Касьянов год - Николай Свечин

Проделка с кроками Печерской крепости преступникам не удалась. Военные подняли на смех «шпионские» бумаги. Похоже, их сочиняли второпях и не успели придумать ничего получше. Когда состряпали? Как только поняли, что питерец не отступит от своей версии. И решили его оттереть, передав дознание глуповатому Новицкому. Асланов нарочно послал сыщика кататься на пароходе, чтобы к его возвращению дело уже оказалось у жандармов.

Два раза всплывали сомнительные документы. В первый раз это был паспорт убитого, найденный у «ивана». Во второй — конверт с подделкой. В обоих случаях находки сделал все тот же Спиридон Федорович. Очевидно, он их подбросил. Но доказать это невозможно. Ловкий надзиратель, у которого весь преступный Киев в кармане, играет против Лыкова. Значит, и вся сыскная часть тоже. Кроме честного Красовского, но его сослали куда подальше за помощь питерцу.

Как же тогда вести дознание? Полиция сует палки в колеса. Губернатор пишет на сыщика доносы. И дело не в начальстве, бог бы с ним. Поиском преступника занимаются Желязовский и Асланов, они-то и решают. Те люди, которые должны ловить убийцу, делают все наоборот.

Это, как сказали бы бухгалтеры, пассив. Что есть у надворного советника в активе? Загадочный арендатор кирпичного завода, у которого в казарме живут лихие ребята. Очень лихие, самые настоящие уголовные. Ну и что? Какая тут связь с погибшим оценщиком? Арешникова с последним объединяет лишь одно: оба участвовали в строительных делах. Но в них замешаны тысячи людей…

Так, начнем сначала. Авантюрист Меринг заигрался и близок к банкротству. Он вытянул из Городского кредитного общества кучу денег и вряд ли их вернет. Помогал ему в этом председатель правления банка Шлейфер, партнер Меринга по строительным проектам. Заодно Михаил Федорович опустошил и свой банк — Киевский частный коммерческий. Ну, некрасиво… Такие вещи кончаются судом и продажей имущества на торгах. В КАДО все к этому и идет. При чем тут смерть Афонасопуло? Стал писать письма с разоблачением махинаций Михаила Меринга? Пустяки. За такое не убивают, даже морду не бьют. Обычный коммерческий конфликт, каких в стране ежедневно происходят сотни. Особенно во время кризиса.

Тем не менее оценщика убили. И начальство сыскной полиции лезет из кожи вон, чтобы сбить Лыкова с правильного следа. Зачем? По каким-то причинам киевским сыщикам не хочется, чтобы убийца Афонасопуло был пойман. И пока Лыков не поймет этих причин, он продолжит шарить наобум.

Минуту, одернул сам себя Алексей Николаевич. В противниках у него не только мелкие фигуры: коллежский асессор Желязовский и околоточный Асланов. Задействованы силы более мощные. Губернатор Трепов просит министра внутренних дел отозвать сыщика Лыкова. Поступает при этом трусливо: шлет жалобу и отбывает в отпуск. Вроде бы как умывает руки, не борется до конца. Но все же бумагу он подписал. А влиятельный киевский род Гудим-Левковичей попросил о том же своего столичного родственника, лично известного государю. Гудимам-то что за дело до убийства Афонасопуло? Ну завязаны в строительных делишках Меринга. Самое время отойти в сторону, пока не грянул скандал. А они горой за него, пытаются выжить ревизора, посланного двумя важнейшими министрами империи. Еще одна загадка.

Ясно лишь то, что клубок интриг, мошенничеств и прямых преступлений связан с домостроительным кризисом. И смерть оценщика, которая вроде бы стоит особняком (за такое не убивают!), тоже.

Вечером Лыков опять наведался на полицейский телеграф. Как он и ожидал, Сипягин сдался. Он узнал от Зволянского, что киевские дела плохи и у чиновника особых поручений на руках имеются доказательства близкого краха Меринга. Наверняка Дмитрий Сергеевич вызвал Сергея Юльевича и показал телеграмму Лыкова. Витте помнил сыщика и сообразил, что тот зря говорить не станет. Зять приехал, чтобы солгать тестю прямо в глаза. Витте обиделся и просил приятеля продолжить дознание.

Алексей Николаевич немедленно отбил ответную депешу. В ней он просил Зволянского сообщить все то же самое, но открытым текстом. Пусть киевские полицианты поймут: дознание продолжается.

И оно действительно продолжилось, да так, что Лыкова едва не убили.

Все началось с очередного совещания в кабинете Гуковского. Врид полицмейстера прочитал утреннюю сводку происшествий и укоризненно сказал сыщикам:

— Когда же вы это прекратите?

В сводке сообщалось о новом убийстве. Напротив бань Бугаева на Подоле течение выбросило труп неизвестного мужчины. О несчастном случае речь не шла: мужчина был заколот длинным и узким клинком. Били в спину сверху вниз, между ключицей и лопаткой.

Асланов помрачнел.

— Знакомый удар? — догадался Лыков.

— Увы. Это почерк Ефима Корбы.

— Но как можно так ударить?

— Если рост почти с сажень, то можно.

— И вы до сих пор не поймали эту орясину? Человека огромного роста за версту видать. Абсолютная примета.

Гуковский вступился за подчиненных:

— Легко вам поучать, Алексей Николаевич. Не вам их ловить. А тут хитрые злочинцы: в городе днем не бывают, да и ночью на освещенные улицы не суются. И что нам тогда с огромного роста?

— На что же тогда банда живет? — возразил питерец. — Если и днем и ночью из притона не выходит…

— Я не говорил, что не выходит, я говорил, что они осторожные. Шакалят по окраинам, где полицейский надзор слаб.

— Расскажите про банду, — попросил Лыков Асланова. — Вы тогда упомянули, что вся троица два года в розыске. Как киевская полиция их ищет? И почему агентура не помогает?

Надзиратель хмыкнул:

— Помните мои слова про Ефима? Злой, очень злой. Самый опасный на сегодня во всем крае. В прошлый раз его арестовали по доносу известного вора Халимона, маза шайки, что квартировала на Константиновской улице. Я взял парня с поличным, на малине отыскались странные вещи: мундир сапера и ранец. Чую, не его кле[44], не воровской товар. Стал колоть. И Халимон сознался, что их оставил Корба. В этом наряде он ходил ночью по городу и высматривал добычу. Ну и… указал нам маз адресок в Саперной слободке, где убийца прячется. Так вот. Когда Корбу арестовали, то посадили в Лукьяновскую тюрьму. И он там сразу отличился. Подловил в бане доносчика и зарезал у всех на глазах.

— Публично пошел на мокрое дело? — не поверил Лыков. — При свидетелях?

— Точно так.

— Отчаянный…

— Огонь, не человек, — согласился Спиридон Федорович. — Теперь понимаете? Никто ничего нам больше про Корбу не скажет. Никакая агентура. Жить всем охота.

— Как же он сбежал из тюрьмы? Такого зверя и не укараулили?

— Ефим схитрил, прикинулся сумасшедшим.

— Пошел по восьмому отделению?[45] — желчно спросил надворный советник. — И ему поверили?

— Прокурорский надзор распорядился, — буркнул Асланов. — Что мы могли сделать?

Полицейские помолчали. Поимка опасной шайки — дело местных сил, столичного командированного это не касается. Но тут вдруг Желязовский произнес с важным видом:

— Не совсем так.

— В каком смысле? — уточнил у начальства околоточный.

— Кое-что агентура сообщила.

— Неужели, Северин Янович? — обрадовался Гуковский. — Так не тяните, поделитесь сведениями.

— Мой освед служит старшим официантом в «Босфоре»…

— Это третье злачное место в Киеве, после «Шато-де-Флер» и «Эльдорадо», — пояснил Лыкову врид полицмейстера. — Находится на Трухановом острове.

— Помню, мы проплывали мимо, когда выдвигались в Никольскую слободу.

— Точно так, — подтвердил Асланов, не сводя удивленных глаз с пристава. — Но, Северин Янович… Что сказал Мар… ой! Ваш освед?

Коллежский асессор продолжил, как ни в чем не бывало:

— Это особо законспирированный агент, из моего личного секретного списка. И сообщил он следующее. Уже неделю, как в гирле залива Старик дежурит незнакомая лодка. В ней сидит человек, весьма высокорослый, свирепой наружности и два пассажира. Эти двое играют в зале по маленькой. Так это по-русски?

— Так, — хором сказали остальные. — Но продолжайте!

— Официант никогда прежде троицу не видел: новенькие. Приплывают вечером, отчаливают под утро, когда игра заканчивается.

— Что же показалось вам подозрительным? — не понял коллежский советник. — Все в «Босфоре» так поступают: к одиннадцати ночи полный зал сидит. А потом расходятся.

Но Асланов смело возразил Гуковскому:

— А я согласен с Северином Яновичем. Их трое, и братьев Корба трое. Один высокого роста, и он в зал не суется, сидит в лодке. Почему? Да потому, что он и есть наш Ефим. Наружность у него самая приметная. Надо засаду ставить в «Босфоре».

— Думаете, там браты-акробаты этого несчастного закололи? — уточнил Гуковский.

— Полагаю, да, Петр Петрович. Двое в зале не просто так болтались, а следили, кто выигрывает. Третий, главный, ждал на пристани. Когда клуб закрылся и все стали разъезжаться, им осталось лишь заманить игрока к себе в лодку.