Бразилья - Йен Макдональд

– Гребите, олухи! – крикнул Фалькон Журипари своему переводчику из племени манао. – Вели им грести, немедленно!

Тот хранил молчание, весла не двигались. Фалькон стукнул по спине раба, который стоял на колене[173] непосредственно рядом с ним. Невольник воспринял удар так же равнодушно, как кряжистое лесное дерево. Квинн и его команда проворно подплыли к дрейфующим каноэ. Он приблизился к орущему и бранящемуся французу:

– Простите, друг мой, но дальше вы со мной не поедете.

– Что вы сделали? Что за бред? Какой-то жалкий иезуитский заговор!

– Скорее легендарное иезуитское золото, о котором вы упоминали, доктор. Наш орден никогда не боялся наживы, в отличие от некоторых других. Но дальше нам не по пути, доктор Фалькон. Впереди раскинулся архипелаг Анавильянас. Как говорит Мануэл, это не нанесенный на карту лабиринт подвижных отмелей и лагун. Я велел вашей команде разбить лагерь на одном из островов на пять дней. За это время я так сильно оторвусь от вашей экспедиции, что вы меня никогда не найдете. Мой друг, вам небезопасно ехать со мной, и, по правде сказать, моя собственная миссия может вынудить меня на такие поступки, которые не должен видеть никто со стороны. Однако небезопасно вам было и оставаться в Сан-Жозе-Тарумаше, а на архипелаге вас никто не найдет. – Квинн поднял меч Фалькона со дна пироги и протянул французу – Это ваше оружие, не мое, если у меня его не будет, по милости Божьей, то не возникнет соблазна воспользоваться им. – Он бросил клинок, Фалькон поймал его двумя руками, каноэ качнулись на спокойной воде. – Споры бесполезны, мой дорогой друг, с властью и золотом иезуитов не поспоришь. – Квинн кивнул своему проводнику-индейцу, весла ударили по воде, и пирога двинулась прочь от беспомощного француза. – Должен признаться, я совершил еще одно преступление против вас, доктор, хотя, раз я вернул ваш меч, это по сути всего лишь сделка. Ваш Механизм Управления на этой земле стал бы самым ужасным из мыслимых средств порабощения. Простите, я извлек его из багажа вместе с планами. Адское изобретение!

– Квинн, Квинн! – закричал Фалькон. – Что вы сделали с Механизмом, вероломный священник?

– Поищите меня где-нибудь в устье Риу-Бранку! – отозвался тот, и река стала разносить их, пока пирога, крошечная и хрупкая на фоне зеленой стены варзеа, не затерялась среди узких грязных каналов.

* * *

Только внезапное хлопанье крыльев летящих птиц, тихий плеск выпрыгивающей рыбы или солнечный блеск в алмазной россыпи капель, поднимающихся от ударов весел, выводили отца Квинна из восторженного оцепенения. Тогда он осознавал, что провел часы в задумчивости реки. Он перестал считать дни после того, как расстался с Фальконом в Анавильянасе. Утро следовало за утром, как нить жемчуга: рассветный хор леса, потом забег по туманной воде и мерный плеск весел, пожирающий время, простое таинство физического труда. Нет ни необходимости, ни желания говорить. Никогда за время благочиния и духовных упражнений Квинну не удавалось раствориться в чем-то так легко и всецело. Ленивое скольжение жакаре[174] по воде; капи-бары бросаются врассыпную, когда пирога входит в болотистое поперечное русло фуру между двумя рукавами реки, их носы и маленькие ушки торчат над поверхностью; тукан летит над гладью с каким-то птенчиком в клюве, а за ним гонится ограбленная мать. Один раз – он это себе вообразил или же правда видел? – огромные надменные глаза одинокого ягуара, который устало прилег у соляного источника. Бездумные движения животных были сродни машинальной покорности его мышц веслам. В телесности крылось подлинное подчинение собственной личности.

Вперед, вперед и вперед. Когда душа Квинна воспаряла вверх в физическом мире, то зачастую ее отбрасывало обратно. Воспоминания путались с реальностью. Льюис стоял на колене не в средней части пироги, а у леерного заграждения португальской караки[175], пробиваясь к Испанской Арке в ирландском Голуэе под весенним небом быстрых серобрюхих облаков, готовых пролиться ливневым дождем. Пятнадцать лет, его первое возвращение с самого детства. Он думал, что вряд ли помнит родной язык, но, когда капитан Сибни проводил его со склада к портовым купцам в таверне, и те приветствовали парня, словно родственника, с которым их разделило море, Квинн обнаружил, что грамматика и идиомы, слова и брань встали на место, словно бревна в кладке. Сын Шеймуса Квинна вымахал рослым парнем, здорово было увидеть, как один из семейства вернулся к своему народу и на свою землю. Снова воспоминание: большой зал на верхнем этаже дома в Порту, и Педернейраш, учитель, ведет его за руку из классной комнаты в это огромное залитое светом помещение, но кажущееся ниже из-за всех аллегорий богатства и власти купцов и мореплавателей Порту. Он смотрит через украшенное колоннами окно на шумную улицу, Педернейраш открывает длинный узкий футляр, обтянутый акульей кожей. Внутри лежат на грубом сукне мечи.

– Иди, потрогай один из них, почувствуй, восхитись.

Ладонь Квинна опускается на эфес, и руку обжигает трепет, в животе пожар, та твердость и давление, которые теперь ему кажутся сексуальными, и это ощущение двадцатилетней давности до сих пор волнует его физически, даже когда он молится, преклонив колени.

– Я вижу, вас не нужно подбадривать, сеньор Луис, – говорит Педернейраш, глядя на не по годам развитое достоинство, скрытое бриджами. – А теперь к бою!

И снова в его руке яркий металл, сплющенное серебро приземистой пивной кружки, помятое из-за ударов по черепу. «Хозяин велел мне больше вас не обслуживать». Его тело до сих пор помнит ту глубокую, восторженную радость. Квинн вернулся к своим духовным упражнениям, чтобы стереть воспоминания о грехе. Подготовительная молитва: попросить Христа великодушно направить все намерения и действия к его вящей славе. Первый пункт: грех ангелов. Были они наги и целомудренны, обитали в раю щедрости и милосердия, но в лесах и средь больших рек Враг рода человеческого развратил их. Они употребляли человеческую плоть, они радовались мясу своих противников, и потому мы заклеймили их как язычников, животных, без души и духа, годных только в рабство. Но тем самым заклеймили сами себя. Второй пункт: грех первого Адама. Воспоминания Квинна развернулись от покореженного металла в его кулаке к размозженному черепу на полу. Он снова слышал животные завывания друзей, которые подбадривали его сквозь пламя похоти и пьянства. Третий пункт: грех души, осужденной за смертельный порок. Отец Диегу Гонсалвеш, что вы о нем знаете? Мануэл, проводник, прилежный служка, не осмеливался и слова сказать против Церкви, но сутулые плечи и склоненная голова, словно бы он съежился перед ширью Риу-Негру, поведали Льюису о старом страхе. Земба, освобожденный раб, получив вольную в Белене, пробирался вверх по реке, где, по слухам, на огромной территории за Сан-Жозе-Тарумаш раскинулось настоящее эльдорадо, земля будущего, где можно забыть о своем прошлом. «Город Бога, – сказал он. – Там построено Царствие Небесное».

Квинн созерцал три греха и увидел, что они неразделимы: дерзновение правителей, дерзновение духа, дерзновение власти. «Теперь я понимаю, почему вы отправили меня сюда, отец Джеймс». Он завершил размышление молитвой «Отче наш». Но, пока утешительные слова обретали форму, река взорвалась вокруг, отвлекая его от размышлений: десятки речных дельфинов-бото подпрыгивали в воде вокруг пироги, выгибаясь, чтобы сделать вдох, некоторые вырывались на свободу из воды в восторженном прыжке. Сердце Квинна тоже прыгало от радости и удивления, пока он в молчаливом благоговении смотрел на летящего и крутящегося бото в верхней точке арки. Ангелы двигались над варзеа, скользили по лесному пологу, их ноги касались верхушек деревьев. Ангелы были карминными и золотыми, Мадонна – голубой и серебряной, ангелы несли арфы и псалтерионы, барабаны и маракасы, мечи и изогнутые луки – силы небесные. Мы боремся не против людей, а против невидимых сил, сил тьмы, что правят миром.

Пирога вышла из узкого фуру в главное русло, и Квинн в изумлении непроизвольно поднялся на ноги. От берега до берега все было черным-черно от каноэ. Мужчины, сидя в кормовой части, толкали вперед свои подпрыгивающие деревянные скорлупки, а в лодке сидели их семьи. Некоторые суденышки были полностью заняты широко улыбающимися детьми, мокрыми от брызг. В центре флотилии высился объект, вызвавший изумление Квинна. По реке плыла базилика. Неф, алтарь, апсида, опоры и окна – церковь во всех деталях от деревянного купола до распятия между двумя башнями. Каждый сантиметр базилики покрывали резные и раскрашенные рельефы с изображениями сцен из Евангелия, мученичества святых и сошествия ангелов, круглые окна-розетки отражали свет заходящего солнца. На деревянных продольных брусьях красовались рисунки цветов. На огороженном балкончике над портиком стояли фигурки, крошечные, как насекомые. Образ насекомого преследовал Квинна, поскольку величественная церковь, чудилось, скользит по воде на тысяче длинных ножек. При тщательном рассмотрении оказалось, что это лес весел, который сплавлял высокое здание по реке. Но базилику двигала не только сила человеческих мускулов. Флероны продолжались, превращаясь в мачты, там висели коричневые пальмовые листья-паруса, на башне возвышались бушприты, леера и флаги. На одном – фигура Богородицы с Младенцем, на втором – женщина, стоящая на одной ноге, ее торс оплетали лианы и цветы. Красные обнаженные тела, раскрашенные в черный цвет экстрактом плодов женипапу[176], облепляли веревки и тросы. Затем Квинн перевел взгляд на верхушки мачт. Каждую из них венчала огромная резная фигура ангела: труба, арфа, меч с ромбовидным лезвием, щит и кастаньеты. Лица небесных созданий были такими, как у людей в каноэ: черноволосые ангелы Риу-Негру с высокими скулами и узкими глазами.