Касьянов год - Николай Свечин

— Что, вы тоже без оружия?

— А вы, Спиридон Федорыч, хороши! Как маленький. Пошли в притон с пустыми руками…

— Уф… Ведь чуть не зарезал, черт бешеный. Никакой французский бокс не помог бы. Едва подошел к дверям, а они оттуда выходят. Сразу Ефим меня и узнал. Как только спаслись?

Действительно, атаман гнался за пролеткой до последнего.

Сыщики примчались на Львовскую, 89. Ввалились в Лукьяновский участок и переполошили всех. Надзиратель собрал полдюжины городовых, велел вооружиться, как на войну, и повел обратно в Глубочицу. Но там, конечно, гайменников уже не было: они сбежали.

В кабинете полицмейстера опять состоялось совещание. Храбрец Асланов быстро пришел в себя и даже пошутил над приключением. Лыкову было не до смеха. Если бы они отпустили извозчика, то оба были бы уже мертвы… Три головореза с ножами легко расправились бы с безоружными противниками.

Гуковский вызвал к себе околоточного надзирателя Мурашко и потребовал от него объяснений. Как в его околотке завелась банда, а он об этом не знает? Гиганта Ефима Корбу с того берега Днепра видать. А страж порядка не разглядел у себя под носом. Или тут измена?

Мурашко мямлил что-то несуразное. Гуковский нажимал и грозил выгнать околоточного без прошения.

— Вы понимаете, что после этого вас уже никогда не возьмут на государственную службу? Я вам на всю жизнь формуляр испорчу! Говорите, где искать злочинцев?

Коллежский советник ничего не добился. Да и не мог он надавить как следует. Помощник полицмейстера, временно исполняющий его обязанности. Все в городе знали, что Петр Петрович не фигура, а так, затычка. Поорет и перестанет, без Цихоцкого ни на что не решится.

Понимала это и Спульник. Гуковский на нее тоже топал ногами и грозил отобрать патент. Бендерша играла дурочку и залила платок фальшивыми слезами. Так все и кончилось ничем.

Однако, как выяснилось, коллежский советник не успокоился. Видимо, ему очень хотелось отличиться в отсутствие начальства. Явятся из отпуска губернатор с полицмейстером, а самая страшная банда Киева обезврежена. Кто сумел, кто тут герой? Гуковский герой! Поэтому сыскное отделение получило приказ рыть землю двадцать четыре часа в сутки. Северин Янович, как всегда, скрылся в неизвестном направлении, тщательно нафабрив усы. А чудом спасшиеся сыщики остались думать.

В первом часу ночи Асланову принесли записку. Тот пробежал ее глазами и радостно воскликнул:

— Есть!

— Хорошие новости?

— Еще какие! Браты-акробаты нашлись. Не желаете, Алексей Николаевич, отомстить за пережитый страх? Как мы с вами от них улепетывали… Умирать буду — не забуду. Или набегались на сегодня? Скажите честно, и без вас возьмем стервецов.

Лыкову вовсе не хотелось второй раз за день встречаться с бешеным дезертиром. Но как бросить коллегу одного? Стыдно. И он заявил, стараясь выглядеть невозмутимым:

— Нет, я с вами. Так где отыскались наши утрешние обидчики?

Околоточный пояснил:

— Я разослал сыскных городовых по слободкам, рассудив, что в самом городе или близко к нему Корбы спрятаться побоятся. И угадал. Калайда сообщает: бандиты поселились в Голосеевском лесу.

— Неужто прямо в лесу? — удивился питерец.

— Это местность южнее Демиевки. Лес там действительно есть, и принадлежит он Лавре. А кроме леса, еще монастырь, при нем слободка, а в слободке постоялый двор. Темное место, давно я держу его на примете.

— Поехали туда! — загорелся Лыков и первым делом проверил, при нем ли револьвер.

— Сейчас рано, — остудил его пыл надзиратель. — В темноте разбегутся. Надо, как тогда в Никольской, поутру.

Ситуация повторилась. Надворный советник опять не сомкнул глаз, дожидаясь команды выезжать. Теперь, правда, он знал, к чему готовиться. Три негодяя, которым терять нечего, — это опаснее всей банды Безшкурного, вместе взятой.

Отряд сыскарей выдвинулся еще в темноте. Асланов предупредил своих людей, что дело особенное. Надо держаться вместе и страховать друг друга. И патроны жалеть не стоит.

Калайда встретил товарищей на подъезде к монастырю. Смелый парень всю ночь провел в кустах, наблюдая за противником. Постоялый двор стоял на отшибе, близко к лесу. Не иначе для того, чтобы его жильцам было легче удирать при облаве…

— Тихо? — шепотом спросил подчиненного Асланов.

— Тихо, Спиридон Федорович. Там они…

Городовые рассыпались цепью и пошли. Все держали оружие наготове. Во двор проникли без помех, но дальше случилось непредвиденное. Огромный детина в одном исподнем выскочил наружу и с рыком попер прямо на револьверы. Тускло блеснул клинок в его руке. Думать было некогда. Раздались два выстрела. Пуля Лыкова угодила атаману в ляжку, а пуля Асланова — точно в лоб. Ефим покачнулся. Татарин выстрелил еще раз, опять в голову, и бандит рухнул навзничь.

— Зачем же, Спиридон Федорович?! — воскликнул питерец.

Тот зло огрызнулся:

— А вы что, жить не хотите?

— Хочу. Но куда бы он от нас делся? Ранить да связать.

— Сейчас никуда бы не делся, — согласился Асланов. — А потом? Вы уедете, а я тут останусь. Ефим в тюрьме сидеть не приучен. Сбежит — и ко мне, счеты сводить. Нет уж, мне такой должник не нужен!

И Лыков промолчал.

Городовые скрутили оставшихся братьев. Те не сопротивлялись. Похоже, старший был заводилой. Увидев его с простреленной головой, братья скисли.

Обыск на постоялом дворе выявил много барахла. По всему следовало, что тут у бандитов давнишний притон. Ловкий надзиратель опять отличился: он разыскал в вещах серебряный порт-папирос с монограммой «А.П.».

— Смотрите, Алексей Николаевич, интересная вещь. Не нашего ли оценщика?

— А Пэ? — усомнился Лыков. — Афонасопуло Платон? Сомневаюсь. Не по-русски как-то.

— А как по-русски?

— Пэ А. Сначала имя, потом фамилия.

Асланов взял пленных за вороты.

— Эй, звери. Чья скуржа?[46]

Но Корбы лишь пожали плечами. Мало ли добра прошло через их руки? Всего не упомнишь.

— Ладно, утро вечера мудренее, — решил надзиратель. — Дадим порт-папирос на опознание.

Лишь к трем часам питерец с киевлянином снова встретились в комнатах сыскного отделения. Их сразу вызвали к Гуковскому. Там уже сидел пристав Желязовский. Причем с таким видом, будто лично переловил страшную банду.

— Поздравляю, господа! — встал коллежский советник и с чувством пожал обоим сыщикам руки. — Я уже известил начальника края. Генерал-адъютант Драгомиров велел передать вам благодарность. Такую язву с Киева устранили. Рассказывайте, как все было.

Асланов доложил, ничего не приукрашивая. Притом честно сознался, что не собирался брать главаря живым. На этом месте ему пришлось объясниться с питерцем.

— Поймите, Алексей Николаевич, Ефим не просто атаман уголовной шайки, он абрек. Знаете, кто это?

— Отчаянный, — подал реплику Желязовский.

— Нет, — возразил Асланов, — отчаянных много. Тут другое.

— Абрек — это отверженный, — сказал Лыков.

— Именно так, — поднял палец татарин. — Отверженный. Переставший быть человеком. Он не боится ни Бога, ни черта. Не имеет слабостей и привычек. Мать-отца не ставит ни во что, а братья ему только подручные. Взять хотя бы «ивана» Созонта Безшкурного. Милый шалун против Ефима. Людей он убил больше дезертира, но как убил? По необходимости, работа такая. Созонт жил по уголовным законам. Ему бы и в голову не пришло гоняться по улице с кинжалом за полицейским чиновником. Зачем? «Иван» при аресте сказался дома[47], как принято у фартовых. Потом сбежал бы и опять принялся резать людей. А этот? Ему законы не писаны, ни уголовные, ни казенные. И зачем такому жить?

Гуковский окончательно добил питерца:

— Мы ведь от полицмейстера все про вас знаем, Алексей Николаевич. Вы сами-то сколько народу перебили при задержаниях? Человек пять? Или больше? Так вам ли осуждать Асланова?

После визита к начальству сыщики приступили к опознанию папиросника. Сначала Спиридон Федорович вызвал обладателя тройной фамилии. Финкель-Князин-Победоносцев долго вертел вещь в руках и морщил лоб. Потом изрек:

— Ну не знаю… Вроде похож, а вроде и нет.

— Но буквы-то его, — ненавязчиво подсказал околоточный.

— Буквы его.

— Значит, и штука тоже его? Подпишите вот здесь.

Ктитор охотно подтвердил, что порт-папирос «чрезвычайно похож» на тот, что он видел у убитого оценщика.

Затем явилась Антуанетта Биркина. Увидев папиросник, она сразу принялась рыдать. А потом попросила оставить вещь ей, на память о любимом человеке… Асланов получил вторую подпись в протоколе опознания и повеселел.

— Вот видите, Алексей Николаевич, — сказал он, — дело идет!

Питерец сухо предложил ему прокатиться в банк. Там он собрал сослуживцев Афонасопуло и показал им папиросник. Сразу четверо определенно подтвердили, что такого у оценщика не было. Да, он курил. И порт-папирос имел, тоже серебряный. Но не с монограммой, а с цветной эмалью.