Сожжение - Мегха Маджумдар

к дальнему берегу.

– Подумайте: это не только образование для ваших детей, это и рабочие места для ваших родственников! Нужны будут строители, повара…

Физрук видит сейчас себя кем-то вроде Бималы Пал. Его приятно удивляет собственный уверенный голос и чувство подъема, когда он стоит перед аудиторией, выросшей уже до сотни с лишним человек. В основном это мужчины. Да, правда, многие из них пришли ради бесплатных пакетов пшеничной муки. Но все же они пришли. Физрук видит, как они вытягивают шеи, чтобы лучше его рассмотреть. Видит, как они слушают его слова. Вот так и ощущают себя сильные мира сего?

Потом из толпы кто-то кричит:

– А учителя-мусульмане будут в этой школе учить своей религии? Если да, то мы своих детей туда не пошлем!

Физрук прокашливается.

– Конечно, – говорит он, – я вашу религию уважаю. И ваши чувства мне понятны. Общественные школы предназначены для всех, но мы будем иметь в виду…

В задних рядах, где в основном праздные зеваки, кто-то смеется. Там прозвучала какая-то шутка, которая до Физрука не доходит. Он призывает:

– Главное, что вашей религии будет оказано уважение, преподавать будут ваши моральные принципы – в этой вот школе. Поверьте мне! И голосуйте за партию Джана Кальян на грядущих выборах!

Он щелкает выключателем и отдает микрофон мальчишке, который начинает сворачивать кабели. Двое парней, державших мегафоны, кидают их вниз ждущему там напарнику, спрыгивают, отряхивая руки от кусочков коры и поднимая ногами пыль.

И тут какой-то молодой парень в толпе орет:

– Убили священную корову-мать! Да! – кричит он в ошеломленном молчании. – Убили прямо в нашей деревне!

Разбредающиеся люди останавливаются, оборачиваются к нему. Вокруг парня образуется кружок, а он продолжает:

– Что делать будем? Стоять здесь и слушать разговоры про школу? Мужчины мы или нет?

Физрук поднимает руки:

– Спокойнее, брат! – заявляет он. – Не стоит распространять слухи.

Но толпа уже завелась. Слышны крики: «Кто это сделал? Кто это был?»

– Кто убил корову?

– Чью корову?

Физрук со своего места кричит:

– Сохраняйте спокойствие! Глава вашей деревни разберется…

Его не слышат. В толпе выкрикивают имена – имена тех, кто ест говядину.

Физрук снова кричит:

– Близится дождь! Пожалуйста, успокойтесь, и…

Но толпа ревет и мечется, как многоногий зверь, в котором пробуждается ярость. И все как один устремляются туда, где живут мусульмане.

Физрук идет за толпой. Несколько минут назад он полностью контролировал этих людей, вдохновлял их речами о школе. А теперь они рвутся по узким – чем дальше, тем теснее, – дорожкам, мимо купающихся детей, оборачивающихся намыленными лицами с прогалинами глаз. Выскакивают отцы и матери, выдергивают детей из воды, втаскивают их внутрь, не обращая внимания на крики.

– Стойте! – кричит Физрук. – Слушайте! Партия будет всеми вами недовольна! Вы что, не хотите, чтобы школа…

Он пока еще не верит собственным глазам, но сердце уже бьется слишком быстро. Рядом – бесстрастное лицо водителя, который его сюда привез. Физрук смотрит, как толпа находит нужный дом. Смотрит, как дергают цепь на дверях, потом выламывают хлипкие панели.

· Интерлюдия ·

ЖИТЕЛИ ДЕРЕВНИ НАВЕЩАЮТ ПОЖИРАТЕЛЯ ГОВЯДИНЫ

Убьем его – он ел говядину, этот мусульманин.

Приходим готовые, с кинжалами и самодельными пистолетами, приходим как сила доброго бога к дому этого человека. Дверь – две гнилых доски, соединенные цепью, и от нее, когда мы за нее хватаемся, пальцы пахнут железом.

Но не это неожиданно, а то, что мы помним, как стучали этой цепью с другими намерениями. «Брат, лестницу одолжи?» – просили мы его бывало.

Понимаете, он наш сосед. Вполне достойный человек, разумеется. Борода как облако спадает на грудь, а наши сыновья до сих пор его боятся, как он у них арифметику проверял. «Восемью пять? – спрашивал. – Корень квадратный из сорока девяти?»

Говорят, он был когда-то школьным учителем, но что толку? Все мы когда-то кем-то были.

А сейчас, за этой знакомой дверью, тишина какая-то неправильная. И она нас злит. День жаркий, в брюхе пусто – все это нас сердит. Как нам быть довольными, если нашу священную корову-мать безжалостно зарезали? Не забудем! Корову, которая нам давала молоко (о да!), и тянула плуг по полям наших прадедов (да!), и родила нашу богиню в ее небесном доме (о да!), эту самую корову убили как поганую крысу, убил ее этот мусульманин. Что нам делать? Что мы должны делать?

В комнате за дверью три дочери, слишком маленькие, еще ни на что не годятся. Мы их режем, как зарезал их отец нашу священную мать-корову. Наши люди, истинные сыновья нации – очищающий водный поток. Наши руки и ноги полны сил, и никогда не была наша хватка такой уверенной, как сейчас – когда мы смыкаем пальцы на горле жены этого человека. Она упирается, но мы никогда не были увереннее, чем сейчас – когда раздвигаем ей ноги.

– Уродина! – думаем мы сперва.

– Ну, не такая уж в конце концов уродина, – понимаем потом.

Мы срываем выцветшие фотографии со стен и трясем шкаф, пока оттуда не выпадает несколько золотых браслетов. Мы налетаем на золото, как на каплю воды в пустыне.

В углу свернутый молитвенный коврик, мы мочимся на него и смеемся. С крыши стаскиваем испуганного человечка – это тот мусульманин, что нам нужен. Он шевелит губами, хотя не успел надеть вставные зубы – впалые щеки чего-то просят, но голоса нет. Он соединяет руки в мольбе, и мы говорим:

– Научился наконец молиться как следует?

Он видит ноги своей жены, раздвинутые истинными мужчинами нашей страны, и успевает умереть прежде, чем мы его убиваем.

Но мы все равно топчем его череп, и жижа мозгов расплескивается по полу. Так мы объясняем ему, что не надо было убивать нашу священную мать-корову, к которой мы питаем любовь и уважение.

Потом один из наших открывает ледник и вытаскивает оттуда курицу.

– А говядина-то где? – спрашивает он.

· Физрук ·

В эту ночь Физрук лежит в кровати, закинув руку за голову. Жена посапывает рядом. По потолку бегут тени от фар проезжающих машин, и сквозь дрему Физрук понимает одно: его карьера в политике окончена. Никогда он еще не думал об этом такими громкими словами – «карьера в политике», – но сейчас, когда все готово рухнуть, осознает, что едва-едва ее не сделал.

Чему он стал свидетелем сегодня? С каждым поворотом лопастей вентилятора на потолке он знает ответ – и не хочет его знать.

Физрук натягивает одеяло до подбородка, закрывает уши теплой тканью. Он знает, что он видел, а когда видел, и пальцем не шевельнул, остолбеневший. Он убийца, ни больше ни меньше.

Физрук ворочается, ищет удобное положение, пока жена не начинает недовольно ворчать во сне. Тогда он ложится на спину и лежит недвижно, как труп.

С утра, когда в глазах будто песок спросонья, он не может побриться. Не может смотреть