Утраченные звезды - Степан Янченко

Петр не старался с первого взгляда распознавать свою будущую начальницу и воспринимал ее такой, какой она предстала при телефонных переговорах — хитрой, лукавой, напористой, с игривой волей и знающей, чего хочет добиться.

Она положила трубку, минуту помолчала, с усталостью и с насмешливостью глядя на телефон, а потом с довольной улыбкой проговорила, обращаясь к сидящим в ожидании мужчинам:

— Так, на завтра-послезавтра программа прояснена… Ну что, Николай Михеевич? — спросила директриса Левашова, а глядела на Золотарева.

Левашов потер кончик носа и несмело сказал: — Вот, Галина Сидоровна, подмену себе нашел — слесарь высшего класса и неподкупный гражданин-безработный.

Директриса выложила на стол толстые, с надутыми круглыми локтями руки и еще более проницательно посмотрела на Петра.

— Что-то ваше лицо мне знакомо, где я вас видела?.. Да! Большой портрет на заводской Доске почета, Золотарев Петр Агеевич?

— Да, был там мой портрет, — смущенно проговорил Петр.

— Да, и портрет был… — задумчиво произнесла директриса.

— Так вы соглашаетесь подменить Николая Михеевича? Ну, и я согласна. Он вас введет в курс дела подробнее, — и тут же сама стала рассказывать об обязанности подсобного рабочего, а с таким подсобным рабочим магазин обходится без приглашения со стороны слесарей, электриков и разных других аварийщиков, и еще работа Петра Агеевича будет без нормы по времени и по объему. Но Золотарев согласен был на всякую работу без условий с его стороны, а директриса его не обидит, на этом и порешили, что Петр Агеевич зачисляется на работу с понедельника. Мужчины в один голос согласились, а она добавила:

— Вы, Петр Агеевич, напишите заявление о приеме на временную работу подсобным рабочим, с условием работы которого ознакомлены.

За окном директорского кабинета буйствовал в густом цветении жасмин, и его ветки, доходившие до половины высокого окна, дышали в открытую форточку жасминовой свежестью, и на подоконнике густо цвели белые и голубые комнатные фиалки, скромные, но щедрые цветоносы. В комнате, однако, плотно стоял запах женских духов.

Выходя из кабинета, Петр заметил, что они с Левашовым сидели под портретом В. И. Ленина. Ильич, чуть скосив глаза, хитро смотрел на директрису, она, должно быть, постоянно своим взглядом, встречается с его мудрыми глазами. Интересно, что она при этом думает, мелькнула мысль у Петра, а может, она советуется с ним, ведь он учил торговать с капиталистами. Левашов вывел Петра на улицу и вдруг предложил:

— Зайдем в кафе, пива выпьем, обмоем твое назначение и мой отпуск, — кафе было в этом же доме, через стену с магазином.

— Кафе тоже наше, магазинное, — добавил, вводя Золотарева в небольшой зал с двумя рядами столов с белыми скатертями.

— Директриса наша — разворотливая коммерсантка, — а когда сели за столик в углу, уточнил: — Между прочим, наш магазин относится к числу преуспевающих предпринимательских предприятий благодаря ловкости и торговой образованности Галины Сидоровны.

Петру показалось, будто Левашов немного бравирует знанием профессиональных слов из торгового обихода. К ним подошла румяная девушка, демонстрируя фирменный костюм из легкой серой ткани и белизну накрахмаленного фартучка, и спросила по-свойски, как у своего сотрудника:

— Что вам, Николай Михеевич?

— Две бутылки пива и по одной тараночке, Валечка, — а когда девушка принесла две керамические кружки, а на тарелочках по тараночке, сказал: — Вот, Валюша, co мной Петр Агеевич, который будет у вас трудиться за меня, пока я буду в отпуске, скажи всем девушкам кафе.

Потягивая оттопыренными губами пиво, исподволь демонстрируя керамическую кружку, Левашов сказал:

— Ты оглянись в кафе — не питейное заведение, а будто аптека или больничная приемная: все белое, чистое, стены отделаны под тон березы, березовая роща на стене, это же уют природного уголка. И ветерок гуляет, как на опушке рощи, не зря здесь выпивают две-три бочки пива за день. Между прочим, заносить сюда ящики с пивом — твое дело будет. Во всем городе одна пивная, где всегда холодное пиво, как свежее, это все старание нашей Галины Сидоровны, — о директрисе он сказал не то чтобы с похвалой — с некоторым удовлетворением за работу под ее началом.

Но Золотарев это уловил и сказал:

— Мне показалось, по тому, как она разговаривала по телефону, что она — как бы это сказать? — широкого легкого общения… — высказал свое первое впечатление о директрисе Петр.

Левашов, разгрызая тараночку, смотрел на Петра насмешливо, а потом рассмеялся и поправил:

— Послушать ее разговоры, не знаючи ее, можно так и подумать, — дипломатия женская. Нет, ты ошибаешься, это очень строгих правил женщина и, знаешь, довольно порядочная, с ней работать — одно удовольствие. Ты заметил в кабинете на стене портрет Владимира Ильича? По одному этому в наше время можешь судить, какая это должна быть женщина. А это кафе? Тут ни один пьянчуга или какой-либо шалопай-бродяга не появляется — она сразу их отвадила… Ну, да ты сам увидишь, однако, сразу настраивайся, что директриса — женщина строгих правил и порядочная как человек и начальник.

В кафе между тем заходили редкие посетители, в основном молодые люди, выпивали — по бутылке — две пива, разговаривали негромко и так же негромко уходили. Как-то все было по-деловому, с соблюдением знакомых правил. Левашов и Золотарев еще посидели и с полчаса поговорили. Разговор их, конечно, перекинулся на завод, а об этом им можно было говорить без конца. Но Левашов не стал тратить время, и они разошлись, условившись о встрече на завтра, когда должны будут поработать для практики и для знакомства вместе.

Домой Петр ехал с чувством детской радости. От этой радости он даже потерял ощущение собственного веса, и мнилось, словно он невесомый, как на крыльях, летит к своему дому по-над землей, над всеми домами, деревьями, садами, над всем городом. Он не думал, он чувствовал всем существом своим, как, заручившись возможностью получить работу, пусть даже временную; а может быть, и постоянную, он стал обладателем радости большей, чем бывают радости у других людей. Сегодня он стал обладателем радости, которой реально, а не призрачно, можно радоваться по-мужски, по-супружески, по-отцовски. Вот сколько радостей он внесет в семью. У него было предчувствие, что с работой он определится надолго, значит, и радость определится так, что он и перестанет ее считать радостью.

Когда-то, когда он был первейшим и почетнейшим слесарем на заводе, у него, конечно, было довольно радостей. Они шли чередой, одна за другой, заранее угадывались, предопределялись его трудом, иногда творческой удачей. Они наполняли и его, и Танину жизнь ощущением счастья. И ни одна из былых радостей в советское время не несла в себе знака спасения от безработицы, от безысходности, от семейной нищеты, от супружеского, отцовского позора, как это несла сегодняшняя радость. В сегодняшней радости не было наслаждения жизнью, а было ощущение спасения от жуткого унижения. Он уже представлял себе, как погружает и разгружает ящики с пивом, маслом, конфетами, апельсинами, мешки с сахаром, крупами, как ремонтирует водопровод, канализацию, меняет лампочки, выключатели в электросети, как устраняет неисправности в холодильниках и в весах. Представлял, что его зовут мастером на все руки и не могут с ним расстаться из-за его мастерства, силы и сноровки и оставляют в магазине вторым разнорабочим сверх штата, по желанию всего коллектива работников.

С такими мыслями он вошел в квартиру, и все увидели, что у него произошло что-то хорошее и радостное для всех. Его усадили на диван по семейному обычаю для лучшего понимания и обсуждения семейного события. Татьяна села по левую руку, а дети — рядом по правую руку,

Надежда Савельевна стояла напротив, сложив руки на груди, И он рассказал, как все с ним произошло, и какая у него будет немудрящая работа, и как он с ней вполне справится по своему здоровью и по своей сообразительности. А Левашов рассказал, что в месяц у него иногда выходил заработок почти в целых два лимоНа, и что ему самое главное зацепиться за какую-то работу, а дальше его увидят в деле, оценят и не захотят отпускать.

И всем за его удачу было радостно. Не за лимон было радостно, а за него самого все радовались, что он не будет больше изводиться в поисках работы. Татьяна нежно погладила его руку и почти шепотом сказала:

— Вот и все у нас налаживается, и дальше будет ладиться. Петр все понял, что еще не сказала жена, и был счастлив этой минутой счастья жены.

А Катя, дочка, уже много понимающая и умеющая много чувствовать в свои шестнадцать лет, обняла его другую руку, молча прижалась к ней щекой. И Саша глядел на отца с гордостью. Лишь бабушка Надежда Савельевна слегка качала головой и смотрела на детей и радостно и горестно и лишь спросила: