Бразилья - Йен Макдональд

Рабство – чуждое мне состояние. Те невольники, что я видел в Париже, были мне в диковинку, поскольку как общество мы практикуем более тонкую форму угнетения сеньорий. Боже упаси, чтобы бешенство тяглового скота не перекинулось на Францию! Не проходит и дня, чтобы мы не проплывали мимо флотилий из цепочки плотов, груженных по ватерлинию связанными рабами: мужчинами, женщинами, детьми – все краснокожие и обнаженные, как невинные Адам и Ева. Просто чудовищное движение! Цены на рабов в Белен-ду-Пара настолько низкие, что даже обидно. У индейцев нет нашей устойчивости к болезням, а жизнь на плантациях настолько тяжелая и удручающая, что редко кто держится более пяти лет, да и вряд ли кто-то пожелает жить дольше. Экономика на руку хозяевам энженьу: раб окупается за два урожая сахарного тростника, все, что дальше, – прибыль.

Через пять лет хозяин получает вдвое больше, чем заплатил, так что нет оснований не загонять рабов до смерти. Мне говорили, что многие индейцы попросту накладывают на себя руки, чтобы не влачить такое существование. Но при этом поставки краснокожих по великой реке, похоже, так же бесконечны, как и само течение ее вод: целые народы «спускают», как звучит местный эвфемизм.

Что сказать тебе о моем компаньоне в этом путешествии? Для начала, он скорее сопровождающий, а не попутчик. У меня нет никаких сомнений, что лишь благодаря его появлению мне разрешили отправиться в путешествие вверх по течению. Полезность моих изысканий меркантильным португальцам кажется подозрительной, ибо они живут на огромной, незащищенной территории, по большей части еще не нанесенной на карты, на которую исторически наша страна поглядывает с завистью. Но неважно, это самая меньшая из неучтивостей. На самом деле мне даже льстит, что португальцы считают меня таким важным шпионом, что поручили следить за мной столь незаурядному человеку, как отец Квинн, член общества Иисуса.

Ты знаешь мое пренебрежительное отношение к религии, однако время от времени можно встретить священника, обладающего такой силой личности, такими качествами и харизмой, что поневоле задумаешься, какая причина могла подвигнуть такого человека принести обет? Льюис Квинн определенно из числа подобных. Он родился в старой католической семье, лишившейся своих владений и вынужденных заняться портовой торговлей после вступления на престол дома Оранских. Выглядит как медведь в человеческом обличье – ирландец, а это нация грубоватых неуклюжих гигантов, которые вспыхивают по малейшему поводу. При этом в Веру-Пезу во время нашей псевдодуэли он двигался с изяществом, энергией и расчетом, чего я никогда не наблюдал ни у одного из его соотечественников, и при этом с такой непреодолимой жестокостью, что я задумался о причинах, которые привели его к обетам и рясе.

Он очень умен. Никогда не встречал иезуита, который был бы, по меньшей мере, приятным собеседником, а в лучшем случае – эрудированным спорщиком. Я всегда считал, что языки помогают расширить умственные способности, ведь говорить – значит думать, язык – это культура. Отец Квинн говорит на двух диалектах родного ирландского, на западном и северном, разумеется, знает латынь и греческий, а еще английский, испанский, французский, португальский, итальянский, может объясниться на марокканском арабском и утверждает, что сам по дороге из Лиссабона выучил тупи лингва-жерал, язык, на котором люди на местном побережье говорят куда чаще, чем на португальском. Какое содержимое может столь шумная семья голосов сформировать в чьей-то голове – вот повод для размышления.

Вчера вечером в долгой и скучной темноте, которая сгущается так рано и стремительно в этих широтах, я продемонстрировал ему работающую модель Механизма Управления. Я показал, как цепочка перфокарт, подающаяся из ящика, регулирует движение утка ткацкого станка.

– Таким образом, самые сложные виды парчи можно легко представить как серию отверстий в перфокарте: математически речь идет о субстанции или отсутствии, единицах или нулях. В этом смысле весь узор на ткани можно свести к цепочке цифр: единиц и нулей.

Отец Квинн потрогал устройство, грамотно управившись с деревянным механизмом и наблюдая, как колышки попадают в отверстия, и тогда уток удерживается внизу, а если прижата сплошная карточка, то ремизы[152] поднимаются.

– Вполне могу представить, как использовать такой набор перфорированных карт, чтобы проиграть программу на музыкальном автомате, – прозорливо заметил он. – Это куда более гибкая система, чем головки в музыкальных шкатулках, один механизм мог бы играть любую мелодию, зашифрованную в виде последовательности отверстий или единиц и нулей, как вы предлагаете. Новые фортепиано, которые выпускают сейчас, идеально подошли бы, так как их конструкция аналогична устройству ткацкого станка. Можно сказать, музыкальный узор.

Я размышлял, какие еще задания можно было бы облегчить за счет автоматизации механизма управления: например, упростить арифметические вычисления, а Жан-Батист, чей гений и родил эти перфорированные карты, разработал целый ряд карточных наборов, которые могли выполнять математические расчеты столь сложные, как разложение на множители и извлечение квадратных корней, что считается занятием трудным и требует много времени.

– Должен признаться, что эта мысль наполняет меня интеллектуальным восторгом, – сказал я Квинну, когда мы стояли на палубе нашего корабля, вдыхая вечернюю прохладу, – Если простые арифметические расчеты можно свести к последовательности единиц и нулей, может быть, и всю математику можно в итоге сократить до того же базового кода. Великие законы Ньютона, его правила для сил гравитации, которые организуют физическую Вселенную, тоже можно свести к единицам и нулям, к материи и пустоте. Может, эта простая машина при наличии большого количества должным образом закодированных карточек может моделировать саму Вселенную? Универсальное управляющее средство?

Я не скоро позабуду его ответ:

– Ваши слова находятся на грани с богохульством, мой друг.

Для него я свел сотворенный порядок и все вещи в нем к чему-то даже менее значительному, чем простой механизм Ньютона, – к простой цепочке единиц и нулей, материи и пустоте. То, что Землей и небесами можно было бы управлять ex nihilo – из ничего, нулями, отсутствием Господа, – не ускользнуло от внимания этого проницательного человека. Он сказал:

– Математика – продукт ума, а не наоборот. И то, и другое – творения совершенства Господнего.

Мне стоило понять, что он дает мне возможность остановиться, и даже отступить от того, что ему показалось сколь логичным, столь и еретическим выводом из моих заключений. Но широкие возможности ментальных абстракций всегда манили меня, соблазняли, я хотел бежать вдаль, словно жеребец, который отвязался после долгих лет работы на мельнице, или, может, как обезумевшие умирающие лошади Бразилии. Я попросил его подумать об автоматическом фортепиано: тот же механизм, который превращает цифры на карточках в ноты, можно развернуть в обратную сторону, кодируя удары клавиш в последовательность отверстий, пробитых в картонке. Тогда мы смогли бы получить точную запись выступления любого музыканта в любой период времени, сохранить все мысли и замыслы Генделя или Вивальди-отца навеки. Эту запись можно было бы размножить неограниченное число раз наподобие того, как печатают книгу, создать вечное воспоминание о выступлении, независимое от слабости и капризов человеческой памяти. Это модель части разума: я предполагал, что всего через несколько лет после того, как механизм управления получит признание в промышленности, будут найдены способы записывать и кодировать другие аспекты человеческой мысли.

– Тогда возблагодарим Господа, что наши души – нечто большее, чем просто цифры, – сказал Квинн. Он приподнял наше изобретение, и на мгновение я испугался, что он бросит его в реку. Квинн положил его на палубу, словно младенца, мучающегося от кишечной колики. – Модель модели разума. Ваш механизм, месье Фалькон, всех нас сделает рабами.

Его разум является рабом доктрины, он так же закован в кандалы, продан, как те бедняги, которые проплывают мимо нас на галерах. Как только разговор заходит о божественном, спор окончен. А каким покровительственным тоном говорит со мной проклятый иезуит! Он самонадеянно полагает, что владеет истиной в последней инстанции, что ему не нужно вступать в споры, ведь я могу быть прав только при условии, что согласен с его доктриной. Больше в тот вечер мы не разговаривали, расселись по гамакам, он отгонял москитов дымом крепких сигар, которым отдает предпочтение, а я злился, мысленно выстраивал аргументы и возражения, разоблачая его глупость и легкомысленность. Увы, все мои попытки будут бесплодны, ибо не мы открываем истину, но она дается нам. Меня злило, что человек столь одаренный и умный доведен до состояния ребенка под гнетом догмы своего ордена.