Виланд - Оксана Кириллова

истинно. Хайль Гитлер!

– Хайль Гитлер! – Общая молитва тысяч молодых, сильных, полных жизни солдат Эйке уносилась в голубое безмятежное небо над Дахау.

Настал момент, когда я перестал чувствовать страх, боль и усталость, я отрешился от всего, стал действовать словно машина. Меня интересовали лишь три переменные: приказ, выполнение и доклад.

– Безусловное подчинение! Ваши тела больше не принадлежат вам, они принадлежат фюреру! Ваша задача – выжать из них как можно больше на благо будущего Германии!

И Эйке выжимал из нас все до последнего. Усталые, вымотанные, мы отрабатывали приемы до глубокой темноты. Оставив на щебенке куски своей кожи с ладоней и локтей после бесконечных приказов «по-пластунски!», мы возвращались в казармы, еле волоча ноги, а ведь еще нужно было привести в порядок к следующему дню свою форму, которая стала уже мала в плечах. Ульрих как-то измученно заметил, что комендант не дорожит нашими жизнями, настолько безрассудно он выматывал нас на учениях. Но правда была в том, что сумасбродный «дядя Тео» не дорожил даже собственной жизнью, не говоря уже о жизнях других.

Теперь мы тихо радовались, когда наступала смена в лагере. Дежурство на смотровых вышках или конвоирование рабочих команд было настоящим отдыхом после учений Эйке. Я удивлялся, как при таком графике у кого-то из охранников еще оставались силы на издевательства над заключенными.

– Штенке и ему подобные, похоже, именно в этом и черпают силу, – усмехнулся Франц, когда я выразил свое удивление вслух.

Мы наблюдали за очередной забавой Штенке. Вместе с двумя охранниками он выбрал пару заключенных-коммунистов, которых заставили вырыть яму.

– Чтоб не меньше метра в глубину, а длину по себе меряйте, – приказал Штенке.

Бледные заключенные под понукание охранников копали больше часа. Я видел, как тряслись их руки, как они с ужасом молча переглядывались, но ни на секунду не прервали своего занятия.

– А теперь встали на край, – громко и внушительно проговорил Штенке, вскидывая винтовку, – мордой к могиле!

На негнущихся ногах узники подошли к краю ямы. Штенке щелкнул винтовкой и вдруг заорал:

– Ба-бах!

Один из узников как подкошенный рухнул в яму. Второй остался стоять на месте, на его выцветших полосатых штанах быстро увеличивалось мокрое пятно.

Охранники захохотали.

– Обоссался! Я же говорил! Гони марку, – с трудом превозмогая хохот, проговорил Штенке Шнейхардту.

Долговязый Улле хоть и вытащил купюру нехотя, но смеяться не переставал. Штенке выхватил деньги у него из рук.

– Доставай эту свинью, – кивнул он на второго арестанта, потерявшего сознание. – Этот небось еще и обосрался.

– Почему я? Сам и доставай, твоя идея, – проговорил Улле.

– Эй, – Штенке поманил обмочившегося заключенного, – приведи в чувство эту собаку, иначе действительно пристрелю.

Тот полез в яму.

– Что в голове у этого идиота? – пробормотал я, повернувшись к Францу. – И не лень ему было целый час возиться ради этой глупой шутки.

Франц посмотрел на заключенного, пытавшегося вытащить обмякшего товарища из ямы. Тот не приходил в себя.

– Это секретарь, на которого спорили, – лениво зевнул он.

Я непонимающе посмотрел на него. Франц пожал плечами:

– Думал, ты в курсе. Парни устроили развлечение. Нужно выбрать неприметного номера и сделать ставку, через сколько он сорвется и покончит с собой. Штенке на прошлой неделе всех подначивал, носился с блокнотом по всем казармам. Карл поставил, признаюсь, и я тоже, но сейчас понимаю, что не стоило этого делать. Наш друг Штенке играет грязно. Забился на две недели и теперь доводит этого бедолагу, чтобы сыграла его ставка. Не удивлюсь, если завтра этого секретаря обмажут дерьмом и оставят на всю ночь перед бараком.

Во время ужина мы обсуждали новости, приходившие извне. Бури еще не было, но легкая зыбь уже волновала страну. Вот-вот что-то должно было произойти.

– Штурмовики готовят мятеж, попомните мое слово, – звенящим шепотом произнес Штенке, – они планируют переворот.

– Все это слухи, – пожал плечами Ульрих.

– Мне это известно из проверенных источников, информация точная. – Штенке посмотрел на Ульриха в упор.

Франц усмехнулся. Штенке тут же перевел взгляд на него.

– Вряд ли они что-то замышляют, это не про коричневых тюфяков, – намазывая хлеб джемом, проговорил Франц. – Но прочистить организм все равно не мешало бы. Они как бесполезный аппендикс, пухнущий от дерьма, которое его все заполняет и заполняет. Вскоре их разорвет от собственной значимости, и тогда это дерьмо забрызгает нас всех.

Невозможно было понять, шутит он или говорит всерьез. Его чуть насмешливая манера всегда сбивала меня с толку.

– Но штурмовики вооружаются, это ты не будешь отрицать? – навис над столом блокфюрер Райхенау.

Франц и бровью не повел.

– Пустые разговоры, – он откусил бутерброд с джемом и прожевал, – все их шишки отдыхают. Пока мы находимся в полной боевой готовности, они в отпуске и даже не подозревают о том, какая каша заварилась. Они дальше собственного носа не видят.

– Не такие уж они идиоты, – проворчал Штенке.

– Именно что такие, – снова усмехнулся Франц.

Я знал, о чем он говорит: вчера я прочитал в «Фёлькишер Беобахтер» о том, что Эрнст Рём занемог и доктора настоятельно рекомендовали ему отправиться на больничный. Советам эскулапов глава СА внял и укатил на озеро в Бад-Висзее. Вместе с ним на курорт отправились и остальные командиры штурмовиков.

На улице мы с Францем продолжили разговор уже вдвоем.

– По всему выходит, ты не веришь в то, что штурмовики планируют вооруженный мятеж, но в то же время не отрицаешь необходимости удара по ним, – проговорил я.

В этот момент на улицу вышел Штенке. Мы стояли в тени, и он не заметил нас. Поправив ремень и осмотревшись, он двинулся в сторону бараков заключенных.

– Конечно. Пора расставить приоритеты и избавиться от того, что идет партии во вред. И сия изумительная провокация с «мятежом», – Франц выделил последнее слово и многозначительно посмотрел на меня, – весьма к месту и ко времени. Уж кто ее организовал, черт его знает, но вышло чисто и красиво.

Франц сделал последнюю затяжку и выкинул папиросу, прижав ее сапогом к земле. Я молча размышлял над тем, что он сказал. Вскоре вернулся Штенке, от него несло экскрементами, но выглядел он довольным.

Франц проводил его насмешливым взглядом.

– Как пить дать деньги уйдут Штенке. Не удивлюсь, если тот секретарь завтра же вздернется.

Казармы гудели.

– Слышали, что фон Папен заявил? Никаких уверток: «Требую прекращения нацистского террора». Террора! Так и сказал. То-то теперь будет.

– Весь Марбургский университет аплодировал ему стоя.

– Идиоты!

– Хуже: предатели. Это измена!

– Говорят, Геббельс запретил публиковать эту речь и даже отозвал весь тираж «Франкфуртер Цайтунг», которой хватило ума цитировать фон Папена.

– Слышали, что Гесс по радио сказал?

– Что там Гесс, вот Геринг все по делу отчеканил! Прямо сказал, кто за этим стоит.

– Ясное дело, без поддержки штурмовиков фон Папен не рискнул бы. Теперь оппозиция головы-то вздыбила.

– Кто еще не верит, что Рём планирует уничтожить фюрера? Штурмовики хотят захватить Берлин, чтобы совершить переворот и подчинить себе рейхсвер.

– Не потерпим такого от зарвавшегося гомика и его коричневого сброда!

Я направлялся в комендатуру со срочным пакетом для Эйке. Голова пухла от новостей. Я торопливо прошел мимо комнаты старшего секретаря прямо к кабинету коменданта, из-за двери которого раздавались недовольные раскаты знакомого голоса:

– Черт бы его побрал, не внушает он мне доверия, но придется с ним сотрудничать. Когда его «Лейбштандарт»[50] прибудет в Мюнхен, мы уже должны находиться там в полной боевой готовности! После вместе выдвигаемся в Бад-Висзее.

Не раздумывая, я постучал. Услышав ответ, вошел, щелкнул каблуками, руки вытянул по швам. Вместе с Эйке в комнате находились его адъютант Михаэль Липперт и шутцхафтлагерфюрер. Комендант распечатал пакет и нахмурился.

– Планы меняются. Колонны штурмовиков двигаются по Мюнхену, выкрикивая лозунги против фюрера. Чтобы весь личный состав лагеря был в полной боевой готовности через несколько минут!

В Мюнхен мы прибыли, когда окончательно стемнело. Город спал. Никаких митингов или толп штурмовиков мы не встретили. Сонную безмятежность баварской столицы нарушал только топот наших колонн. Разместившись в казармах мюнхенских частей СС, мы уже больше часа томились от безделья и неизвестности, когда наконец объявился взволнованный шутцхафтлагерфюрер. Нам было приказано окружить здание вокзала и взять его под свой контроль.

– Полная координация действий с сотрудниками политической полиции, – торопливо, но твердо выговаривал он, – задерживать всякого, на кого укажут. Действовать предельно решительно. Надеюсь, все понимают, что это не простая проверка документов!

Сердце у меня заколотилось. Я кинулся за остальными к выходу, но в этот момент меня остановил окрик шутцхафтлагерфюрера:

– Фон Тилл, Ромул, немедленно поступаете в специальную группу. На нее сегодня делается большая ставка.

И он внимательно посмотрел мне в глаза. Во рту у меня пересохло. Я понимал, что Франц был выбран в эту группу из-за феноменальных успехов, которые демонстрировал на лагерных стрельбищах. Я же… Мне хотелось тут же на месте поклясться, что я жизнь положу, но сделаю все, что нужно.

– Слушаюсь, штандартенфюрер.

Мы повернулись на пятках и вышли. За дверьми нас уже ждали. В полном молчании мы запрыгнули в грузовик, где уже сидело не меньше десяти человек. Я не видел, куда мы ехали, впрочем, если бы и выглянул, то не определил бы, где мы находимся, поскольку плохо знал Мюнхен. Вскоре грузовик остановился,