Бразилья - Йен Макдональд

– Гребцы! – заорал он, когда из подрагивающего тумана выплыл дом. Рулевой вместе с товарищами отхлестали непроснувшихся толком рабов кнутами, когда плавучий дом тяжело развернулся на понтоне и проплыл мимо буквально в волоске от корабля. За ним двигался второй предмет, который увидел Квинн: еще один дом на понтонах, а дальше из тумана вынырнула целая деревня, медленно вращающаяся в могучем течении.

– По левому борту! – кричал Акунья, пробегая вдоль центральной палубы с багром туда, где на двух скамьях скованные цепями гребцы вытягивали шеи, глядя через плечо, и видели деревянный дом без крыши, который несся на них, развернувшись углом. – По моей команде удерживаем судно от удара! Любая из этих сук может потопить нас! Аккуратнее, аккуратнее! Давайте!

Рабы выдвинули весла как можно дальше и по команде капитана осторожно коснулись боковой части понтона, заставив дом медленно и тяжело отплыть от борта корабля. Капитан оттолкнул его багром, как рычагом, навалившись всем весом, лицо его подрагивало от натуги. Передние весла отвели беглый дом дальше, напрягшиеся мускулы гребцов блестели влагой в тумане. Дом задел корму корабля, содрав краску, и исчез за горизонтом.

Квинн с верхней палубы наблюдал, как мимо проплывают хижины. Плавучая деревня, брошенная на произвол судьбы. Последние жилища, многие из которых плыли парами и тройками по прихоти течения, были обглоданы пожаром: мало у каких из них осталась крыша, а некоторые обуглились до ватерлинии, почерневшие деревянные обрубки торчали, словно гнилые зубы. Двадцать, тридцать, пятьдесят. Шесть раз гребцам пришлось отталкивать отбившийся от стаи дом – однажды ценой трети весел по левому борту. Это была даже не деревня, а городок. Покинутый городок, брошенный, вырезанный, покоренный.

– Приветствую, деревня! – прогремел Квинн, его глубокий, закаленный в море голос полетел над гладкой водой. Затем он повторил на лингва-жерал приветствие, но никакого ответа не последовало, ни слова, ни даже лая собаки или хрюканья свиньи. И тут один из домов, сгоревший почти до основания, развернулся в потоке, и через пустой проем двери Квинн увидел какой-то темный предмет и вскинул бледную руку, – Там есть живой человек!

– Поднять якоря! – закричал Акунья.

Затрещали лебедки. Якоря поднялись из воды, серые и скользкие от речного ила.

– Гребцы! С правого борта! По моей команде!

Загремел барабан. Весла поднялись, а потом окунулись в воду. Корабль развернулся на стальных водах.

– Взялись все!

Рабы напрягли все силы. Корабль рванул вперед, к тому дому, который видел Квинн. Акунья искусно руководил гребцами, маневрируя между дрейфующих, разворачивающихся понтонов.

– Поднажмите!

Последний рывок – и их корабль оказался у борта. Квинн напряг зрение. Чья-то фигура лежала на полу в здании, которое, судя по сваленным статуям и обугленному алтарю, некогда было церковью. Слуги Акуньи, все как на подбор гибкие и проворные индейцы пауши, запрыгнули на «борт» с веревками и пришвартовали дом к кораблю.

Квинн последовал за капитаном. Его ноги скользили по сырой, обугленной бумаге, когда он шел внутри дымящихся и все еще теплых развалин. Акунья и пауши присели вокруг бредившей женщины, которая прижимала к себе облачение кармелитского послушника, словно ребенка. Судя по скулам и складке век, она была кабокло, но лицо ее так сильно пострадало от огня, что невозможно было рассмотреть другие черты. Она обвела непонимающим взглядом окружавшие ее лица, но, когда на нее упала тень Квинна, издала такой душераздирающий вопль, что даже капитан отпрянул.

– Что случилось, дочь моя? – спросил священник на лингва-жерал, опустившись на колени рядом с женщиной, но та не отвечала, не могла ответить, лишь отталкивала его руки, ахая от страха.

– Оставьте ее, святой отец, – велел Акунья. – Пусть сюда придет доктор Фалькон.

Французу помогли переступить через узкую полоску воды между двумя бортами.

– Я же географ, а не врач, – пробормотал он, но, тем не менее, наклонился над сестрой. – Отойдите, отойдите, ей нужен воздух. Пусть она увидит свет. – После краткого осмотра он с уверенностью заявил Квинну и капитану Акунья: – Она сильно обожжена, от огня пострадала большая часть тела. Не знаю, вдыхала ли она горячий воздух, но дыхание поверхностное, затрудненное, сильно отходит мокрота. Как минимум могу сказать, что легкие пострадали от дыма. Я видел много пожаров в ткацких мастерских Лиона, они вспыхивали, если в хлопок попадал уголек. Точно знаю, что чаще убивает дым, а не сам огонь. Но я боюсь, что куда больший вред вот от этого. – Он поднял вверх ботанический пинцет, в котором держал крошечное белое яйцо размером с рисовое зернышко.

– Яйца овода, – сказал Акунья.

– Вы совершенно правы. Ее ожоги заражены ими, и некоторые личинки уже вылупились. Значит, городок сожгли не менее трех дней назад.

– Господи, они сожрут ее живьем, – Акунья перекрестился и поцеловал два пальца.

– Боюсь, мы мало что можем предпринять, чтобы унять ее страдания. Капитан, я видел в Белен-ду-Пара одно растение, называется аккулико. Стимулирующее средство с эффектом обезболивания. Мне кажется, оно могло бы облегчить страдания несчастной.

Капитан Акунья кивнул в знак согласия.

– В камбузе должен быть запас. Это средство увеличивает выносливость рабов.

– Отлично. Думаю, пары шариков хватит. А теперь нужно перенести ее. Только очень осторожно.

Они как можно аккуратнее перенесли послушницу на гамаке, свисающем с бамбукового шеста, на корабль, но она все равно кричала и плакала всякий раз, когда гамак качался, и ее плоть касалась ткани. Рабы отнесли несчастную под навес на корме. Фалькон дал ей аккулико, и неистовый стон обгоревшей смягчился, превратившись в монотонный и неумолкающий бред. Квинн остался в плавучей церкви. Он встал на колени перед алтарем, перекрестился и поднял один из обожженных листов. Это были ноты: месса Тассара Салвадорского. К вящей славе Господней. Простая церковь у реки. Квинн проплывал мимо многих таких в плавучих деревнях вдоль варзеа[154] сезонной заливной долины реки, поднимающихся и опускающихся на понтонах на воде. В деревнях везде поголовно шла торговля, это были своего рода базы снабжения для судов, двигающихся по реке вглубь материка. Деревенские церкви располагались в простых домиках на понтоне с тростниковой крышей, внутри располагалось деревянное возвышение, служившее алтарем, а рожки и трещотки заменяли колокола. Наполовину сгоревшая престольная одежда, на которой были вышиты тесьмой и украшены перьями причудливые изображения четырех евангелистов, лежала у подножия алтаря. Ее можно было бы продать за хорошую цену на любом плавучем рынке, но те, кто осквернил церковь, предпочли сжечь ее и все остальное.

Это кара, подумал Льюис Квинн.

На алтаре лежала кучка экскрементов, размягченных дождем. Квинн убрал их и вытер поверхность остатками бывшего покрывала, задыхаясь от запаха нечистот, дыма и мокрого пепла. Он принес крест из кучи сожженного мусора, куда его бросили. Тот был такими же замысловатым и красивым, как и престольная одежда, на панелях скрупулезно вырезали раскрашенные барельефы, повествующие об остановках Иисуса на крестном пути. Квинн поцеловал панель с изображением распятого Христа в центре, задержав крест у губ, прежде чем поставить его на место. Иезуит сделал шаг назад, склонил голову, а потом встал на колени и снова перекрестился.

Упавший крест. Разрешение для Праведной Войны.

* * *

У послушницы начиналась истерика в присутствии Квинна, пока он не сменил одеяние священника на белую рубашку и бриджи.

– Она боится не моего лица, а моей рясы, – заметил Льюис, зажигая огонь, чтобы отогнать комаров. – Миссия кармелитов довольно бедная, однако они подражают иезуитам. Музыка в церкви, аляповатые картины. Но кто стал бы нападать на миссию возле реки?

– Не бандейранты, они таким никогда не занимаются, – сказал капитан, покачав головой. Он был коренастым приземистым мужчиной с нездоровым цветом лица, жесткими жирными волосами и окладистой бородой, скорее напоминавшим рабовладельца, чем моряка. – Они не стали бы спускать по течению целый город. Сейчас всем нужна плоть.

Акунья посмотрел на Квинна, его темные глаза на фоне густой растительности на лице напоминали глаза обезьяны.

– Это были голландцы, голландские мерзавцы. Они давно уже положили глаз на северный берег.

Поднять якорь! Пора двигаться дальше, и так проторчали тут слишком долго.

Слова прозвучали как команда, но Квинн услышал нотки беспокойства в голосе. Голландцы – торговцы, но не работорговцы. Три дня назад на город напали мародеры. Украденных жителей, наверное, уже провезли мимо них, безымянных, незаметных, прикованных друг к другу за ухо или за нос, как животных, которых запрягают в плуг.