Неприкаянная душа - Лариса Малмыгина

— Тот, кто сметает со своего пути отца и внука, чтобы завоевать олимпийский трон, не позволит распять себя, чтобы смертью искупить грехи человеческие, — язвительно усмехнулась я. — Тот, кто требует жертвенной крови, не способен на жертву сам.

— Неужели всесильный Бог смог отдать родного сына на поругание простым людям? — не обращая внимания на мою реплику, напрягся римлянин.

— Всевышний считает нас своими детьми, — сама не веря в то, что говорю, заявила я. — Заблудшими, но все-же детьми. Отдавая на казнь единственного единородного ребенка, ОН преподает нам урок самопожертвования.

— Глупости! — сжал кулаки отшельник — Лишившись Друза, я должен ждать признательности от ненавидящих меня сограждан? Не нужна мне их благодарность!

— Если каждый из нас будет готов отдать все, что у него есть, ближнему, разве станет литься кровь на земле, разве станут страдать обездоленные? — удивляясь тому, что нашла объяснение своим неискренним словам, растроганно изрекла я. — Боялись бы вы измены, зная, что вас все любят? Отравили бы вашего сына действительно преданные вам люди?

Император застыл в напряженной позе, потрясенный диковинными речами простой наложницы из неизвестной ему страны, которая именуется Россией. Долго сидел он молча, размышляя об услышанном.

— Рим будет первой христианской державой, — ожив после длительной паузы, поклялся Тиберий, — даю тебе слово цезаря.

ГЛАВА 30

КАЛИГУЛА

— Расскажи о своей стране, — попросил меня кесарь на следующее утро после завтрака, — вижу, что моя очаровательная гостья не такая, как все, с кем старому греховоднику доводилось встречаться. Значит и империя твоя необычная.

— Да, Россия — неординарное государство, — вспоминая детей и внуков, оживилась я. — Семьдесят три года она была под властью большевиков, которые говорили о том, что все люди равны: крестьяне, рабочие, учителя, руководители, даже сам верховный правитель, называемый секретарем. И народ верил этому. Жили все бедно, кроме властей, конечно. Не имели ничего, но были относительно сыты и одеты.

— Как это — относительно? — поинтересовался цезарь.

— Тело было прикрыто некрасивой одеждой, а ели мы то, что продавали в то время в лавках, называемых у нас магазинами. Насколько мне не изменяет память, мяса, колбас, сыра, фруктов на всех не хватало, а потому они были дорогие, не доступные простому смертному.

— Неужели ваши крестьяне обленились до такой степени, — ахнул римлянин, — что перестали кормить горожан? Или им не нужны деньги?

— Крестьян согнали всех вместе в одну семью, называемую колхозом, — продолжала вещать я, — отобрали у них лошадей и коров и заставили в этом колхозе работать. И всем платили одинаково: плохим работникам и хорошим.

— Разве может лодырь и труженик получать одинаково? — опешил император. — Так и хозяин станет лентяем! А жены и дети у них тоже были общие?

— Жены и дети — нет, — вспоминая заскоки первых коммунистов, улыбнулась я. — А потом пришел к власти Горбачев, решивший перестроить государство. При всех благих намерениях нового секретаря народ стал жить еще хуже. Зато появились первые богачи, как раз из тех ораторов, которые проповедовали равенство и братство.

— Лицемерные патриции, — хмыкнул Тиберий.

— И наше великое государство развалилось на множество мелких республик, — перевела дух я.

— Вот это да! — поразился венценосный слушатель. — А где же был секретарь Горбачев?

— Возможно, он отдыхал в загородном доме, так же, как отдыхаете вы вдали от любимого Рима, а, возможно, принимал непосредственное участие в развале, — внезапно устыдившись хода несуразных событий в нелепой истории России, уклонилась от прямого ответа «новая Шахерезада».

— В столице от моего имени правит Макрон, я доверяю доблестному воину, — нахмурился собеседник. — Что произошло дальше с вашим царством?

— А потом к власти пришел Ельцин, но при нем стало так плохо, что люди побежали из разрушенной, разворованной страны, в которой образовалась олигархия.

— Олигархия? Воины императора? — взбодрился любопытный дедок.

— Нет, просто богатейшие из богатейших, — покачала головой я.

— Человек не может разбогатеть в одно мгновение, не воюя с другими царствами и не присваивая себе их богатства! — не поверил мне итальянец. — Значит, ваша олигархия воевала со своим народом.

— Я им не судья, — изумляясь дальновидности доисторического субъекта, вздохнула я.

— Ельцин — сын Горбачева или внук, как мой Калигула? — отправляя в рот иссиня-черную виноградинку, осведомился Тиберий.

— Не сын и не внук, — последовав его примеру, патетично объявила я.

— Значит, он отравил старого секретаря? — подпрыгнул от неожиданности римлянин.

— Нет, просто у нас правителей избирает сам народ, — с гордостью провозгласила я.

— Почему же народ избрал цезаря, при котором ему пришлось бежать из империи, и позволил олигархам обворовать себя? — удрученно почесал в затылке отшельник.

— Новый правитель обещал избирателям райскую жизнь, — снова вздохнула я.

— Чернь — глупа, а потому я и отменил демократические свободы, — удовлетворенно потер сухонькие руки правитель Рима. — Зато на случай эпидемии, землетрясения, финансового кризиса в моей казне находится 2700 миллионов сестерциев. А ты тоже убежала от Ельцина, Алиса, или тебя украли?

Я замолчала. Что сказать древнему старцу о своем появлении в его стране? Не сообщать же о том, что ветреный элементал, влюбившись в бессмертную душу жительницы третьего тысячелетия, устроил ей небольшой круиз по пространству и времени.

— Сейчас на моей родине правит хороший человек, он очень старается, чтобы Россия стала могучей державой, — стараясь перевести разговор в прежнее русло, провещала я. — Его зовут — Владимир Путин.

— Сколько людей проживает в вашей империи? — отправил в рот вторую виноградину кесарь.

— Около 150 миллионов человек, — криво усмехнулась я.

А еще недавно было на 28 лимонов больше!

— Надо же, — словно молодой резво вскочил с места потрясенный Тиберий, — как и у нас! Значит, я тоже могу называться секретарем?

— Если будет желание, — растерялась я.

— Секретарь Путин не станет воевать с Римской империей, чтобы поработить ее? — тяжело опускаясь в кресло, напрягся озадаченный старец.

— Никогда, великий цезарь, — быстро заверила его я.

— Расскажи мне о вашем искусстве, Алиса, — расслабившись, неожиданно сменил тему римлянин.

— Русский народ очень любит зрелища, — осторожно выбирая слова, чтобы не шокировать необыкновенного слушателя, начала свой рассказ я, — театр, олимпиады, цирк, обожает книги, м-м-м трактиры, путешествия.

— Вы читаете Платона? — с гордостью бросая беглый взгляд на заставленные свитками стеллажи, осведомился любитель античного искусства.

— Нет, мы читаем Булгакова, Донцову, Устинову..

— Это русские философы? — грубо оборвал он меня.

— В какой то мере, да. У нас есть чудесная певица — Алла Пугачева..

— А если я выкуплю сладкоголосую сирену для себя? — снова прервал меня император.

— Нет, она, пожалуй, не поедет, — хихикнула я.

— Я озолочу певицу! — вкрадчиво пообещал доисторический субъект.

— Пугачева и так богата, — пытаясь не задохнуться от распирающего меня смеха, прорыдала я.

— Она — олигарх? — подозрительно рассматривая мои бесполезные усилия, выдал дед.

— Алла заработала деньги честным трудом, — мгновенно успокоилась я.

— Разве можно трудом заработать большие деньги? — не понял меня римлянин.

— Можно, если человек талантлив, — улыбнулась я.

— У меня тоже есть даровитый актер — Фарий Ставр, — судорожно хлебнул глоток разбавленного вина из золотого кубка старец, — но он беден.

— Это плохо, — осуждающе покачала головой я, — талант должен вознаграждаться.

— Талантами? — засмеялся Тиберий.

Я непонимающе уставилась на древнего пьянчужку.

— У иудеев самая крупная денежная единица — талант, — удрученно почесал переносицу цезарь. — Ты любишь поэзию, Алиса?

— Да.

— Прочитай что-нибудь.

— По-русски?

— Хорошо.

Я набрала в легкие побольше воздуха и открыла рот:

— День ушел, убавилась черта,

Я опять подвинулся к уходу.

Легким взмахом белого перста

Тайны лет я разрезаю воду.

Блаженно улыбаясь, гомик упивался звуками неизвестного доселе языка.

— Как зовется мудрец, сочинивший волшебную элегию? — после небольшой паузы поинтересовался он.

— Есенин, — снова вспоминая родные пенаты, с горечью прошептала я.

— Ты любишь его? — сделал вывод старый греховодник.

— Очень, — не понимая, к чему он клонит, призналась я.