Туда, где кончается Лес - Лада Монк

ее шептанием теплый ветер,

Согретый утренним огнем далеких берегов.

Но нежный сон, покой и приятное забытье

Были потревожены.

Выламывая двери, вломился к Симаре чужак,

И вздохи его наполняли комнату дыханием лютой стужи.

Сонная и опоенная ароматом распустившихся ночных цветов,

Симара не могла его хорошо рассмотреть.

Ее глаза застлали пыльца и блестки.

Тот, кто вломился в ее покои,

Являлся средним между человеком и природным духом.

Он, отлитый точно изо льда,

Был полупрозрачен и имел свечение,

Присущее блуждающим огням и подводным нимфам.

Но тело его было материальным,

Симара слышала, как стучат его сапоги из кристаллов

И видела, как промерзает под его ногами,

Покрываясь инеем и белыми узорами,

Деревянный пол,

Как будто этот тонкий морозный слой должен был стать щитом,

Чтобы защитить живое, пускающее почки дерево от касания холода,

Как будто всей природе был чужим

Дух или человек, проникший в башню колдуна.

Симара испугалась и приподнялась,

Но ей не дал сбежать нежданный посетитель.

Он крепко обхватил ее запястье пальцами, напоминавшими по цвету и структуре

Острые сталагмиты ледяных пещер.

Так близко был холодный незнакомец,

Наполненный всеми грозами и пургой,

Что Симара смогла рассмотреть

Черты знакомого ей лица, в ужасе застывшие словно бы под кристаллической маской

С веснушками из искр и хлопьев снега,

Спрятанные за иссиня-черными, как северная ночь, заиндевевшими локонами волос.

Она увидела корону из ледяных наростов

И беспокойный ворох снежинок,

Вертевшихся за духом,

Как развевающийся плащ.

Под слоем льда, охватывавшим тело,

Ей померещились изгибы темной ткани

И звездочки испорченных водой морскою шпор.

Пронесся холод от скованного запястья

Вдоль всего тела,

Окатывая спину снежной бурей.

Испуганная, она и слова не могла промолвить,

А нараставшая метель,

Затягивавшая сугробами всю спальню

И выносившая из-под пола стеклянные шипы,

Вызывала у нее слезы,

Капавшие на подол не жемчужинками влаги,

Но снежинками и кристаллами.

Симара: О, кто же ты таков,

Нежданный гость?

Моя религия совсем другая,

Я подчиняюсь местным всем богам,

Но я молить теперь готова о пощаде всех нимф, менад и духов южных островов,

Поскольку одного из них напомнил мне ты,

Девичью слабую руку зажавший,

Как в гномьи мощные тиски, как в кандалы для ловли драконов и прочих хищных монстров!

Уж не Аид ли ты,

Властитель края мертвецов и льда глубочайших на земле пещер,

Решившийся похитить Персефону,

Надеясь, что она

Средь льдов твоих посеет семена весны и лучи света?

Холодные наручи твоих пальцев

Сковали замороженным стеклом

Мои запястья розовые,

И стали они белыми, как вьюга,

А вены уплотнились, на этом снегу

Рисуя синие промёрзшие деревья.

Как сжались из-за боли мои пальцы!

Они теперь подобны

Тревожно сгорбленным ветвям гибнущих ив.

О, отпусти меня, молю!

Когда бы знал ты, в чьи проник владенья,

То в сей же час оставил бы меня!

Отпусти мою руку, пришелец!

Нан, защитник верный моего покоя! Мой муж, хозяин хищных птиц и гаргулий! Все боги над землей!

Спасите, явитесь мне сейчас!

Как силы южной плодородной матери-земли Деметры

Способы погасить любую вьюгу, преследующую Персефону,

Так вы защитите меня в этот страшный миг,

Когда мороз и страх берут меня в оковы!

Не слышит Нан и далеко мой муж… Но боги! Неужели это кара за мой побег

И за неверность слову мужа?

А может, это только сон дурной?

Но почему тогда так жутко мне и больно?

Кто ты, полночный гость?

Все, до чего дотронешься

Мгновенно облачается в мех снежных барсов и кристаллы гномов,

А из всех стен растут сталагмиты рогов окаменевших троллей!

Я слышала от Нана о принце Кальмане,

Который, упав в куст роз, лишился зрения,

Но тебе, наверное, когда-то розовый шип проколол сердце,

Поэтому теперь ты холоден и жесток?

Ах, отпусти меня!

Скажи хоть, кто ты!

И он ответил ей,

Не отпуская нежных ее рук:

Король Черных Гор: Так вот, какая ты,

Пропавшая наследница

Всех красных роз, шиповника и маков?

Как хороша собой! Кто б смел подумать!

Не зря ты, как златое украшенье,

Сокрыта под замками и цепями.

Румянец — алая Аврора, встающая над северной землей столбами,

Кожа — чистейший горный снег,

А волосы — живая кровь.

Под стать такая дама

Настоящему королю Черных Гор,

Возвышающихся над северными краями

И опускающими на землю скал и пустошей полярную ночь своей тенью.

Так долго прятал ослепительный солнечный свет

Тебя от меня.

Теперь я пред тобой, новая госпожа Черных Гор.

Чего же ты не рада нашей встрече?

Неужто ты согласна быть запертой в этой нескладной башне,

Пока внутри моей горы, под слоем земли, вечной мерзлоты и костей

Ждет тебя серебряный чертог,

Где стражи с ледяными пиками будут охранять тебя от губительного для снегов света Солнца?

Вставай!

Зачем тебе согретая домашним очагом постель,

Когда есть в мире каменный алтарь?

Уж не нем ли, как на пьедестале, должна лежать ты,

Погруженная в сон?

Пойдем со мной!

Как может властвовать король без королевы?

Вставай! Ну же, в путь!

С тобой мы закружимся в танце вихрем,

Затем, преобразовавшись в шторм и ветер,

Поднимемся наверх, чтоб снегом выпасть

На самую вершину моих гор.

Вставай! Так долог путь,

Успеть нам нужно до рассвета,

Иначе будут звездными ключами заперты ворота

В то подземелье, где я обитаю.

Вставай!

Держись покрепче за мою руку,

Пусть твои кости примерзнут к моим костям,

Ничто так не сшивает две сущности, живое и искусственное,

Как усиливающийся мороз.

Вставай!

Я пригласить тебя хочу на первый танец.

К чему бояться?

Впереди у нас с тобою вечность.

И в самом деле ли течет в твоих синеющих венах аристократическая кровь,

Коль ты отказываешься от моих алмазных сталагмитов, жемчужной пудры снега, перламутра сиянья северных небес,

Королева Черных Гор?

Вставай!

Настало время

Для первого нашего танца.

Пусть ветер в горн гудит и воют волки да сирены,

Мои покорные рабыни и рабы!

Сладка ли тебе эта музыка, эта песнь моих владений, этот гимн, славящий мужа твоего,

Повелителя кобольдов, троллей и ниссе?

И он ее, вопящую от страха,

Приподнял с ложа и поставил на ослабшие ноги пред собой.

Он закружил ее, как если бы желал с ней танцевать.

Проказник Нан и все его черты

Вдруг растворились в мрачном силуэте:

Нет, это был не он! Это не мог быть он!

Знакомый лик Симаре больше не мерещился.

Когда они с де Рейвом танцевали в замке,

Всех лучше кавалеров стал паяц:

Благоговейным придыханьем он провожал

Каждый жест той, кого назвал своей