Туда, где кончается Лес - Лада Монк

class="p1">Морских водорослей, принесенных к ногам де Рейва реками

В качестве привета от волн и глубоких вод, вечно влекущих его в путь.

Из светящихся тонких грибов, согретых пестрой подушкой мха,

Являющихся единственными путеводными огоньками в туннелях и пещерах,

Из чужеземных цветов,

Семена коих, решившись путешествовать вместе с бродячими артистами,

Застревали в разукрашенных Наном скрипучих колесах,

Прибывали в королевство Флердеруж

И, очарованные красотой местных садов,

Оставались в стране дурманящих ароматами красных роз и алых цветов шиповника навсегда.

Не хватало в букете лишь золотого бутона, украденного отцом шута,

Чтобы и в самом деле увидела Симара все растения

Рожденные той же землей, какая создала ее, прекраснейшую,

И с тех пор не рождала цветов лучше

Даже в Долине Кристальных Водопадов,

Плодовитой земле вечной весны.

И жег горький гнев сердце Темному Милорду,

И полнилось желчью его иссушенное продолжительной дорогой и зноем горло,

Когда он думал о том,

Что лишился он жены своей,

Как бы ни прятал ее за засовами и цепями,

Скрепленными железными замками и магическими печатями.

Шел колдун дальше по пути,

Проложенному ему знакомыми отпечатками стоп,

А под ногами его шуршали высушенные Солнцем листья,

Которые еще до сошедшего снега не смогла поглотить

Насытившаяся земля.

И воспаленный ревностью ум

Рисовал перед ним похитителя,

Со смехом осыпающего этими листьями Симару,

Плетущего ей венки из полых, сухих урожайных стебельков,

Трясущего деревья в цвету, чтобы оросить ее дождем прозрачных хрупких лепестков,

Готового ей достать с небес холодные звезды,

Чтобы и в предваряющих лето знойных майских днях

Могла ощутить она настоящий лед под ногами и в ладонях.

И жег горький гнев сердце Темному Милорду,

И полнилось желчью его иссушенное продолжительной дорогой и зноем горло,

Пока размышлял он о том,

Сколько мимолетных счастливых мгновений,

Недоступных ему,

Испытала освобожденная из клетки пташка,

Которой поручил он сидеть под окном в ожидании мужа,

Губами перебирая жемчужинки слез и ноты единственной монотонной скорбной песни.

Шел Темный Милорд дальше,

И сиреневый чародейский плащ его,

Волочась за ним по земле и задевая бутоны и стебли, ронявшие на ткани разноцветную пыльцу,

Наполнявшую чешуйки и половинки округлых зернышек, обволакивавшую ниточки колоса,

Провоцировал сильный ветер.

Рыскали потоки ледяного воздуха в траве,

Ломая стройную траву, проносясь под корнями и ветками,

Чтобы найти следы, оставленные Симарой.

Но вскоре столкнулся холод с теплом,

Жар оказался до того сильным,

Что поглотил ветер, не оставив от него и единой свистящей ноты.

Оглянулся, ступив на раскаленный песок, чернокнижник, подумав,

Будто он, занятый своими тревогами,

Незаметно для себя обогнул горы,

Разделяющие непроходимые цветущие леса и безмолвные бесконечные степи.

Все еще пролегал путь мага к беглянке через королевство алого шиповника,

Только нос сапога его коснулся земли, над которой не властны королевы и короли:

Оказался он в выжженном кострами логове лесных разбойников,

Скрытом от стражников высокими деревьями, опутанными сетями диких виноградных лоз,

В узлах коих путались и застревали, накалываясь на шипы,

Порванные флаги всех королевств,

Окропленные кровью и присыпанные порохом.

И заметил колдун следы, подводившие его к тлевшим углям,

Между веток сухих, заготовленных дров и кострища сплетались они в танце.

Шаловливые духи чащобы, блуждающие огоньки,

Последнее развлечение которых — сбивать с пути редко встречающихся им путников,

Чувствовали потаенную злость чернокнижника,

Накалившую воздух и заставившую взвыть от тревоги ветер,

И сильнее раззадоривали губительный огонь ревности и немилости.

Рисовали над кострищем светляки-насмешники

Языки пламени и танцовщицу, повторявшую их движения,

Частицы угля, стремившиеся сбежать из костра,

Вспыхивавшие, как зарево небес в коротком, как мгновение ока,

Промежутке прошедшего и следующего затмения в танце планет.

Видел маг,

Как плясала его жена с мужчиной другим,

Как подпевала она песне чужого народа, наигранной на варгане,

Брошенном в сумеречный миг перед рассветом к углям и забытом,

Как припадали знакомые губы к отшлифованному металлу музыкального инструмента,

Смешиваясь с отпечатками лживых губ вора и паяца,

Образуя связь, возникающую между людьми в момент поцелуя.

И жег горький гнев сердце Темному Милорду,

И полнилось желчью его иссушенное продолжительной дорогой и зноем горло,

Поскольку полнилась вся грудь мага

Ненавистью к тому, кто похитил его сокровище,

Цена которого равняется значимости золотой розы.

Следовавшие друг за другом отпечатки подошв,

Атласных и пробковых, хвостами шпор оставлявших на земле жилы,

Привели чернокнижника к стенам столицы Флердеружа,

А когда распахнулись перед ним городские врата,

Он увидел, что сразу за ними переплелись, перемешались с другими

Узнаваемые следы.

Затерялись они среди оттисков в мягкой дорожной глине

Деревянных башмаков доктора Генриха,

Не пропускающих холод и жар одного и другого конца земли,

Подков с узорами в виде счастливого клевера, королевских корон и звезд,

Высоких и низких каблуков уличных торговок,

Нашпорников гвардейцев,

Копыт прирученных оленей, домашних коров и овец,

Колес парадной кареты принцессы Камиллы,

Босых, привыкших к ношению только колец и браслетов ног

Заморских танцовщиц и гадалок,

Мохнатых многопалых лап псов, куниц, хорьков и лисиц,

Массивного плуга, готового вырыть убежища для семян,

Скрывающихся от голодных птиц,

Подметок садовников, рыцарей и поэтов,

Одинаково влюбленных в плодородную весну,

Башмачных носов горожан, продавцов, послов и гостей королевства,

Деревянных роликов фермерских тележек для цветов, фруктов, овощей и земли.

Больше не мог увидать Темный Милорд

Свидетельств побега его жены.

И, понадеявшись получить ответы от наблюдательных лавочников,

В страхе упустить выгоду не смыкающих глаз своих,

Двинулся маг к городской площади,

К несмолкающим звукам торжества.

Чувства тела его раздражали огни фокусников и стойкие запахи цветочных масел, трав, разноцветных обжигающих специй.

На скамье меж цветными шатрами

Разложив карту неба на расшитом ромбами платке,

Подбрасывала гадалка игральные кости из коры бузины,

Колдовского дерева.

Считая точки на гранях и прикасаясь к ним кончиком шипа дикобраза,

Она говорила с доктором Генрихом,

Не менее увлеченно пересчитывавшим золотые монеты в шкатулке.

Жаклин: Мне было видение глубокой ночью:

Молодой человек, не имеющий лица,

Встретил зверя в маске из человеческой кожи.

Ни имя, ни знаки судьбы

Не подсказали безликому,

Что длинный хвост скрыт под пышными тканями,

А под слоем плоти есть другое тело,

Являющее себя в тот час,

Когда на небе выходит из-за тучи полная Луна,

И кожа, носящая под собой шерсть и когти, трескается,

Как разбивается непредсказуемыми линиями упавший белый фарфор.

Я вижу обман в собачьей преданности и кошачьей ласке.

Мне было видение на рассвете:

Дева, озаренная красными лентами восходящего Солнца,

Блуждала в лесу, будто в лабиринте,

Потеряв все пути домой,

Изранив лицо свое шипами дикоросов

И залив его алой кровью,

Сделавшей потерянную незнакомкой

Для