Ее внутреннее эхо - Ольга Пряникова

прислоненный к шкафу. Какой же тяжелый.

Боль сделалась терпимой, но внезапно перешла в другое качество – возникло гадкое чувство, что все неправильно, не по-настоящему, словно она играет в кукольный домик, а сама в нем не живет. Боль все явственнее разливалась внутри, от разбитой коленки шла куда-то выше и выше…

Катя забралась на диван, разгребла наваленные на нем рубашки и рукой наткнулась на что-то твердое. Вытянула – оказалось, дневник. Ее собственный дневник.

В дверь никто не стучался – видимо, гости разошлись, а муж опять не заметил ее отсутствия.

Она устроилась так, чтобы ничто не давило на больное колено, и начала перечитывать все записи с самого начала.

Оказалось, что картинки, перемежающие маленькие ее записки, были своеобразным отражением мыслей, событий, кодом, который могла расшифровать она одна. И ручка оказалась очень кстати.

«Сонька так странно рассуждает о любви. Вроде и есть она. Но все у нее так просто – если совпало, то плюс это… а не совпало… Никакой романтики. Нет, я понимаю, запах. Или голос. Или сексуальное влечение. Все вместе это может давать определенную картину, но саму любовь, как и жизнь, человеку не под силу разгадать, так разложить, как она разложила. Что кто кому дает… А как же любовь без взаимности? Она же существует! А в правила не вписывается. Если бы Митя меня не любил, я бы его любила? Да. А он меня любит? Разумеется. Что-то дает? Да что он может дать! Мне все дал совсем другой человек, а я от него все равно бегаю к Мите. А Альберта я люблю? Нет. Любить можно только одного. Почему я его не люблю? Кажется, потому, что он не любит меня. Можно простить человеку любые гадости, подлости, можно простить предательство, если уверен, что он любит тебя. А когда он тебя не замечает, то все остальное не имеет никакого значения. Потому что это не ты его жена, а любая другая, всякая. Это не со мной он живет, меня он так и не узнал за этот год. И нечего больше думать, когда решение принято. Нужно просто понять, как сообщить ему об этом. И как вернуться из этого этапа жизни не назад, а вперед. С Митей».

Альберт утром сразу же заметил этот дневничок на подоконнике.

Зачем он зашел в чулан – неизвестно, однако зашел, обнаружил и повертел в руках, вчитываясь. Таким задумчивым его и застала Катя.

– Ты его нашла?

– В смысле – нашла? Он не терялся.

– Он не терялся, – Альберт улыбнутся так, что сердце ее упало куда-то вниз и часто-часто там забилось, – я его специально спрятал между диванных подушек. Приходил и читал, когда тебя не было дома.

– Я его от тебя и не скрывала, – пролепетала Катя, – ты сам видел мои рисунки, даже, помнишь, хотел их показать психологу?

– Но последнюю запись я еще не видел. Она новая, кажется, вчерашняя, – он закрыл книжечку, положил на место и теперь стоял и смотрел на нее в упор.

Ровно, почти без выражения, испытующе.

Их теперь разделял только ворох постельного белья в Катиных руках. Она вцепилась в эти тряпки, словно они могли защитить ее от неминуемой судьбы. Ладони стали влажными, костяшки пальцев даже побелели от напряжения.

– Значит, ты прочитал.

– Да.

«Господи, сделай что-нибудь, – взмолилась она, – не делай такие большие паузы между репликами».

– И что ты скажешь?

– Относительно прочитанного?

– Альберт!

– Ты впервые в жизни на меня кричишь.

– Прости.

– Нет, отчего же. Это даже показательно, – он потряс раскрытым дневником, – я рад, что у тебя такие умные подруги, что вы обсуждаете не тряпки, а довольно высокие материи, любовь, например. Ты ведь считаешь это высокой материей, как я понял?

Он положил книжку обратно на подоконник и подошел к Кате. Она же заметила это только тогда, когда ощутила запах его волос близко-близко. Он улыбался едва заметно и был в тот момент не просто красив…

Если бы ее спросили, каким она представляет Бога – она описала бы его именно так. Красота зрелости – мелкие морщинки у глаз, горькая складка рта, сожаление во взгляде.

– Я был тебе плохим мужем, Катерина.

– Был?

– Да, был, – кивнул он, прижав ее всю к себе вместе с ворохом постельного белья, – теперь я буду хорошим мужем. Другим. Тем, которого ты достойна, – уже почти прошептал он, накрывая ее губы своими.

Спустя полчаса они валялись все на том же диванчике, совершенно не рассчитывавшим изначально на такую богатую биографию. Мирить супругов – это вам не хлам на себе держать.

– Понимаешь, детка, – продолжал Альберт свои рассуждения, – никому не дано разгадать любовь. Как и жизнь. И делать этого не надо, это пустая трата времени. Ты же не разгадываешь, как устроен помидор, ты просто ешь его. И ты не сомневаешься, что это – помидор – по виду, вкусу и запаху. И если даже тебе скажут, что это не помидор, ты все равно не поверишь и продолжишь его есть. К чему тогда вся эта растяжка мозга?

Одной рукой он наматывал на палец длинную прядь Катиных волос, второй упирался в пол, чтобы не упасть – вдвоем здесь было совсем тесно. Говорить больше не хотелось, хотелось – есть помидор.

– Митечка что-то почувствовал, – грустно констатировала по телефону Соня.

– Да, я не звоню ему неделю. Что тут чувствовать. Я сама не знаю, что чувствовать.

– А в чем проблема, Кать?

– В чем… Я решила уйти, а Альберт так благородно отреагировал… Что я могла сделать.

– Ты что же – осталась из жалости? Или из благодарности? – Соня уже начала заводиться.

– Я его просто иначе увидела. Я же думала, что безразлична ему, что он обыкновенный эгоист. А он… Он прекрасный и мудрый, он, оказывается, все это время все видел и понимал, просто хотел, чтобы я сама разобралась, без давления.

– И ты разобралась.

– Нет, я еще больше запуталась. Я думаю о Мите день и ночь, но Альберт… понимаешь, – Катя понизила голос до шепота – он стал сам разбирать посудомойку. Сам! Он готовит завтрак и приносит мне кофе в постель. И по утрам берет меня с собой бегать, а вечером мы гуляем. Ну, просто гуляем, как в отпуске. А вы там как?

– Как – мы?! А мы замечательно. Мы тоже гуляем, да. Кофе в постель. Только без чашки и прямо на морду, иначе этот алкаш не проснется. А гуляем мы по горам с дорогой оптической аппаратурой, которую он жалеет гораздо больше живых людей. Я подвернула