Бразилья - Йен Макдональд

Эдсон велит Вкусняшке сбегать к доне Ортенсе и попросить его походную сумку.

– Она знает, что это значит. И веди себя с моей матерью вежливо, ты, неуч.

Он едет через переулки и ладейру под провисшими проводами и бугенвилиями. Мимо проскакивают мототакси, оттесняя его к стенам узких улиц. Перед домом все еще стоит машина скорой помощи. Эдсон слышит, как полицейские беспилотники кружат над головой. У небольшой толпы терпеливый язык тела людей, которые из свидетелей превратились в дежурных. Дырка с человеческий рост прорезана в воротах, затронута и часть стены. Точно такая же зияет во входной двери и дверной коробке. Из нее как будто вырывается целый шквал черных птиц, они летают над Эдсоном, ослепляя его своими крыльями, клювами и когтями, птица за птицей, их слишком много, они слишком быстрые, и он бьет их, колотит, но вылетают все новые и новые, и кругом сплошные крылья, и Эдсон знает, что если зазевается, то упадет, и когти вонзятся ему в спину.

– Что случилось? – спрашивает Эдсон у миссис Мораес, сидящей на обочине в шортах и шлепках, ее волосы все еще закручены на фольгу, а рука прижата ко рту. Вокруг стоят соседи.

– Приехали на мотоцикле. Тот, что сидел сзади, сотворил это. Господь любит моего мальчика, моего бедного сыночка, разве он вообще что-то кому-то сделал плохое?

Рядом с машиной скорой помощи он видит дилера, который помогает ему сбывать антиквариат. Все алиби Эдсона тут же в толпе. На их лицах написано: «Он умер за тебя». «Что, если тебя убьют?» – пошутил Налик. В итоге убили его самого. Санитары уносят в своем черном мешке тело, на котором надеты айшэды, сообщающие – это Эдсон Жезус Оливейра де Фрейтас. А Эдсон теперь никто. Ему нет места в Сидаде-де-Лус. На заправке Ипиранга он видит, как мимо проезжает скорая с включенными мигалками и орущей сиреной. Вкусняшка принес его походный мешок.

– Еще одна просьба, Вкусняшка. Сходи и скажи доне Ортенсе, что я у Сестер.

– У Сестер.

– Она поймет. Молодец.

В следующий раз он будет должен Вкусняшке.

Мотоцикл едет на запад через полосы света. Эдсон обращается к Фии, сидящей позади него:

– Деньги есть?

– Есть немного налички от продажи техники и украшений, но большую часть я потратила на еду и ночлег. А что такое?

– У меня нет ничего. Я не существую. Та скорая, что проезжала мимо, увезла меня в морг.

Она не задает вопросов, пока Эдсон объясняет устройство своего мира. Ангелы из углеродного волокна наблюдают за городом денно и нощно, никогда не перестают, никуда не спешат. Универсальные арчиды ставят метки и мониторят твое местоположение, и тебя предают одежда, обувь и игрушки в кармане. Тотальная слежка – все от полицейских камер на шоссе до футболок и айшэдов прохожих постоянно делает снимки, конфиденциальность доступна только богатым и мертвым. Информацией не владеют, но ее берут взаймы; музыка, помеченная определенной датой, и дизайнерские логотипы должны постоянно обновляться: нарушение интеллектуальной собственности карается смертью, но убийства стали развлечением в прайм-тайм, когда за каждый просмотр взимают плату, а полиции оплачивают каждое раскрытое дело. Любой клик айшэдов, любое сообщение, звонок, карта, любой крик «Гооооол!», любой апдейт, штраф за проезд и купленный кафезинью генерирует облако маркетинговой информации, хвост которого тянется через всю инфосферу Сампы. Алиби, несколько удостоверений личности, резервная копия самого себя – небезопасно быть кем-то одним слишком долго. Скорость – это жизнь. Ей нужно понять, как она сможет существовать – должна существовать – в этом мире Порядка и Прогресса, без скана, без отпечатков пальцев, без номера. Мертвая девушка, которая воскресла. А он покойник, который едет на запад в ночном потоке машин.

16–17 сентября 1732 года Робер Франсуа Оноре Фалькон: экспедиционный журнал

Какой удивительный день, и я не сомневаюсь, что все мы будем жить вечно. Я с удобством устроился в коллегии при кармелитской церкви Носса-Сеньора-да-Консейсан, выбрит, лежу на чистом белье и предвкушаю первый нормальный ужин за несколько недель, но мои мысли возвращаются к феномену, свидетелем которого я стал, – я говорю о встрече вод.

Капитан Акунья, желая показать высокомерному французу чудо его земли, позвал меня на нос корабля посмотреть удивительное зрелище – две реки: одна черная, а вторая молочно-белая – текли бок о бок по одному руслу. Черным потоком была Риу-Негру, впадавшая в море аж в двух лье от того места. Она бежала параллельно илистому течению Солимонойс. Мы следовали вдоль границы вод, я заполнял страницу за страницей своими набросками и видел с довольно близкого расстояния, что черная и белая воды закручивались друг вокруг друга, словно изящная резьба: в завитках – завитки, а в них другие, и далее по убыванию. Подобное я видел в узорах папоротника и на листьях некоторых деревьев. Мне стало интересно, будет ли эта модель повторяться до бесконечности в своем самоподобии? Может, я с излишним предубеждением отношусь к макроскопическому? Может, существует скрытая геометрия, математическая энергия в чем-то ничтожно малом, что каскадом вздымается вверх, автоматическая сила самоупорядочивания? Я думаю, тут есть какой-то закон – в течении реки, в папоротнике, в листе.

Теперь для сравнения я изучаю Сан-Жозе-Тарумаш ду Риу-Негру. Форт, населенный кучкой офицеров, наполовину свихнувшихся от малярии, и командой местных мушкетеров; доки, правительственная таможня, суд, торговые компании, поставляющие специи, таверны и тут же – поселение-кайсара, напирающие друг на друга ряды побеленных глинобитных хижин местных индейцев, площадь, коллегия, и над всем этим высится церковь. Церковь Носса-Сеньора-да-Консейсан – кричащая смесь фантазий маньеристов и буйных пестрых украшений, которая, казалось, поднялась отвесно прямо из темной воды. Она так себя выпячивает, поскольку дальше церквей нет: за Сан-Жозе разбросаны только отдельные алдейи и редукции в долинах Риу-Негру и Риу-Бранку. Ощущение пограничности, огромное психологическое давление девственной природы за пределами Сан-Жозе придает ему особую энергию. Доки переполнены каноэ и большими речными судами, тут же на реке выстроились плоты из бревен цезальпинии. Рынок громкий и яркий, торговцы с нетерпением ждут покупателей. Вокруг сплошная стройка и суматоха, вдоль реки в спешке сколачивают новые склады, а чуть выше возводят дома, обнесенные стенами, яркие новые дома для негоциантов, которым не хватает только крыш. В каждом жителе, от священника до раба, я вижу жажду деятельности. Думаю, это будет хороший и сильный город, настоящая столица провинции.

Весть о прибытии отца Льюиса Квинна опередила его. Кармелиты приветствовали иезуитского адмонитора музыкальной процессией. Трубы, тамбурины, даже переносной орган на носилках, и целая толпа индейцев в белом – мужчин, женщин, детей – в головных уборах, сплетенных из пальмовых листьев, размахивающих все теми же пальмовыми листьями и исполняющих великолепную кантату, в которой соединились европейские мелодии и контрапункты с народными ритмами и сочными красками. Пока я тащился вместе с Квинном за обозом с вещами, поймал себя на мысли, что иду в такт музыке. Священник, как человек, которого музыка очень трогает, был в восторге, но мне интересно, насколько сильно его удовольствие маскирует раздражение из-за того, что о нем уже всем известно. Несмотря на теплый прием, я ощутил беспокойство.

Отец Квинн причастился, я же примирился со сребролюбием, представив все свои бумаги командиру форта, капитану Араужу с последующим пространным допросом, который не был грубым и излишне любопытным по своему тону и родился скорее из долгой жизни в уединении и отсутствия новизны. Здесь моим планам впервые нанесли удар. Меня проинформировали, что Акунья не сможет отвезти меня вверх по Риу-Негру, поскольку новые приказы из Салвадора запретили любым вооруженным судам заходить дальше Сан-Жозе из страха перед голландскими пиратами, которые снова появились в этом районе и могли с легкостью захватить подобный корабль и применить против гарнизона. Мне не хотелось комментировать, что, судя по виду, дерево, песок и глинобитные постройки вполне способны со смехом выдержать удар игрушечных пушек корабля Акуньи, но одному я в Бразилии уже научился – никогда не вызывай неудовольствия у местных царьков, от чьей доброй воли зависишь. В заключение капитан сказал, что слышал о моих изрядных навыках фехтования, и, если время позволит, был бы не прочь попробовать свои силы в поединке перед фортом, где традиционно проводятся дуэли. Думаю, я откажусь. Он довольно милый болван, отказ его расстроит, но не более. Рядом с понтонными домиками у плавучей гавани целая куча каноэ. Завтра начну договариваться.

Дополнение:

Меня обеспокоила сцена, которую я увидел из окна коллегии. Крики и адское мычание заставили меня выглянуть на улицу, и при свете факелов я увидел тучного быка, которого тащили на площадь перед церковью, веревки были привязаны к копытам, рогам и ноздрям, и люди волочили его, при этом с трудом контролировали ревущее испуганное животное. Какой-то парень с резаком подошел к волу и прицелился между его ушей. Семь ударов понадобилось, чтобы бешеный зверь упал и затих. Я отвернулся, когда быка начали расчленять прямо на площади, но уверен, что его поразила та самая чума, которая царит здесь. Она добралась и до Сан-Жозе-