Утраченные звезды - Степан Янченко

— Сорок рубликов, — невозмутимо повторил Андрей Федорович. — Что вы спрашиваете вроде как с возмущением? Мы же в вашем банке не возмущаемся на ваши проценты кредитования.

Хозяин, минуту молча смотрел на слесаря, потом спросил:

— СКОЛЬКО же вы зарабатываете, если за час работы берете сорок рублей?

— Не назову ваше завистливое любопытство похвальным… Во-первых, не за час, извините, ваши часы больно медленно ходят, а потом, я беру не за время работы, а за ее объем и качество. А про ваш заработок не спрашиваю, хотя думаю, он раз в десять больше моего, и тоже измеряется не вашим рабочим днем, в течение которого ваш банк изымает проценты из карманов трудящихся под видом кредитов, а прибылью от кредитных процентов.

Хозяин промолчал, очевидно, не находя основания для возражения рабочему человеку, а инженер, подождав минуту, сказал:

— Мне вспомнилась одна интересная для наших объяснений деталь. Когда-то вы внушали членам партии, что членские взносы — свидетельство личной чести и партийной честности. Я до сих пор это произносимое вами понимание партийной дисциплины по партийному выполняю, а потому мою зарплату можно проверить по партбилету, — с этими словами Костырин достал из внутреннего кармана на груди партбилет, развернул его, показал хозяину, говоря:

— Вот взгляните: тут отмечено самое высокое начисление заработка тысяча триста рублей, а эти сорок рублей, которые вы мне заплатите, пойдут в общую кассу ЖЭКа, что запишется в наряде работ. Так что мой партбилет еще одну честность утверждает рабочему человеку и члену партии… А вы и взглянуть не хотите на честность? Ну, это дело ваше, но свой партбилет вы не покажете.

— Партбилет — это частное дело каждого человека, — промямлил хозяин, отворачивая невыразительные глаза от слесаря.

— Что верно — то верно. Поэтому тот билет, который кормил вас в свое время, вы выбросили или сожгли за ненадобностью, — молвил Костырин, обжигающим взглядом измеряя хозяина, как бы оценивая, от какого члена избавилась партия или какие члены в свое время составляли партию.

Хозяин не выдержал взгляда слесаря и невнятно, потому что лживо, проговорил:

— Не выбросил и не сжег.

Костырин в эту минуту своей какой-то слабости поверил бывшему члену партии и секретарю райкома, что он еще хранит свой партбилет, возможно, для воспоминаний о той единственной минуте, которая кресалом высекла искру в его душе. Но в следующую минуту он усомнился в своем доверии бывшему секретарю райкома и сказал:

— Но он вам и не нужен нынче, при существовании в условиях частнобанковского капитала, партбилет компартии. Интересно, если дети ваши увидят у вас партбилет и спросят: Папа, зачем ты был членом коммунистической партии? что вы им ответите?

— А вы что ответите на такой вопрос? — с нескрываемым сарказмом в свою очередь спросил хозяин, надеясь встречным вопросом поставить инженера в тупик и тем закончить неприятный, разговор.

Костырин понял неуклюжий маневр хозяина и тотчас проговорил:

— Извольте, я отвечу, если вы меня не гоните.

— Сделайте одолжение.

Они стояли друг против друга в коридоре на кухню, Андрей Федорович отклонился от хозяина к стене, опустил свой чемоданчик на пол и, играя в глазах улыбкой, уверенный в себе, сказал:

— Я отвечу своим детям (собственно, они уже прекрасно знают из моих высказываний), что я ни в малейшей степени не искал благодаря партийному билету и званию коммуниста привилегированную работу, напротив, ту работу, которую имел соответственно моему образованию и специальности, старался исполнять как подобает коммунисту, проще говоря, — по коммунистически. Однако по нынешней жизни я им отвечу чисто прагматически: социальное положение трудового, рабочего человека изменится, социальные права ему вновь вернутся только в случае возвращения социализма, но это возможно при низвержении капитализма, стало быть, после возвращения народу всего отнятого у него под улюлюканье демократов и присваиваемого уже нынче банкирами и брокерами части труда рабочих. Впрочем, совершать все это придется именно нашим детям, так что вы можете спокойно свою жизнь добанковать, — улыбнулся Костырин, но во взгляде его сквозь улыбку сверкнули решимость и непреклонность, их-то он и должен передать своим детям.

Светло-серые, почти бесцветные глаза хозяина вдруг стали льдисто-прозрачными, заискрились холодом синеватых льдинок и смотрели на Костырина в упор пронзительно и зло. Костырин прочитал в них мысли хозяина: Вот в ком скрываются мои враги — в таких вот слесарях-инженерах, в таких вот слесарях-интеллигентах, которые, когда образумятся и придут в здравомыслие, и без революции, без оружия, с помощью своей демократии вернут себе власть и вновь утвердят социалистический образ жизни. Если они сами не успеют этого сделать, то сделают их дети. А эти слесари-инженеры, слесари-интеллигенты сумеют внушить своим детям их путеводную, точно так же, как демократы в свое время внушили своим отпрыскам мысль о демреформаторстве.

Но леденящая враждебность в его взгляде постепенно стада оттаивать. Откуда-то из зачуланного уголка его души поднялось другое чувство, которое подтолкнуло другую мысль: Да, этот инженер, может быть, позволил демагогам от демократии обмануть себя, но он не обманулся в отношении к своей партии и не изменил ей, не бросил ее. Однако он не стал продолжать эту свою мысль, отмахнулся от нее и с вкрадчивой робостью произнес:

— По-вашему, кирпичную стену можно прошибить лбом? — и с такой же робостью взглянул на Костырина, ожидая от него резкой отповеди.

Но Костырин, поморщившись, мирно ответил:

— Одним лбом стену, конечно, не прошибешь, но если собрать вновь коммунистическую партию, а партия соберет и организует рабочих, крестьян, трудовую интеллигенцию, весь трудовой народ, то можно не только прошибить, но опрокинуть эту стену. Как видите, против вашей стены надо иметь иное, чем крепкий лоб.

— Что вы имеете в виду под нашей стеной?

— Что я имею в виду, вы прекрасно понимаете, не прикидывайтесь наивным, избегая слов частный капитал, благодаря которому вы овладели властным господством и выстраиваете перед нами стену. А нам для победы над капиталом надо иметь великую организованность. Вы это понимаете и всей силой капитала стараетесь нашим усилиям противодействовать. Эти два ваши оружия не всем видны, но ими вы сразу овладели — злодейский капитал и злодейское разложение народной организованности, — Костырин неожиданно рассмеялся и внимательно посмотрел на хозяина, потом сказал:

— Вы, конечно, детям своим о капиталистическом злодействе не скажите, ибо тогда раскроется цель, ради которой вы покончили с членством в компартии, не станете откровенничать насчет того, что частный капитал является силой эксплуатации трудовых людей и становится оружием для разложения организованности в их борьбе против эксплуатации. И на счет кирпичной стены и лба вы тоже не поведаете детям: зачем раскрывать истинное лицо владельца частного капитала, которым вы подпираете всю стену капитализма, а капитализм в свою очередь всей системой гарантирует вам сохранность вашего частного капитала, как фундамента стены, о которой вы говорите.

Андрей Федорович почувствовал, что допустил резкость и в словах, и в своем тоне, но отступать не стал, ибо знал в своих словах правду, а правду надо говорить прямо и резко — это свойство правды, и с самого начала, как только в хозяине узнал бывшего секретаря райкома, он намеревался именно так с ним и поговорить — напрямую. Костырин смотрел бывшему секретарю прямо в лицо и видел, как его серые глаза под мохнатыми бровями метались, словно серые мыши в ловушке, и не могли найти угла, чтобы нырнуть в нору и спрятаться от колючей правды. В таком выражении глаз хозяина было что-то бессильное и безвыходное. Костырину было смешно это видеть, и он вроде как с сочувствием проговорил:

— Вы извините за прямоту, вы сами вызвали меня на откровение.

— Пожалуйста, но вам, как инженеру, а не простому рабочему, должно легче понять обстоятельства, которые заставляют каждого человека искать выход, чтобы жить, — отвечал, сердясь, хозяин. — И напрасно вы меня в капиталисты зачислили, я — простой банковский служащий, правда, коммерческого банка. Работать где-то надо и бывшему секретарю райкома.

— Конечно, надо, — и лучше там, где больше платят и меньше на виду у людей, — засмеялся Костырин и, посуровев, добавил: — Позвольте, однако, вам заметить, что вы не простой служащий и уже превратились в представителя того класса, над созданием которого работает наш господин президент Ельцин вместе со всей банкирщиной так называемого среднего класса, подразумевая среднюю и мелкую буржуазию, но еще не решаясь назвать ее своим именем. Но я не об этом хотел сказать, — устраиваться в жизни надо как-то каждому, действительно. Я о том, как вы, лидер в партии на районной ступени, очень легко, показательно для рядовых членов партии и беспартийных людей отказались от партии, которая вам служила верой и правдой. Это простых людей наводит на мысль, что вы, работая в партии, не верили ни в коммунистические идеалы, ни в те идеи, над которыми трудилась партия вместе с трудящимися. Своим изменничеством вы предали партию и интересы трудового народа и за лимонную зарплату приняли сторону капитализма, пошли к нему на службу, а с этого капитализм и начал разложение солидарности и организованности рабочих людей, вот в чем коварство вашего предательства.