Дикая охота короля Стаха - Владимир Семёнович Короткевич

Да, все приглашали Надейку. Гарабурда, и фельдмаршал Каменский, и Дуботолк, и Роман, и король Стах. Вот этот. А бедная ты моя Наденька! А на кого ж ты меня оставила?! А бедная ж моя головонька! А лежат же ведь твои косы золотые радом с костями отца.

Меня передернуло от этого голошения по живому человеку.

— Видите, не много узнали,— мрачно сказал Рыгор.— Выйдем на минуту.

Когда мы вышли и вопль старухи затих, Рыгор буркнул:

— Так давайте искать вместе. Не терпится и моей душе на это чудо посмотреть. Я буду на земле искать и среди простых людей, а вы в бумагах да среди шляхты. Может, и найдем.

Глаза его вдруг стали злобными, угольные брови съехались к переносью.

— Бабы дьяволом выдуманы. Их надо всех душить, а за немногих, что останутся, хлопцам всем передушиться. Но что поделаешь...

И логично закончил:

— Вот и я, хоть жалко моей лесной воли, хоть, может, и доживу век один в лесу, все ж порой про Зоську думаю, которая тут тоже живет. Может, и женюсь. Она кухаркою тут. Так вот что я скажу тебе, друг. Потому я и тебе поверил, что сам так порой начал я беситься из-за чертовских бабьих глаз. (Я совсем не думал об этом, но не посчитал нужным переубеждать этого медведя.) Но скажу тебе искренне. Если ты пришел подстрекнуть меня на это, а потом предать (многие тут на меня зубы точат), так и знай — не жить тебе на земле. Рыгор тут никого не боится, наоборот, Рыгора все боятся. И друзья у Рыгора есть, иначе тут не проживешь. И стреляет эта рука хорошо. Так что знай — убью.

Я смотрел на него с укором, и он, глянув мне в глаза, засмеялся, будто в бочку, и совсем другим тоном закончил:

— Вообще, я тебя давно-о ждал. Казалось мне отчего-то, что ты этого дела так не оставишь, а если пойдешь распутывать его — меня не минуешь. Что ж, поможем друг другу.

Мы простились с ним на опушке, у Волотовой Про­рвы, договорившись о новых встречах. Я пошел домой прямиком, через парк.

Когда я явился в Болотные Ялины, сумерки уже окутали парк, женщина с ребенком спала, накормлен­ная, в одной из комнат на первом этаже, а хозяйки не было в доме. Я ожидал ее около часа и, когда стало уже совсем темно, не выдержал и пошел навстречу. Я не успел далеко отойти по мрачной аллее, как уви­дел белую фигуру, которая пугливо двигалась мне на­встречу.

— Надея Романовна!

— О-о, это вы? Слава богу! Я так беспокоилась. Вы пошли прямиком?

И смутилась, опустила глаза в землю. Когда мы подходили к дворцу, я сказал ей тихо:

— Надея Романовна, никогда не выходите со двора ночью. Обещайте мне это.

Мне едва удалось вырвать у нее это обещание.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Эта ночь принесла мне разгадку одного интерес­ного вопроса, который оказался совсем неинтерес­ным, если не считать того, что я лишний раз убедился в том, что подлость живет и в глупых, добрых вообще-то, душах.

Дело в том, что я опять вышел ночью на шаги, увидел экономку со свечой и опять проследил за ней до комнаты со шкафом. Но на этот раз я ре­шил не отступать. Шкаф был пуст, стало быть, искать следовало там. Я пошатал доски в задней стенке (он стоял, засунутый в нишу стены), покрутил все, что возможно было крутить. Потом попробовал поднять их вверх и убедился, что мои попытки имеют успех. Бабушка, наверное, была глуховата, иначе она услышала бы мои упражнения. Я с трудом пролез в проем и увидел сводчатый ход, спускавшийся круто вниз, как будто в подземелье. Сбитые кирпичные ступени сбегали вниз, и ход был так узок, что я цеплялся плечами за стенки. С трудом спустился я по лестнице и увидел небольшую, тоже сводчатую, комнатку. Возле стен ее стояли сундуки, окованные полосами железа, два шкафа. Все это было открыто, и листы пергамента и бумаги лежали повсюду. Посередине комнаты стоял стол и возле него грубый табурет, а на нем сидела эко­номка и рассматривала какой-то пожелтевший лист. Меня поразило выражение алчности на ее лице.

Когда я вошел, она закричала с испуга и попробовала спрятать лист. Я успел взять ее за руку.

— Пани экономка, дайте мне это. И не скажете ли вы, почему вы каждую ночь ходите сюда, в тайный архив, что делаете тут, зачем пугаете всех своими шагами?

— Ух ты, батюшка мой, какой ловкий!..— недовольно сказала она.— Все ему знать надо.

И, видимо, потому, что находилась на первом этаже, заговорила с отчетливой народной интонацией:

— А чирья с маком ты не хочешь? Видите вы, что ему надо! И лист спрятал. Кабы от тебя твои дети так хлеб на старости лет спрятали, как ты от меня тот лист! У меня, может, больше прав тут сидеть, нежели у тебя. А он, видите, сидит да спрашивает. Кабы на тебя таквереды садились да не спрашивали!

Мне это осточертело, и я сказал:

— Ты что, в тюрьму захотела? Ты зачем тут? Или, может, ты отсюда дикой охоте знаки подаешь?

Экономка обиделась. Лицо ее собралось в большие морщины.

— Грех вам, пане,— едва выговорила она.— Я женщина честная, и за своим пришла. Вот оно, в ва­шей руке, то, что мне принадлежит.

И глянул на лист. Там была выписка из поста­новления комиссии по делу однодворцев. Я пробежал глазами по строкам и в конце прочел:

«И хотя оный Закревский и до сей поры утверждает, что у него есть документы в подтверждение своих дво­рянских прав, а также того, что наследником Янов­ских по субституции является именно он, Закревский, а не г-н Гарабурда, дело сие за длительностью двадцатилетнего процесса и бездоказательностью сле­дует предать забвению, а прав дворянства, как недо­казанных, г-на Закревского Исидора лишить».

— Ну, и что из этого? — спросил я.

— А то, батюшка мой,— едко пропела экономка,— что я Закревская, вот что. А это мой отец так судился с великими да могущественными. Не знала я, да, спа­сибо добрым людям, научили разуму, сказали, что должны тут где-то быть документы. Взял судья уезд­ный десять красненьких, но ведь и совет дал дельный. Давайте лист.

— Не поможет,— сказал я.— Это ведь не документ. Тут суд отказывает вашему отцу, даже его право на шляхетство не признает. Я об этой проверке мелкопо­местной шляхты