Бразилья - Йен Макдональд

Квартира была инфицирована.

Она пошла прямиком к Глории, консьержке. Та ничего не видела. Мимо нее могла бы пройти целая школа самбы «Мангейра»[166] при параде, в блестках и с перьями, прихватив с собой целый оркестр, а Глория так и чирикала бы по мобильному.

Селсу Сибеле, Агнетта, Витор, покинувший свой наблюдательный пункт в уличном кафе, Мойзес и Титу, которых она встретила, когда снимала «Гей-джунгли» (основная идея: могут ли одиннадцать «голубых» на необитаемом острове посреди Амазонки превратить в гея единственного гетеросексуала), и завербовала в свою альтернативную семью. Телевизионщики и геи. Посмотри, к кому ты побежала в момент кризиса. Всем гостям Марселина предложила по косяку. Когда она только покупала квартиру, агент по недвижимости открыл проржавевшую дверь на крышу, и Хоффман прошла за ним на залитое солнцем поле маконья.

– Это входит в цену? – поинтересовалась она.

В тени водяных цистерн и спутниковых тарелок росло столько марихуаны, что на улице ее можно было бы толкнуть как минимум тысяч за десять. Дона Бебел научила Марселину, как обращаться с сырьем в сушильном шкафу. Одна она бы столько скурила минимум лет за пять.

– Я собрала всех вас сегодня…

Смех, аплодисменты.

– Вы знаете, о чем я. Вы – моя семья, мои гей-папы. Я рассказываю вам то, что не рассказала бы даже кровным родственникам.

Охи-вздохи.

– Нет, серьезно. Если я не могу доверять вам, то кому вообще можно доверять? И мне хотелось бы думать, что и вы мне доверяете. и не только в работе. Но и в остальном. – Выходило плохо, глупо и неискренне, как в тот вечер, когда она пыталась сказать парням, угнавшим машину, что они попали на телевидение. Но она никогда ничего особо у них не просила, никогда не обнажала перед ними свою бледную душу. – Мне нужна помощь, ребята. Некоторые из вас заметили, что я веду себя несколько… рассеянно в последнее время. Вроде как не помню того, что делала, а потом у меня началась реальная паранойя.

Никто не осмелился ответить.

– Я хочу, чтобы вы рассказали мне, нет ли еще чего-то, что я не помню, но делала или говорила.

Члены альтернативной семьи переглянулись. Поджали ноги, надули губы.

– На днях ты прогарцевала мимо меня, – сказал Витор. Его голос напрягся, стал резче и увереннее. – И даже не обернулась, когда я окликнул тебя. Я был в ужасе. И сегодня даже не хотел приходить.

– Когда это было?

– Ну я не знаю, как обычно. Ты же знаешь мой распорядок. Когда я пью чай.

– Мне нужно знать точно, Витор.

– Около пяти или половины шестого. В среду.

Марселина сложила руки вместе, словно в молитве, и этот особый жест отлично знали члены ее команды: она делала так, когда пыталась ухватить еще сырую идею.

– Витор, тебе придется поверить мне, я в это время была в Нитерой и получала рекомендательное письмо в Баркинью от Фейжана. Я могу дать его номер, позвони.

– Но ты прошла прямо мимо меня и ранила своим безразличием. Ранила в сердце, дорогая.

– И куда я шла?

– Как обычно, к стоянке такси.

Марселина подняла ладони к губам.

– Это была не я, Витор. Меня там не было, я ездила в Нитерой, поверь мне.

Все дружно затушили косяки.

– Еще кто-то сталкивался с чем-то подобным?

Теперь Мойзес заерзал на стуле. Это был довольно толстый мужчина шестидесяти с чем-то лет от роду, у которого было несколько таинственных антикварных магазинов, он был кариока старой закалки, любитель безжалостных, пусть и не всегда точных острот, а его голос напоминал лезвие бритвы, обернутое в бархатную ткань. После «Гей-джунглей» Марселина искала способ отснять передачу специально под него.

– Ну ты мне как-то вечером позвонила. Я решил, что это как в «Коде да Винчи», загадочные зашифрованные послания, и все такое.

У Марселины закружилась голова. И вовсе не из-за косяка.

– Когда это было?

– Ты же знаешь, я сова, но поздновато было даже для меня. В половине четвертого утра.

– На домашний или на мобильный?

– Разумеется, на мобильный. Я потом несколько часов заснуть не мог, все прокручивал твои слова в голове.

– Мойзес, ты можешь повторить то, что я сказала?

– Ой, что-то очень странное, дорогая, очень. Чего-то про время и Вселенную, мол, тот порядок вещей, который мы видим, ненастоящий. Ты впуталась в какой-то заговор? Так интересно!

– Я пытаюсь снять передачу о вратаре, игравшем на чемпионате мира, только и всего.

Марселина присела у стены.

– Ребята, коллеги, есть еще что-то, о чем я не знаю?

– Кроме того письма по электронной почте, пожалуй, нет, – ответил Селсу.

Агнетта добавила:

– Но тебе стоит знать, что Черная Птичка подкинула Лизандре пару тысяч, чтобы та развивала свою идею передачи «Великая Сборная».

Ее дитя, тающее, словно воск, предложили святоше.

– Все нормально? – спросила Сибеле.

– Происходит что-то, чему у меня нет объяснения, – ответила Марселина. – Могу сказать одно, вы меня знаете, а потому поверьте: если кто-то выглядит как я, но ведет себя странно, значит, это не я. Звучит нелепо, конечно, но я и сама ничего не понимаю. А еще за мной охотятся.

– Призрак? – Это произнес Титу, ее третий гей-папа, сам похожий на духа, – такой же бледный, он вел ночной образ жизни и лично знал всех привидений Копакабаны, приветствовал каждое, пока, пошатываясь, тащился до дома.

– Нет, это кто-то другой. Он еще не умер.

– Слушай, а тут богатый материал для шоу, – сказал Селсу, но члены альтернативной семьи отводили глаза. Впервые они попрощались по отдельности и ушли поодиночке.

«Вы меня не поддержали», – подумала Марселина. Дух маконьи витал в воздухе. Море в рамке из многоквартирных домов все еще удерживало сиреневый цвет. Прибой нарастал, воздух был таким неподвижным, что шум океана доносился сквозь гул машин в Копа, и пах он так, как, по мнению Марселины, должны пахнуть колибри: сладким, цветочным, переливающимся красками ароматом. Огромная бледная луна Йеманжи выплыла из-за водяных цистерн и антенн. Вдали трещали автоматные очереди: маленькая фавела Паван на западном конце Копа все еще не могла успокоиться. Марселина вспомнила одну сиреневую ночь, случившуюся целую жизнь назад. Внезапно ее вытащила из постели высокая королева из диснеевского мультика, в шелестящем платье и вся увешанная бриллиантами. «Пойдем, одевайся». Три сестры Хоффман ехали в тесноте рядом с матерью на заднем сиденье такси вдоль бульваров и бурлящего темного моря. «Это карнавал?» – спросила Марселина при виде толпы перед залитым огнями отелем, белым и большим, как скала. «Нет, – ответила мать, – это намного лучше, чем карнавал». Она начала протискиваться сквозь толпу. Некоторые зеваки пялились на нее, потом ахали и охали, кланялись и расступались, но большинство она просто расталкивала. «Идем, девочки, идем». Глория, Ира-сема и Марселина шли гуськом, взявшись за руки, пока не оказались в первом ряду. Марселина подняла голову и смотрела на мужчин в военной форме, мужчин с камерами, мужчин в смокингах и женщин, разодетых даже шикарнее, чем ее мать. Под ногами лежал красный ковер. Какой-то крупный сеньор с седеющими волосами и синими-пресиними глазами шел по красной дорожке под вспышки камер, крики толпы и аплодисменты. Марселина испугалась шума, огней и напирающих на нее тел, но мама крикнула: «Привет! Привет! Эй! Эй!» Мужчина посмотрел в их сторону с озадаченным видом, потом поднял руку, улыбнулся и зашагал дальше по аллее огней. В такси по дороге обратно Марселина задала вопрос, который слишком взрослые и слишком застенчивые Глория и Ирасема не решались произнести вслух.

– Мам, а кто это был?

– Милая моя, это был мистер Фрэнк Синатра.

Лицо матери сияло, как у прихожанок во время торжественной новены[167].

Серебряный миг. Вспышка на экране. Мать показала Марселине момент славы на ступеньках «Копа Пэлэс», демонстрировала каждой прекрасной мелодией, которую извлекала из органа. Марселина гналась за ним, прыгала, тянула руки, пока, наконец, не поймала и не прижала к груди, а слава дрожала и поминутно меняла форму, и вот тогда, схватив ее, Марселина в ту же самую минуту увидела, в чем, собственно, фокус.

Она взяла матрас, легкий спальный мешок и разделась до трусов и майки в рассеянном свете, отраженном от морру.

27 января 2033 года

Как плакать в Сидаде-де-Лус?

Каждая новая запись в книге требует испечь Пирог Плача. Мука, маргарин, сахар, орехи, еще сахар – святые такие сластены – щедрая порция кашасы, против чего святые тоже не возражают. Испечь. Нарезать на кубики ножом, смоченным в святой воде, один кубик на каждую молитву. Остальное можно оставить на подносе для всех соседей. Теперь нужно выбрать святого. Айшэды подсказывают доне Ортенсе, что лучший вариант для такого случая – святая Христина (Чудесная). Она распечатывает изображение, аккуратно вырезает его ножницами, наклеивает на дощечку размером с картонный пакетик со спичками вместе с другими католическими символами из журнала, который издает церковный приход, и украшает по краю пластиковыми бусинками, блестками и осколками стеклянных рождественских украшений. Затем икона очищается солью и ладаном. Гадание на китайском компасе дает наилучшее расположение, затем Книгу Плача открывают перед алтарем, вписывают имя и просьбу обязательно маркером с толстым стержнем, чтобы надпись легко читалась в полумраке барракана, а потом все это припорошить фарофой, которую потом собирают в кучку перед святой Христиной Чудесной. Затем, пока плач не прекратится, это прошение, как и все другие на этот день, орошают слезами.