Дикая охота короля Стаха - Владимир Семёнович Короткевич

Только страшно! Ой, как страшно! Бр-р-р!.. Бр-р-р!..

Она вдруг бросилась от меня на пол и залезла под кучу каких-то грязных тряпок.

— Прочь! Прочь отсюда! Вы король Стах!

Женщина билась и кричала, ее желтая нога выглядывала из пыльных лохмотьев. Я с ужасом поду­мал, что, возможно, такой будет участь всех людей окрестностей, если непонятный страх будет и дальше черным крылом висеть над этой землей.

Я собирался отступить, как чья-то рука легла на мое плечо и грубый мужской голос сказал:

— Зачем вы тут? Разве вы не видите, что она слегка... чудачка?

Хлоп пошел в переднюю, принес оттуда прорван­ный портрет мужчины во фраке и с «Владимиром» в петличке и поставил его на стол. Потом вытащил женщину из тряпья, посадил ее перед портретом.

— Пани Кульша, это не король Стах. Это явился пан фельдмаршал посмотреть на знаменитую здешнюю красавицу. А король Стах — вот он, на портрете, он совсем мертвый и никого не может убить.

Женщина посмотрела на портрет. Утихла. Мужчина достал из-за пазухи кусок хлеба, черного, как земля. Старуха посмотрела на неизвестного, засмеялась радостно и начала щипать пальцами хлеб и класть его в рот, глядя на портрет.

— Король Стах. Муженек ты мой. Что воротишь свое лицо?!

Она то царапала портрет, то радостно что-то шептала ему и все ела хлеб. Мы получили возможность разговаривать. Я смотрел на мужчину, одетого в крестьянскую свитку и поршни — кожаные полесские лапти, а он смотрел на меня. Мужчине было лет под тридцать, был он исключительно высок и хорошо сложен, с могущественной выпуклой грудью, слегка сутулой, если сидел, спиною и загорелой шеей. Длинные усы делали лицо суровым и жестковатым. Этому впечатлению помогали еще две морщинки меж бровей и широко поставленные жгучие глаза. Белая магерка [27] была надвинута низко на лоб. Чем-то вольным, лесным веяло от него.

— Вы, верно, Рыгор, сторож Кульши?

— Да,— ответил он с иронией.— А вы, наверно, новый гость пани Яновской? Слышал про такую птицу. Хорошо поете.

— И вы всегда так с нею? — Я показал на старуху, которая сосредоточенно плевала в портрет.

— Всегда. Вот уж два года, как она такая.

— А почему вы ее не отвезете в уезд лечить?

— Жалко. Как была здорова, так гости ездили, а сейчас никакая собака... Шляхта! Паночки наши, ту­да их...

— И трудно приходится?

— Да нет, если я на охоте, так Зося ухаживает за нею. Да она не бесится часто. И не требует много. Только хлеба очень много ест, а так ничего не хочет.

Он вытащил из кармана яблоко и протянул ста­рухе.

— На, пани почтенная.

— Не хочу,— ответила та, уминая хлеб.— Повсюду отрава, только хлеб чистый, Божий.

— Видите,— сказал Рыгор мрачно.— Силой раз на день горячим кормим. Пальцы мне иногда покусает, когда даем, так и схватит. А неплохая была пани. Да хоть и плохая, нельзя бросать Божью душу.

И он улыбнулся такой виноватой детской улыбкой, что я удивился.

— И от чего это она?

— Испугалась после смерти Романа. Все они тут в ожидании живут. И, я скажу, большинству так и надо. Мудрили над нашим братом.

— Ну, а Яновской тоже?

— Про Яновскую не скажу. Добрая баба. Ее жалко.

Я наконец решился. Я понимал — это не предатель.

— Слушай, Рыгор, я пришел сюда, чтобы спросить кое о чем.

— Спрашивай,— сказал он, тоже переходя на «ты», что меня весьма польстило.

— Я решил распутать это дело с охотой короля Стаха. Понимаешь, никогда не видел призраков, хочу руками потрогать.

— Призраки...— хмыкнул он.— Хороши призраки, если их кони самым настоящим навозом свои следы пачкают. И потом, зачем вам это, пан ласковый? Ка­кие такие причины?

— Не называй ты меня паном. Я такой же пан, как ты. А причина — что ж... интересно просто. И жаль хозяйку и многих людей.

— Да. Про хозяйку и я слышал,— искоса взглянул Рыгор и хмуро усмехнулся.— Мы эти вещи понимаем. Это все равно как Зося мне. А почему ты мне не говоришь, что ты на них злишься, отомстить хочешь? Я ведь знаю, как ты от дикой охоты возле реки убегал.

Я был поражен.

— Откуда знаешь?

— У человека есть глаза, и каждый человек оставляет след на земле. Только незрячие не видят. Убегал ты, как человек с умом. А вот хуже то, что я их следы всегда теряю. И начинаются они, и заканчиваются на большаке.

Я рассказал ему обо всем, с самого начала. Рыгор сидел неподвижно, большие шершавые руки его ле­жали на коленях.

— Я дослушал,— сказал он просто, когда я закон­чил.— Ты мне нравишься, пан. Из мужиков, что ли? И я так думаю, что ты если не из мужиков, так возле мужиков близко лежал. И сам я давно думал этих при­зраков тряхануть, чтобы перья полетели, да товарища не было. Если не шутишь, давай вместе. Но ведь, вижу я, ты это только сейчас придумал: обратиться ко мне. Отчего вдруг так придумал? И чего хотел до этого?

— Отчего решил, сам не знаю. О тебе говорили, что ты Яновскую, когда она сиротой осталась, жалел. Надея Романовна говорила, что ты даже хотел сторо­жем в Болотные Ялины перейти, да не получилось. Ну и потом, понравилось мне, что ты независим, что за больной так ухаживаешь. А до этого я просто желал спросить, почему как раз в тот вечер, когда погиб Ро­ман, девочка задержалась у Кульшей.

— Почему задержалась, я и сам знаю. В тот день у моей хозяйки девчата собрались из окрестных фоль­варков. Весело было. А вот почему ее, Яновскую, при­гласили сюда — я не знаю, она ведь тут сколько лет до этого не была. Но пани, сами видите, какова, она не скажет.

— Почему нет,— улыбнулась внезапно почти ра­зумно старуха.— Я скажу. Я совсем не сошла с ума, мне просто так удобно и безопасно. Попросил пригласить бедную Надейку пан Гарабурда. И его ведь племян­ница была тогда у меня. Такому рыцарю, как вы, пан фельдмаршал, я все скажу. Да-да, это Гарабурда дал тогда такой совет взять дитя. У нас все такие добрые. Наши векселя у пана Дуботолка — он их не подавал к взысканию: «Это, мол, залог, что будете часто ездить ко мне в гости, пить вино. Я вас сей­час даже силою могу пригласить пить горелку...»