Утраченные звезды - Степан Янченко

— Ну, иди, Петр Агеевич, подыши заводским духом, минуту поживи прежней жизнью, — прервала Азарова мужчину и открыла внутреннюю дверь, должно быть, женская чуткость подсказала ей, какой разговор может получиться между мужчинами, женщина умела понимать мужчин, поняла и этих двоих своим женским и рабочим сердцем.

Петр тотчас за проходной ощутил привычную заводскую атмосферу в прямом смысле, когда-то в ней неизменно густо перемешивались запахи цеховых и тепловозных дымов, горячего и холодного металла, пара, железной окалины, машинных масел, красок и обязательно пыли — все это повисало в воздухе и, казалось, пологом висело на грохоте, визге, гуле и скрежете. Но сегодня все было иным: заводской двор и цеха были притихшие в запустении, без суетливого, живого движения, а сам воздух был какой-то опустошенный, разреженно-застойный, его ничто не гоняло, не перемешивало, и то, что раньше висело в воздухе, как бы кисеей упало на землю.

Петр прошел по двору к бывшему своему девятому цеху, и его больно поразило за открытой настежь дверью непривычное опустение, мертвенность не только здания, но самого цехового пространства, было ощущение чего-то кладбищенского. Чем дальше он заходил в цех, тем больше его поражала безлюдность и заброшенность, будто хозяин тяжело и безнадежно заболел, ушел с подворья, а хозяйство бросил на произвол судьбы, как теперь ему не нужное, а на тот свет с собою его не унесешь. И сердце Петра сжималось все больнее, и он не кричал только потому, что знал, что некому его слышать. Еще тяжелее ему стало, когда он подошел ближе к своему рабочему месту, где и стены казались родными, как в отчем доме, а сейчас здесь все было не только опустошенное, хотя и стояли разбежавшиеся станки и висел сборочный конвейер, но все было до боли осиротевшим, забытым, или отвергнутым упавшими духом и потерявшими всякую надежду на жизнь родителями.

Он прошелся по той половине цеха, где строем стояли мощные токарные и фрезерные станки, и увидел несколько пустых фундаментов из-под станков, которые смотрелись в цехе какими-то постаментами, жалуясь на людское безрассудство. Петр печальным взглядом окинул пустое пространство и быстро пошел из омертвевшего цеха с больным сердцем и не стал больше никуда заходить, хотя поначалу его влекло к живым еще производствам.

— Что так скоро, Петр Агеевич? — спросила вахтерша, когда Петр появился на выходе, она была на проходной одна.

— Не могу смотреть на омертвение, сердце заболело: похоже, разор начался, — голосом отчаяния проговорил Петр. — В моем цехе несколько мест пустых из-под станков. Куда их демонтировали, новые, что ль поставят? Так зачем и за что?

— Что ты, Петр Агеевич, — новые? Разграбление началось, все вывозится, — с возмущением сообщила вахтерша.

— Кто же вывозит? Не со стороны ведь воры приходят, — еще с неуверенным сомнением спросил Петр.

— Кто вывозит?.. За рулем машин сидят, конечно, не начальники… А накладные, которые на проходных сдают, куда возвращаются? — с наболевшим возмущением продолжала вахтерша. — Вот так-то, Петр Агеевич, — и у нее заблестели слезы. Но тут же в ее голосе какая-то маленькая надежда, какая-то уверенность мелькнула в ее слабой улыбке, когда она добавила: — Вот рабочие и расставили свои охранные посты во всех цехах и на проходных. У меня тоже был рабочий, с которым ты разговаривал, из этих охранных дружинников, и вывоз прекратили.

Петр моментально схватил сообщение Матвеевны о заводских рабочих дружинах. Что-то такое необычное уважительное к рабочим завода тотчас вспыхнуло в сознании Петра. И из проходной он вышел с ощущением благодарности рабочим за их организованное сопротивление директорскому грабежу завода. Он сел на свою все еще пустовавшую заветную скамью с облегчением душевного состояния.

Чувство облегченного состояния родилось в нем, как только он услышал и потом осмыслил решение рабочих добровольно, своими силами охранять завод от разграбления. Он с нетерпением стал ждать появления членов партбюро, чтобы поделиться с ними своим известием. А то, что он узнал о делах рабочих, оформилось в мысли, что рабочие просыпаются и начали бороться за спасение своего завода.

Обдумывая услышанное, он с незнакомой болью пожалел, что при таком решительном действии товарищей по заводу он оказался за воротами завода и не может быть вместе с ними при спасении родного завода. Он сейчас, как никогда ранее, с каким-то душевным призывом не только почувствовал, но осознал, что ему необходимо поделиться с членами партбюро, с Полехиным Мартыном Григорьевичем всем тем, что он увидел на заводе и услышал от вахтерши на проходной. Одновременно с этим он подумал: Может быть, меня и других таких же рабочих ОНИ и вытолкнули за ворота, чтобы им легче было расправиться с заводом, приспособить его для себя. Гигант им не под силу, вот они решают половину или две трети распродать, нажить, таким образом, капиталы, за них оставшееся реконструировать под себя и стать собственниками завода. Мысль эта у него появилась непредвиденно и показалась разгадкой того, что делается на заводе.

Но он еще по простоте рабочей не допускал мысли, что ОНИ — это сам переродившийся директор и другие ведущие управленцы, и специалисты в его окружении. Мысль эта не допускалась потому, что еще помнилось, как ОНИ раньше создавали славу этому заводу, расширяли новые производства, совершенствовали и наращивали производственные мощности и технологии, лелеяли гигант машиностроения страны. Не может быть того, чтобы ОНИ ради своей частной корысти так просто порешили все то, что наживалось годами тысячами рабочих, инженеров и техников. Да и как можно несколько тысяч рабочих ради своей корысти выставить на улицу без средств существования? Нет, этого не может быть. Но если не они, то кто рушит завод? Ведь работами по демонтажу станков в его цехе занимались, конечно же, рабочие. А кто? Нанятые, подкупленные? Петр оставил эти вопросы для себя не проясненными?

С такими тяжелыми мыслями он просидел на скамейке в одиночестве более часа. Все это время аллея оставалась пустынной, когда-то движение людей по ней не прекращалось ни на минуту, не зря здесь была установлена главная заводская Доска почета. А сегодня только дети иногда забегали при своих играх, да птички щебетали в куще листвы, радуясь солнечной ласке дня.

Шаг к прозрению

Через пару дней Петр вновь посетил аллею и навестил заветную скамейку, некоторое время он посидел в ожидании.

Первым к месту сбора пришел инженер Костырин, в руке он нес дипломат, как потом Петр увидел, в нем он носил инструмент слесаря ЖЭУ. Книжка Календарь-ежедневник тоже лежала здесь. Костырин вежливо и приветливо поздоровался с Петром и сказал:

— Что-то, Петр Агеевич, давненько не посещал наше заседание? — открыл на коленях свой чемодан и достал Книжку-календарь.

— Дела кое-какие подвернулись, отвлекли, — ответил Золотарев тоном беспечности занятого человека, заставляя думать, что он и сегодня на заседание партбюро просто подгадал. Но тут же почувствовал необоримое влечение к организации Полехина и Костырина, удовлетворение от притяжения к этой организации.

— Денежно-хлебные, случайные или постоянные? — участливо уточнил Костырин.

— Вот именно — только хлебные и случайные, — горько, безнадежно улыбнулся Петр.

От проходной подходили члены партбюро рабочие Кирилл Сафронович и Николай Гаврилович. Они тоже дружески пожали руку Золотареву, выражая этим пожатием рук одобрение присутствию Петра.

— Издали сперва подумали, что Полехин сидит, — сказал Кирилл Сафронович Полейкин, а Петру в этих словах послышался намек на то, что стали отвыкать от присутствия его, Петра Золотарева, на партийных заседаниях, и он смутился от товарищеского упрека.

— Нет, товарищи, Полехин и вся его бригада еще в Москве, — сказал Костырин. — Вчера вечером он мне позвонил и сказал: к одному министру они попали и у него кое-что выпросили: министр распорядился оплатить весь поквартальный заказ министерства и забрать все оплаченное с завода. Причем сам порекомендовал не уходить из министерства, пока не будут перечислены деньги, а на месте посоветовал проследить, чтобы эти деньги не фукнули на сторону — только на зарплату. Также пообещал разобраться с заказом на двигатели на будущий год.

— Ну вот, видите: директор не мог добиться, а рабочие поехали и достучались, — с подъемом воскликнул Николай Сергутин, и взгляд его, обращенный на Петра, светился радостью и гордостью за своих товарищей.

— А, по-моему, наш генеральный и не стучался ни к кому, — сказал Полейкин. — Ездит он в Москву свои дела обделывать, как говорят.

— Видите, Петр Агеевич, просветим вас в наших делах, — обратился Костырин с пояснением, и Петр заметил, что всем троим было интересно познакомить его с тем, что они делают для завода и рабочего класса.