Виланд - Оксана Кириллова

последовал приказ выходить. Я выскочил вместе со всеми и огляделся. Это был жилой квартал. Случайных прохожих не было – ощущение безотчетной тревоги уже полностью завладело городом. Еще не понимая, что происходит, но чувствуя что-то неладное, люди попрятались по домам.

– Удостоверяемся, что это тот, кто нужен, и расстреливаем. Никто не должен уйти, ликвидация на месте. Всем ясно? – прозвучал металлический голос из темноты.

Я на секунду замер. Неужели прямо здесь? Одно дело расстреливать заключенных в Дахау, но здесь же не арестанты, а обыкновенные жители. Я не понимал, что происходит, но времени поразмыслить у меня не было, наш отряд уже вломился в дом. Навстречу выскочил полноватый старик с пышными седоватыми усами.

– Да как вы смеете?!

– Густав фон Кар?

– Вот именно! Вы хоть понимаете, кто я…

Я ничего не успел сообразить, как было вскинуто сразу несколько винтовок, и фон Кар грузно осел на пол собственной гостиной.

Один из эсэсовцев подошел к окну и резким движением сдернул тяжелую бархатную портьеру.

– Заверните его в это и бросьте в грузовик. – Он швырнул штору на труп.

Мы с Францем бросились исполнять приказ.

Через пять минут последовала очередная тряска по улицам Мюнхена. Очередная остановка. Очередной дом. Из-за двери на нас недоуменно посмотрел какой-то старик. Я не слышал имени, которое он от испуга произнес практически шепотом. Моя задача была найти что-то, во что можно было завернуть его тело.

Я никогда не думал, что выражение «по локоть в крови» может иметь фактическое значение, если, безусловно, не говорить о мясниках на скотобойне. Но я-то был не мясник и находился далеко от скотобоен, и тем не менее мои руки были не только по локоть, но и выше измазаны липкой, уже подсыхающей кровью. Я посмотрел на Франца, он устало отер лоб и вымазал лицо. Мы потеряли счет домам и квартирам, в которые заезжали. В грузовике у нас в ногах высилась гора трупов, завернутых в красивые портьеры всех возможных цветов и материалов. Сложно было поверить, что эти люди планировали сегодня захват власти. Они явно не допускали даже мысли о возможной угрозе, иначе бы не сидели в своих гостиных в домашних халатах с чашкой чая в руках и газетой под мышкой.

Вслух я подобные мысли, конечно же, не высказал.

Я закинул ноги на гору трупов, стараясь устроиться поудобнее, и откинулся на борт. Теперь нам предстояла дорога в Дахау. Я закрыл глаза, рассчитывая получить по приезде отдых, но в лагере нам не дали времени даже переодеться. Как только мы передали тела местному караулу, последовал приказ возвращаться обратно.

Мы устало побрели обратно в машину.

– Франц, а Франц, – тихо проговорил я, – половина из тех, кого мы сегодня… того… даже не имеет отношения к штурмовикам. Ты ведь тоже узнал их. Старик фон Кар был давно не у дел вовсе.

Франц обернулся, удостоверяясь, что за нами никто не идет.

– Он был одним из тех, кто когда-то задавил Пивной путч. Отличная возможность не только подчистить оппозицию, но и вернуть личный должок тем, кто когда-то имел неосторожность перейти дорогу партии. Считаешь, это ошибочно?

– Нет, Франц, нет, я… – Я тоже оглянулся, делая вид, будто переживаю, чтобы нас не подслушали. – Я… не мне толковать приказ. Просто говорю.

– Могу с головой уйти в критику, мысли по этому поводу есть, как у всякого, но вот надо ли, – пожал плечами Франц, – времена настали такие, что полумеры принесут больше вреда, нежели жесткие радикальные решения.

Он пошел вперед, но, сделав пару шагов, вновь остановился:

– Э, а черт его знает, без критики будет сплошной панегирик. И это тоже холера знатная.

Я ничего не сказал. Мы залезли в грузовик. Я с ужасом думал, что нас снова ожидает бесконечная гонка по домам, и боялся, что не выдержу и попросту рухну от усталости в чьей-то очередной гостиной. В машине, несмотря на жуткую тряску, я тут же уснул. Мне казалось, я отключился всего на минуту, но меня уже тормошил Франц:

– Вставай, приехали. Дороги развезло, мы потеряли кучу времени.

Я потянулся, пытаясь размять затекшую от неудобного положения спину. Франц уже выскочил на землю:

– Если не сожру хоть крошки, то следующий труп в этой машине будет мой. Пойдем найдем хоть что-то.

Я поморщился от шутки Франца, но, честно говоря, и сам умирал от голода. Мы вернулись в казармы. Здесь царило заметное оживление. Пока мы ели, узнали, что в казармах разместились еще две роты Йозефа Дитриха.

– Что-то они припозднились, – пробормотал Франц.

Не успели мы допить холодный кофе, как в помещение, использовавшееся под временную столовую, ввалился Штенке:

– Фон Тилл, Ромул, вас шутцхафтлагерфюрер вызывает.

Мы тут же вскочили. С трудом поспевая за нами, Штенке взахлеб рассказывал:

– Что творится! Мы очистили Королевскую площадь от прохожих за минуту, Коричневый дом оцепили – мышь не проскочит, а на вокзале что было! Взяли весь цвет штурмовиков, как миленьких повязали. Вначале фон Крауссера, потом фон Киллингер нарисовался, затем…

– Расстреляли?

Штенке налетел на резко остановившегося Франца и с удивлением посмотрел на него снизу вверх:

– Без суда таких шишек расстреливать?! Всех в Штадельхайм[51] отправили.

Мы с Францем переглянулись. Судя по всему, людей, которых перечислял Штенке, спасли не высокие должности, а многолюдный вокзал. Сидели бы в своих квартирах, уже были бы укутаны в портьеры.

Навстречу нам двигалась внушительная фигура. При слабом коридорном освещении я не сумел рассмотреть его знаки различия, но узнал его по тяжелой походке. Странно, как она мне запала в память, ведь я видел этого человека лишь раз в своей жизни. Мы вытянулись в струну, прижав руки по швам, и поприветствовали командира особого охранного отряда Йозефа, Зеппа, как его еще называли, Дитриха. Не обращая на нас внимания, он прошел мимо. Лицо его было мрачно и сосредоточенно.

Мы торопливо прошли к шутцхафтлагерфюреру, но на месте его не оказалось. Не успели мы решить, что делать дальше – ждать или искать, как примчался какой-то роттенфюрер, очень взволнованный.

– Шутцхафтлагерфюрер у бригадефюрера Эйке.

Сбиваясь на бег, мы кинулись туда. Там уже был и Дитрих.

– Остальных я прикончил в Дахау. Пришлось помотаться, – говорил Эйке.

– Кто-нибудь видел? – спросил Дитрих.

– Я всю свору заключенных согнал, пусть видят, как мы расправляемся с предателями. Чтоб неповадно было.

Нас заметил шутцхафтлагерфюрер.

– Фон Тилл? – Он недовольно нахмурился. – Я приказал явиться только Ромулу.

Я растерялся. Идиот Штенке, попадись он мне только в руки, совсем деградировал, скотина бесполезная. Вмешался Дитрих:

– А, вот я и вспомнил, где мы встречались. Берлин, кабинет профессора Хансена, не так ли? Вижу, профессор в вас не ошибся. Это тот, о котором вы говорили, бригадефюрер? – Дитрих посмотрел на Эйке.

– Нет, я имел в виду второго, Ромула.

Дитрих подошел к Францу и окинул его долгим оценивающим взглядом.

– Значит, вы лучший стрелок среди ребят Эйке. Ну что ж, это звание дорогого стоит. У вас минута. Машина уже во дворе.

Он уже собирался выйти, но в последний момент остановился и добавил:

– Фон Тилла я, пожалуй, тоже возьму, неизвестно, какая там каша заварится.

Когда он вышел, Эйке, тяжело ступая, подошел к Францу:

– Посрамишь – башку снесу.

Сказано было негромко, но внушительно. Франц, как всегда, был невозмутим. Мне Эйке ничего не сказал.

В грузовике находились пятеро эсэсовцев, я сразу понял, что они из «Лейбштандарта». Они хмуро уставились на нас, один из них спросил:

– Кто шестой?

Я молчал.

– Пожалуй, я, – нехотя ответил Франц.

Эсэсовцы Дитриха переглянулись.

– Что значит «пожалуй»? – вновь спросил самый разговорчивый.

– Куда мы направляемся? – Франц проигнорировал вопрос.

Первый хотел что-то сказать, но товарищ тронул его за плечо.

– Не болтай, если надо, на месте всё узнают.

– Да ладно, они такие же, как мы.

– Они люди Эйке.

– И что?

– Как знаешь.

Мы в полном молчании переводили взгляд с одного на другого. К счастью, первому хотелось поболтать:

– Нам тоже не всё сообщили. Группенфюрер вернулся из Коричневого дома и приказал выдвигаться.

– И вы не знаете, куда мы едем? – спросил Франц.

– Ясное дело, в Штадельхайм.

Это я уже и сам видел – машина въезжала в тюремный двор. Я ожидал увидеть неприветливый, холодный колодец, но лучи заходящего солнца щедро раскрасили старые каменные стены теплыми бликами, смягчив впечатление. Нам было приказано оставаться в машинах. Дитрих выпрыгнул из своей машины и широким шагом направился внутрь. Его адъютант с трудом поспевал за ним. Через пятнадцать минут они вернулись, Дитрих разъяренно потрясал какой-то бумагой.

– Чертов бюрократ, подпись ему подавай! Всыпать бы ему свинцом, а не подпись, чтобы знал, как мешать исполнению приказов фюрера!

Он залез в машину, которая тут же сорвалась с места. В полном молчании мы продолжали ждать. Еще через двадцать минут на дороге вновь показался автомобиль. Теперь из него выскочил высокий молодой человек в штатском, с ранними залысинами, в обычной ситуации, очевидно, не лишенный привлекательности, сейчас же его лицо было панически перекошено.

– Это черт знает что, бардак!

Он быстро нахлобучил шляпу и, придерживая ее, промчался мимо нас.

– Кажется, это Ганс Франк[52], – проговорил Франц.

Не успел Франк скрыться внутри, как во двор влетела еще одна машина, на сей раз Дитриха. Пока он выбирался, во дворе снова показался Ганс Франк.

– При всем уважении, но где это видано, чтобы без суда…

Дитриху, очевидно, было плевать на уважение.

– А это ты видел? – Он потряс бумагой перед лицом взволнованного Франка.

Рейхскомиссар министерства юстиции