Утраченные звезды - Степан Янченко

Петру показалось, что сегодня заседание партбюро проводилось быстрее, чем всегда, и не только с торопливостью, но и с опаской. Как только Костырин произнес: решено, рабочие тотчас поднялись, распрощались и торопливо пошли, еще раз приветливо махнув Золотареву, а что они хотели сказать своим прощальным приветствием, Петру не надо было долго думать, чтобы понять.

— Нам не следует здесь долго засиживаться, — пояснил Костырин торопливость и свою, и товарищей и добавил: — И мне пора на свою трудовую вахту. А вы куда, Петр Агеевич?

— А я — никуда, спешить некуда, но пойдемте вместе.

— Я вам обещал место слесаря в ЖЭУ. Есть у меня одна задумка, на этой неделе я предложу ее начальнику, если удастся продвинуть, я буду вас рекомендовать. Вы не против? — сказал Костырин.

— Я нынче готов ухватиться за что угодно, — ответил Петр, в тайне надеясь и не надеясь на удачу.

Они неспешно шли по аллее, то, заходя в тень, то, высвечиваясь на солнце, и Костырин заговорил о другом, о чем, вероятно, не раз думал:

— Понимаете, Петр Агеевич, рабочие в свое время попали, как говорится, в цейтнот, им некогда было проверить то, что предлагали реформаторы. Это позволило демократам увлечь, рабочий класс на путь ложных рыночных реформ, которые на практике оказались реформами разграбления народной, социалистической собственности с передачей ее в частное владение быстро народившимся капиталистам. Рабочие еще не в полной мере чувствуют на себе ярмо эксплуатации, медленно осознают свое бесправие и очень, робко, с приглядкой тянуться к Коммунистической партии. Рабочие в основной массе своей не вникли в суть буржуазной демократии, провозглашаемой либерал-реформаторами. Однако у нас есть основания сказать, что мышление рабочих о капитализме все более заметно стало меняться. Лед ломается, а значит, сдвинется… Нам надо помочь этому сдвигу, в том числе и такой мерой, как рабочее политпросвещение… Ну, пока, Петр Агеевич, до встречи, — сильно тряхнул руку Петра и быстро пошел по тротуару с поднятой головой. А почему, собственно, ему вешать голову, коль все в жизни ему понятно, понятна и цель, за которую ему приходится бороться. Только, жаль, что рабочие еще не видят этой своей цели. Но они непременно поймут эту цель.

Такое чувство Костырин оставил в душе Петра, и Петр какой-то частью своего сознания начинал понимать, где ему надо быть, в составе какой команды и под управлением какого капитана. Он все больше начинал чувствовать, что жизнь его без этой команды не может состояться как жизнь рабочего, свободного от того, чтобы его кто-то не покупал для своей выгоды на рынке. А рынок взвешивает его труд опять же только для выгоды покупателя, то есть частного капитала, а не для выгоды рабочего, как продавца своего труда. Петр уже глубоко понял, это положение наемного труженика в капиталистическом мире. В этом мире и свой рынок, который отбирает товар по частным интересам, с хорошим товарным видом. Значит ясно, что против такого частного отбора товара под названием рабочая сила рабочим надо самоорганизовываться, чтобы трудовой товар свой выставлять коллективно. Но для самоорганизации необходимо живое ядро, как для пчел нужна матка. Петр уже более отчетливее начинал прозревать то, что собою представляет это ядро рабочей самоорганизации, и ему все чаще стали являться представления о его месте в рабочей организации.

Негаданная удача

Петр только было изготовился подняться в троллейбус, как вдруг его громко окликнули:

— Петр Агеевич, Золотарев, погоди!

Петр оглянулся с удивлением, отступил от троллейбуса и увидел спешащего к нему Левашова Николая Михеевича, бывшего рабочего одного с Петром цеха. Это был человек лет под сорок пять, уволенный с завода прошлым летом при первом сокращении, в самой рабочей силе. Петр с тех пор не видел его и не знал, где он, чем занимается. Взглянув на Левашова, Петр заметил поредевшую шевелюру и крепко поседевшие виски, серые глаза его смотрели беспокойно, будто сквозь туман, худоба и жилистость его, сильно бросались в глаза. Петр заметил, с первого взгляда, что старый знакомый, отличавшийся степенностью, был переполнен суетливой поспешностью. Левашов позвал:

— Давай-ка присядем, если не торопишься, — и потянул Петра к скамейке под козырьком на остановке. Усадив, тут же допросил, давно ли Петр уволен, имеет ли какую работу. Вызнав все, что ему требовалось, неожиданно предложил:

— Я несколько дней прицеливался тебя повидать по старой дружбе. Растолкала нас безработица друг от друга, живите, дескать, индивидуально кто как может. Я вот и работаю подсобником в гастрономе, заработок по нонешним порядкам приличный, иногда перепадает, чуть ли не целых два лимона. Но вот сейчас надо край в отпуск, а не отпускают без замены. Ты без работы — не выручишь?

Петр в тайне обрадовался случаю и был благодарен Левашову и за то, что припомнил его и за приглашение заменить на работе, а перебирать работу в его положении — не до жиру, и он сказал, сдерживая готовность:

— Спасибо, коль помнишь о заводской дружбе, а мне сейчас — хоть какая работа с руки.

— Вот и славно! Выходит, верный у меня был прицел. А заводская дружба, это все равно, что фронтовая — не одно сражение выдержала, — усмехнулся Левашов и по знакомой Петру привычке потер кончик своего носа проржавленной ладонью.

— Значит, согласен? Правильное решение принимаешь для себя и меня выручаешь.

— Здесь не понять, кто кого выручает, — улыбнулся Петр и пожал Левашову руку. — Однако, как я понимаю, тебе отпуск будет не оплаченный, раз на твое место становится другой работник? Что, так уж приспичило?

— Да, конечно, отпуск без оплаты. Но ты на этот счет не беспокойся, мне окажут помощь: у нас магазин — как советский словно, поработаешь, сам увидишь. А мне очень надо в отпуск, действительно, приспичило. Понимаешь, поеду искать сына в армии, год как служит, и вдруг не стало писем, вот уже четвертый месяц. Куда ни писал, ни откуда нет вразумительного ответа. Жена совсем извелась, то и гляди, сляжет, да и у меня все из рук валится. Поеду в само военное Министерство. Вот отпуск и нужен. Директриса магазина понимает, сочувствует — сама мать — и даже обещает денежную помощь, только требует найти замену честным человеком, забулдыг, пьяниц страшно боится. Вот я и вспомнил тебя, спасибо, что выручишь, — Левашов, говоря все это, то сникал от тяжелого родительского чувства, может, от предчувствия беды с сыном, то оживлялся, возможно, от другого родительского чувства, от радости удачи в поисках сына. Но обо всех своих чувствах рабочий, трудовой человек не то что не умеет, а непривычен говорить — все его чувства любви и ненависти, радости и горя — в труде.

— Когда может решиться дело с твоим отпуском? — спросил Петр со стыдливым опасением.

— Да вот сейчас и решится! Гастроном — вон он, пойдем прямо сейчас, — с радостным настроением поднялся Левашов и потянул за руку Золотарева.

Они вошли в магазин со двора дома, где не было видно привычного завала ящиков, минули внутренние подсобки и вошли в кабинет директора, маленькую комнату с одним окном, в которой половину площади занимали стол и вертящееся кресло за ним. За столом сидела и поворачивалась вместе с креслом из стороны в сторону, держа телефонную трубку у уха, полная женщина с большой грудью, крупным скуластым лицом, которое венчала корона богатых волос цвета пшеничной соломы, собранных в толстую косу, венком уложенную на голове. Лицо женщины было уже в легком загаре, но веснушки все равно виднелись на лбу и под глазами, по сторонам прямого, тонкого носа. Большие карие глаза с искорками в зрачках, точно веснушки и туда пробрались, пока она говорила в трубку, весело блестели какой-то озорной игрой. Она, будто на расстоянии, в телефонную трубку, видела и слышала, как прыгали ее партнеры под игру ее лицедейства, и сама с собою смеялась над своей игрой.

Она кивнула вошедшим на стулья и продолжала телефонный разговор. Петр с интересом наблюдал телефонную игру директрисы. Глядя на женскую властную манеру, думал, что именно такими он и представлял невидимых воротил торговли и рыночной реформы. Директриса больше всего говорила явно не своим, елейным голосом, употребляя, к случаю, слова: милочка, милый друг, дружочек, ласковый мой, дорогой, мне приятно с тобой говорить, мы всегда понимали друг друга, нам нет нужды объясняться и другие слова, употребляемые для обольщения, лицемерия, обмана, привлечения, выяснения чужих слабостей и возможностей подавления воли оппонента.

Петр не старался с первого взгляда распознавать свою будущую начальницу и воспринимал ее такой, какой она предстала при телефонных переговорах — хитрой, лукавой, напористой, с игривой волей и знающей, чего хочет добиться.

Она положила трубку, минуту помолчала, с усталостью и с насмешливостью глядя на телефон, а потом с довольной улыбкой проговорила, обращаясь к сидящим в ожидании мужчинам: