Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош

просто невозможно, — рокотала страстными волчьими нотками в горле Эллейв. — Ты — источник моей жизни, моё сердце бьётся только тобой, живёт только для тебя!

Но Онирис была не единственной любовью Эллейв. Любовь к морю была в ней неистребима, она устремлялась в его объятия снова и снова. Чтобы попытаться хоть немного понять эту страсть, Онирис нашла и прочла поэму «Сто тысяч раз», а также запоем проглотила мемуары госпожи Аэльгерд — все четыре тома. Она не была знакома с легендарной навьей-флотоводцем при её жизни, и мемуары стали единственной возможностью соприкоснуться и познакомиться с её личностью. Также она нашла в главной столичной художественной галерее картину, сюжет которой был посвящён похоронам госпожи Аэльгерд. На полотне был изображен открытый гроб, обложенный ветками хвойных деревьев и пышными венками из искусственных цветов; в нём покоилась госпожа адмирал — в великолепном мундире с пустым рукавом, прицепленным спереди за пуговицу. Лицо навьи-флотоводца было покрыто белой шёлковой маской, в изножье гроба сверкали её награды и лежало оружие. Рядом художник изобразил облачённое в траурные одежды семейство госпожи Аэльгерд, но в центр внимания зрителя поместил фигуру Владычицы Дамрад в морском мундире и с непокрытой головой. Если кисть живописца не обманывала и не льстила чрезмерно внешности бывшей правительницы Длани, Дамрад не отличалась самым высоким ростом среди своих соотечественниц, но обладала превосходным телосложением, которое выгодно подчёркивал красивый мундир, сидевший на ней как влитой. Черты лица можно было назвать красивыми, но красота эта выглядела суровой и резкой, беспощадной, словно стальной клинок. Природа наградила Владычицу прекрасными белокурыми волосами, но на последнем её портрете, написанном по карандашному рисунку одного из её мужей, который увлекался изобразительным искусством, Дамрад была обрита наголо, с темени свисала лишь одна прядь, заплетённая в косицу. На этом последнем изображении Владычица, облачённая в великолепные доспехи, преклонила колено перед госпожой в белоснежных одеждах и навеки застыла в поцелуе руки этой темноглазой красавицы из Яви. Из подписи к этой картине следовало, что госпожа в белом — Ждана, супруга княгини Лесияры, правительницы женщин-кошек.

Они смотрели на эту картину вместе: Онирис закончила работу на час пораньше, и они с Эллейв отправились на прогулку. Погода стояла чудесная, солнечная и тёплая, и они побывали в главном городском саду, прошлись по морской набережной и заглянули в художественную галерею.

— Мне кажется, у тебя с Дамрад есть что-то общее, — заметила Онирис.

Эллейв хмыкнула, провела рукой в белой перчатке по отрастающему коротенькому золотистому ёжику.

— Не знаю... Разве что, причёска, — усмехнулась она. — А в остальном — ничего общего.

Онирис помолчала, рассматривая картину.

— Такое впечатление, что к этой госпоже в белом у Дамрад особенное отношение, — тихо промолвила она.

Исторические хроники войны с Явью повествовали о том, что Владычица сложила оружие не перед белогорской княгиней, а перед её женой. Сложила ли она к её прекрасным ногам и своё сердце? Прямого ответа хроники, конечно, не давали, но в них содержалось скупое и сухое упоминание о доброте госпожи Жданы, которую та проявила к поверженной повелительнице Длани: убедила Лесияру снять с неё белогорские кандалы и кормила испечёнными ею собственноручно лепёшками, потому что только они и могли удержаться в желудке больной и истощённой Дамрад на последнем отрезке её жизненного пути перед закрытием прохода между мирами.  

— Нет, вряд ли между ними могло что-то быть, — сказала Эллейв. — Дамрад любила матушку Игтрауд. В свои последние перед войной годы ей случалось увлекаться другими женщинами, но матушка оставалась единственной её настоящей любовью. Они очень долго были в разлуке и не общались: Дамрад считала, что губительно воздействует на здоровье матушки, и поэтому отдалилась. Здоровье матушки окрепло, но счастья ей эта разлука не добавила. Узами брака они соединились только перед самым отбытием Дамрад в Явь. Эта женщина... госпожа Ждана... Она прекрасна, без сомнения. Но матушку ей никогда не превзойти.

А когда они выходили из здания галереи, Эллейв шепнула на ухо Онирис:

— Ни одной женщине на свете не превзойти и не затмить тебя, прекрасная моя.

Познакомилась Онирис и с поэтическим творчеством госпожи Игтрауд. Ей и раньше попадались её стихи, но в то время её больше интересовала проза. Только сейчас Онирис основательно взялась за изучение её стихотворного наследия. Вероятно, она созрела для поэзии, которую прежде читала вскользь, без внимания, а теперь вдруг неожиданно сильно увлеклась. Не могла она также и удержаться от сравнения стихов госпожи Игтрауд со стихами матушки; обе были сильными и талантливыми поэтессами, но стихам родительницы Эллейв было присуще нечто особенное, что Онирис толком не могла облечь в слова. Это был какой-то внутренний свет, живой, тёплый, горьковатый, пронзительный, ласково касающийся души, точно белое крыло удивительной птицы. Матушка писала ярко, напряжённо, эмоционально, украшая свои строки множеством интересных и оригинальных художественных приёмов, а строки госпожи Игтрауд отличались искренней простотой, но то была простота не примитивная и грубая, а тщательно выверенная — до последнего слога, до последнего звука. Это был тот уровень гениальной простоты, которого достигнуть очень сложно, и к которому авторы идут порой годами и десятилетиями. Если матушка была талантливым поэтом, то госпожа Игтрауд — поистине великим.

Разумеется, Онирис никогда не обсуждала этого с матушкой, боясь задеть её творческое самолюбие. А оно у той было огромным и весьма чувствительным. Лишь однажды она не удержалась от высказывания на эту тему; это случилось на одном из светских приёмов, которые устраивала у себя госпожа Розгард. Речь зашла о поэзии, кто-то в присутствии матушки Темани начал хвалить стихи госпожи Игтрауд, и матушка, пренебрежительно скривив красивые губы, холодно осадила поклонника своей коллеги по перу:

— Да полно! Разве это гениально? В этих стихах даже глазу не за что зацепиться, всё так блёкло, затёрто, избито! Ни одной яркой поэтической находки. По моему мнению, творчество этой госпожи изрядно переоценено. На вершину славы ей удалось взлететь со своей поэмой о Гильгернской битве, ею она угодила власти и сразу стала обласканной и всеми почитаемой. Но на самом деле это всего лишь обычная конъюнктурщина, умелая спекуляция на животрепещущей теме, на громком событии. Следует признать, это весьма действенный способ добиться успеха, воспользоваться моментом тоже нужно суметь. Но лично я такие уловки ценю невысоко. Это говорит не об истинном художественном даре, а только лишь об умении ловко подстраиваться под ситуацию для достижения своих целей.

Этого Онирис не смогла вынести. В это время она как раз была глубоко