Спартанец - Валерио Массимо Манфреди

царя. Его послание будет зачитано, как только к нам присоединится царь Леотихид, которого уже вызвали на собрание. А теперь идите, вам разрешается вернуться домой, не оповещая сисситию.

– Нашей сисситии больше нет, – пробормотал Бритос мертвым голосом.

Юноши вышли, опираясь друг на друга. Площадь была залита палящим, беспощадно обжигающим солнцем. Оба опустили веки, прикрывая больные глаза, которые, казалось, вот-вот лопнут, и Бритос надавил на виски. Он не сразу заметил, что люди столпились на площади и пристально смотрят на них. Талос стоял в стороне, едва удерживая за поводья лошадей, мучившихся от укусов мух.

– Они вернулись из царства мертвых, – сказал какой-то ребенок с широко раскрытыми глазами, прячась за ногами отца.

Бритос и Агиас стояли, слегка пошатываясь, и толпа расступилась перед ними.

– Это сын Аристархоса, – воскликнул мужчина в толпе и приподнялся, чтобы рассмотреть его поближе.

Одна из женщин завопила:

– Почему они спаслись? Почему вернулись только они?

Гул на площади стал расти, становясь все громче. Толпа сгустилась вокруг несчастных воинов. Вдруг все головы повернулись в одну сторону: из дверей зала совета вышел один из старейшин. Он сделал знак, что хочет говорить, и в толпе воцарилась тишина.

– Спартанцы, – молвил старик. – Перед вами сейчас стоят два воина. Это доблестные люди. Они принесли нам послание царя Леонида и покинули Фермопилы, следуя его приказу.

Толпа снова расступилась, и воины, едва волоча ноги, подошли к краю площади и встали перед Медным домом. Рядом со столбом, возле которого некогда мучился царь Клеомен, стояла мертвенно-бледная Исмена.

– Мать… – сказал хриплым голосом Бритос. Его щит соскользнул и с грохотом упал на мостовую. – Мать… Ты говорила: с ним… или на нем. – Он рухнул на колени, и Агиас покачнулся за его спиной, как марионетка, подвешенная на крючок. Бритос посмотрел на мать и облизал пересохшие, потрескавшиеся губы. – Мать… он любил тебя до последнего вздоха. – (Исмена опустилась на колени рядом с сыном.) – Мать, я не хотел бросать его… Я не хотел бросать его! – воскликнул он надрывающимся голосом.

Он закрыл лицо руками и зарыдал.

Один из эфоров позвал стражника, и тот вышел и закрыл за собой железную дверь. Эфор направился к середине зала.

– Господа, – сказал он, – царь Леонид и наши воины доблестно погибли в бою, защищая Грецию. Теперь афиняне не смогут отказать в предоставлении флота под командованием флотоводца Эврибиада для защиты Пелопоннеса. Наша задача заключается в дальнейшем укреплении перешейка. Мы отдадим почести павшим воинам и предпримем все возможные усилия, чтобы вернуть их тела, которые не должны остаться без погребения. Наши фокидские союзники помогут нам выполнить эту задачу. Кроме того, необходимо назначить регента, поскольку Плейстарх, сын Леонида, слишком юн, чтобы взойти на престол. Совет уже предложил Клеомброта, брата покойного царя. Он, несомненно, согласится принять бремя регентства в столь трудное и опасное время. У нас также имеются сведения о человеке, который провел армию великого царя к Анопейскому перевалу и обрек наше войско на гибель в Фермопилах.

Вдруг поднялся старик с длинной седой бородой:

– Царь Леонид был обречен на смерть. Нам хорошо известно, что его судьба была предрешена, поскольку это собрание постановило, что ни один человек не будет отозван из рядов обороны перешейка. – (Первый оратор побледнел.) – Быть может, – невозмутимо продолжил старик, – благородные старейшины и эфоры, вы отрицаете истинную причину, по которой царя Леонида послали в Фермопилы на верную смерть? Почтенные отцы, может быть, кто-то из вас решил, что это лишь небольшая цена, которую надо уплатить за то, чтобы афиняне предоставили свой флот для защиты перешейка? Никто не возразил в день собрания, даже я. Но я призываю вас: проявите уважение к памяти доблестных воинов, которых мы добровольно и осознанно принесли в жертву. Мы не имеем права глумиться над ними своим лицемерием. Предатель, конечно, показал солдатам великого царя обходную тропу, и они окружили наших воинов. Но ответьте мне, достопочтенные отцы, разве это могло повлиять на исход битвы? Без этого предателя агония царя Леонида и его людей, вероятнее всего, продлилась бы еще дольше.

Старик сел, накинул на голову капюшон и замолчал, не скрывая своего презрения. После долгой, неловкой паузы эфор снова заговорил:

– Слова благородного Архелаоса, несомненно, вызваны избытком чувств в эту трудную для нашего города минуту. Но все мы понимаем, что наш долг – наказать предателя; его имя – Эфиальт, сын Эвридемоса. Этот человек родом из Малиды. Отныне он не будет знать покоя, пока не понесет должного наказания за свою подлость. А теперь, – продолжил оратор, – настало время прочесть послание царя Леонида.

Он распечатал кожаный свиток и медленно развернул его. В зале воцарилась глубокая тишина.

– Он пуст… – прошептал эфор, побледнев. – Здесь ничего не написано…

Бритос и Агиас надеялись, что после обнародования причины их благополучного возвращения они вновь будут приняты в городе. Однако тени подозрения лишь сгустились над юными воинами. Никто не садился рядом с ними на собраниях, а старые друзья избегали общения. Агиас перестал выходить на улицу, боясь встретить кого-нибудь из знакомых, и проводил дни в постели, устремив неподвижный взгляд в потолок. Он стал выходить только по ночам и долго бродил в темноте по пустынным улицам. Его разум слабел день ото дня. Не помогала даже любовь родителей, ни на минуту не утративших веру в сына. Отвергнутый городом, которому он преданно служил всю жизнь, раздавленный позором, которым его клеймил собственный народ, Агиас утратил привязанность к жизни.

Однажды ночью он шел домой пьяный и взвинченный. Дул горячий, удушливый ветер, поднимая вихри пыли с тихих улиц спящего города. Когда Агиас открывал дверь своего дома, сильный порыв ветра погасил огонь, горевший перед изображениями богов. Он испугался этого зловещего предзнаменования и не решился войти в дом. Вместо этого он побрел к дому своего друга, жившего поблизости, чтобы попросить огня, дабы родители, когда проснутся, не увидели, что он погас. Он постучал в дверь, собака залаяла на цепи, и к нему вышел друг, завернутый в простыню.

– Агиас… – сказал он, – что ты здесь делаешь так поздно, что тебе нужно…

– Я возвращался домой, – смущенно ответил Агиас, – и ветер загасил наш огонь. Позволь мне, пожалуйста, зажечь факел от твоего огня.

Друг посмотрел на него с жалостью и презрением:

– Нет, Агиас. Извини, но я не поделюсь с тобой огнем… Мой брат тоже погиб при Фермопилах… Ты забыл?

Он захлопнул дверь, и ветер подул сильнее, унося вдаль назойливый лай. Агиас попятился, пошатнулся у порога, прислонился к забору и тихо зарыдал. На следующее утро его нашли висевшим на потолочной балке в петле из потрепанного красного плаща.

Весть о страшной смерти Агиаса разлетелась по городу и вскоре дошла до дома Бритоса. Известие принесла мать.

– Бритос, – сказала она и подошла к сыну, который был