Эйнемида II. Право слабого. - Антон Чигинёв

себе знать: глаза болят, голова отяжелела. Немудрено, за окном скоро начнёт светать. Нужно ложиться, а утром заняться всем на свежую голову. Хилон принялся собирать лежащие в беспорядке листы в стопку, как вдруг его взгляд упал на белеющий в свете свечей папирус. На оборотной стороне темнел глиф «акайтэ» ‒ «внимание», вычурным письмом Иперона.

Перебрав листы из этой стопки, Хилон обнаружил ещё четыре помеченных. Первый содержал беглые описания Всеэйнемских таинств с короткими комментариями, второй – нечто вроде философского размышления на тему тайны, опасной для посвящённого, третий был совершенно пуст. На последнем листе было размашисто написано: «важно, важнее всего» – последние слова, произнесённые Тефеем.

Сон прошёл, точно его и не было – видно Тойне-утешительница, сама с любопытством заглядывала из-за плеча, отставив в сторону сосуд с маковым соком. Хилон ещё раз просмотрел листы: философское размышление – разумное, но ничем не примечательное, однако помеченое глифом «акайтэ». Указание на опасность? Перечень Всеэйнемских таинств – тоже ничего необычного: тайные обряды. В них посвящены немногие, но известно о них любому образованному человеку. Хилон в юности был посвящен в таинства Аэлин и до сих пор не мог сдержать довольной улыбки при воспоминании об этом событии.

Оставались пустой лист и заметка про важность. Второе, наверное, способ привлечь внимание, в юности они с Тефеем часто играли в тайны и любили подобные загадки, а вот пустой лист... Оглядев его со всех сторон и даже понюхав, Хилон осторожно поднёс лист к пламени свечи и с замирающим сердцем увидел на белой дифтере проступающие коричневатые буквы.

«Брат мой Бурбур, если ты читаешь это – я мёртв. Неважно. Я понял и заплатил за это цену. Миру надлежит измениться и в скором времени. То, как он изменится должны определить мы. Поезжай туда, откуда я пришёл, но прежде заверши дела в Эйнемиде. Я не могу ни сказать, ни написать всего, надеюсь, когда-нибудь ты поймёшь почему. Все указания в руках: четыре капли и четыре луча. Все ответы в тебе. Будь осторожен. Прощай».

Дрожащими руками, Хилон отложил лист в сторону и шумно отхлебнул прямо из кувшина. Тефей оставил сообщение, которое может прочесть Хилон. Тефей знал, что его убьют. «Миру надлежит измениться...» Какой-то бред? Или сообщение того, кто не может говорить? Например, связаный клятвой...

Хилон ещё рас перечёл написанное. Четыре луча – это иперонов глиф «акайтэ», значит четыре капли... Он быстро пролистал уже прочитанное – так и есть, «аркайэ» – древность, глиф Текк состоит из четырёх капель. Что-то в заметках Тефея о древности содержит намёк, что-то связанное с таинствами, смертельной опасностью и необычайно важное. Что то, из-за чего «миру надлежит измениться». Но при чём тут мистерии? Хилон принялся лихорадочно вспоминать своё посвящение в таинства Аэлин, но ничего толкового на ум не пришло.

Он вновь отложил записи и потёр виски. Кажется, пора спать. Голова уже не соображает, нужно продолжить, выспавшись, благо никаких особых дел на завтра не намечено. Пир в честь нового сына Дионидов будет дан на двенадцатый день, собрание экклесии намечено на следующую экламо, а в остальном сенхейцы должны понимать, что после пережитого гостям необходимы покой и отдых.

Потушив все свечи, Хилон с лампой в руке спустился в уборную. Приведя себя в порядок перед сном, он, по своей домашней привычке, проверил, навели ли рабы порядок в общей зале, и поднялся к себе.

Что-то не так. Предчувствие кольнуло мгновенно, где-то на краю сознания. Открытое окно, гиматий на ложе, темнота, бумаги на столе... Вдвое меньше, чем было раньше! Не успев додумать мысль до конца, Хилон бросился на пол – за мгновение до того, как спину обожгло болью.

Тёмная фигура метнулась к упавшему. Нож холодно блеснул у самого лица, но Хилон, заорав: «На помощь!», заслонился потухшей лампой, и лезвие засело в пузатом медном боку. Липкое масло хлынуло из пробоины, заливая руки и одежду. Хилон дёрнул рывком, и светильник с дребезгом прокатился по полу. Убийца снова ударил, на сей раз рукой, целя в горло, но Хилон закрылся, подбил ему колено, и тяжелым шлёпком по щеке отбросил врага в сторону. Кожа неизвестного показалась холодной, словно он только что выкупался в реке.

Вскочив и прижавшись к стене, Хилон заслонился креслом. Убийцв тоже поднялся, в лунном свете был виден лишь его тёмный силуэт. Плащ с низким капюшоном скрывал гибкую фигуру целиком, и Хилон опасался, что под ним может скрываться меч или метательный нож.

Дверь распахнулась, в комнату ворвался свет факелов, и на пороге появились заспанные Евмолповы домочадцы, вооружённые всем, что попалось под руку. Незнакомец в капюшоне кинулся к окну, и в тот же миг Хилон заметил у его пояса холщовую сумку, из которой выглядывал край знакомого свитка.

В юности Хилон неплохо играл в мяч, и даже, но этому его рывку позавидовал бы сам гилифиянин Тилемон, про которого говорили, что он не пропустит к столбам даже западный ветер. Руки Хилона кольцом стиснули пояс убийцы, и они, сцепившись клубком, покатились по полу. Кулак вонзился Хилону в печень, и тот, скорчившись от боли, разжал объятия. Убийца вывернулся скользким угрём, но драгоценную сумку пальцы Хилона держали мёртвой хваткой. Раздался треск, холщовый бок лопнул, и папирусы разлетелись по полу.

Здоровенный раб с дубинкой в руках бросился к убийце, но тот увернулся, и его колено вонзилось парню в живот. Другой слуга бросился на помощь товарищу, но свалился, получив пяткой в висок. Прежде чем остальные успели вмешаться, убийца вскочил на стол и кошкой выпрыгнул в распахнутое окно.

Встревоженные рабы столпились возле лежащего в углу Хилона, испуганно глядя на его залитую лампадным маслом и кровью одежду, но тот их не замечал, разглядывая подобраный с пола предмет: амулет на цепочке – круглая, покрытая письменами линза из похожего то ли на золото, то ли на бронзу металла. Кажется, именно такой Хилон видел на шее Тефея. На открытии Игр, и после, на общих жертвоприношениях, но не в тот день, когда… Вспомнив бледное лицо друга с тёмной полоской крови у губ, Хилон решительно надел амулет себе на шею.

Глава VIII

Кинана много раз бывала в Яблоневом павильоне, некогда выстроенном Аэропом Законодателем для любовницы, но сейчас ей казалось, словно она видит его впервые. Скульптуры и гобелены любовного содержания унесли, красные драпировки стен и ковры сменили