прославились своей скупостью. Но Люк умер, а через несколько месяцев при смерти лежала уже и его жена. Когда ей стало совсем плохо, она позвала соседку и слабым голосом проговорила:

– Рути, – сказала она, – похорони меня в черном шелковом платье, но прежде отрежь от него спинку и выкрой из нее новое платье. Это хороший материал. Ужасно жаль тратить его попусту…

– Этого нельзя делать! – воскликнула Рути. – Когда вы с Люком будете подниматься по золотым ступенькам, что скажут ангелы, когда увидят, что у тебя голая спина?

– Пустяки, – сказала та, – на меня никто даже не взглянет – я похоронила Люка без штанов.

Вас всегда интересуют другие – Люк будет без штанов, а потому все будут смотреть на него.

Американца интересуют другие. Баула интересует он сам. Баул очень себялюбив; он не думает о вас, его не волнует, что у вас есть, или что вы делаете. Его совершенно не интересует ваша биография. Он живет на этой Земле так, будто он один на свете. Конечно, вокруг него огромный простор – потому что он живет так, будто он один на свете. И он ходит по этой Земле, не заботясь о чужих мнениях, живет своей жизнью, занимается своими делами и создает свое бытие. Конечно, он счастлив как ребенок! Его счастье очень просто, сущностно, фундаментально – как счастье ребенка.

Вы когда-нибудь смотрели на ребенка? Он просто бегает, кричит, танцует, и все это безо всякой причины – ведь у него ничего нет. Если вы его спросите: «Чему ты так радуешься?» – он не сможет вам ответить. Он просто не поймет вопроса и удивится. Разве нужно, чтобы у счастья была причина? Его удивит, что вам нужны какие-то причины, какие-то «почему». Он пожмет плечами и пойдет дальше – и будет продолжать петь и танцевать. У ребенка ничего нет. Он еще не премьер-министр, не президент Соединенных Штатов, не Рокфеллер. У него ничего нет – кроме, может быть, нескольких ракушек или камешков, которые он собрал на берегу моря.

То же самое есть и у баула: несколько раковин и камешков – из камешков и раковин они делают малу, и они носят ее с собой; небольшой инструмент, чтобы петь песни, и колокольчики, чтобы звонить своему внутреннему богу. У него есть эктара, инструмент с одной струной – струна только одна, потому что одной достаточно; и дугги, маленький барабан. Вот и все.

Баул спит спокойно, его не тревожит мир. Он живет и действует, не заботясь о мире. Его бог всегда внутри него, поэтому, где бы он ни был, его алтарь с ним. Баул никогда не ходит в храм – и не потому, что он противник храмов. Он пришел в настоящий храм, и теперь ему не нужно никуда идти. Он поклоняется, он молится, он любит. Но его любовь, его молитва, его поклонение обращены к сущностной реальности, которая есть он сам.

Жизнь баула не кончается с концом его жизни; жизнь американца кончается вместе с жизнью. Когда кончится тело, кончится и американец. Поэтому американец очень боится смерти. Из страха смерти американец пытается продлить жизнь, иногда доходя в этом стремлении до полного абсурда. Сейчас многие американцы живут как «овощи», как растения, в больницах, в приютах для умалишенных. Они не живут; они давно умерли. Но врачам при помощи лекарств и современного оборудования удается поддерживать в них жизнь. Кое-как, но они продолжают существовать.

Американцу умирать очень страшно: если он умрет, он умрет навсегда, ничто от него не останется жить – потому что американец знает только тело, ничего больше. Если вы знаете только тело, вы будете очень бедны.

Во-первых, вы будете бояться смерти – а тот, кто боится смерти, боится жить, потому что жизнь и смерть очень близки; и если вы боитесь умереть, вы будете бояться жить. Именно жизнь приносит смерть; вы не сможете жить тотально. Если за смертью ничего нет, если таково ваше понимание, тогда ваша жизнь будет спешкой и гонкой. Смерть подходит ближе; вы не можете быть терпеливым. Отсюда американская мания скорости: все должно делаться быстро, потому что смерть подходит ближе. Постарайтесь успеть как можно больше, пока вы живы. Постарайтесь затолкать в свое существо как можно больше опыта, пока вы живы, – потому что, когда вы умрете, умрет все.

Это создает глубокое ощущение бессмысленности – и, естественно, тревогу, борьбу, агонию, боль. Если нет ничего, что будет жить после тела, – тогда все, что бы вы ни делали, не может быть глубоко. Тогда все, что бы вы ни делали, не способно удовлетворить вас. Если в конце смерть и ничто не остается жить, значит, в жизни не может быть никакого смысла и никакой важности. Тогда все это – «сказка дурака, где много шума и страстей, но смысла нет».

Баул знает, что он в теле, но он не тело. Он любит тело как свое жилище, как свой дом. Он не против тела – глупо быть против собственного дома; но он и не материалист. Он земной, но не приземленный. Он реалист, но не материалист. Он знает, что в смерти ничто не умирает. Смерть приходит, но жизнь продолжается.