Искусство любви - Галина Грушина

о собирательном женском образе в своих стихах.

– Брось ты эти песенки про Коринну, – распорядилась Сульпиция. – Всё равно, с Проперцием тебе не сравняться.

Назон обиделся. Как так? Он уже превзошёл Проперция. Насупившись, он строго сообщил:

– Я задумал научный труд, госпожа, но пока не подобрал подходящего названия. – Он лгал, название уже было придумано: труд, точнее, учебник, будет называться «Искусство любви», но Сульпиции это знать необязательно.

– В таком случае ты должен посетить меня, – сменила гнев на милость матрона. – В моём доме собираются учёные люди.

«Э. нет, – подумал Назон, – меня ты не поймаешь». К счастью, Макр спас его от неприятного общества .

Их отношения с любимой сделались странным и. То привечая его, то отталкивая, Терция продолжала играть с ним, по настроению пуская его в спальню либо заставляя ночевать на улице. Он клял неверную и молил о любви. Она со смехом напоминала, что ему по душе любовь-борьба, вечное сопротивление, победа с боя. Мучая его, она мстила за всё сразу, – за прошлую боль, за измены, даже за молчание Бальба, не звавшего её замуж, а более всего за безденежье. Денег стало так не хватать, что ей пришлось согласиться на улещивания Дипсады и посетить дом сводни, где встретиться кое с кем вовсе не по собственному выбору. Назон устроил скандал, и, расстроенный, подавленный, кончил тем, что расплакался. По привычке, душу свою он облегчил в стихах.

«Просьба моя об одном: скромной хотя бы кажись.

Где беспутствам приют, непотребствам вовсю предавайся.

Там ничего не стыдись, спускай не стесняясь сорочку

И прижимайся бедром смело к мужскому бедру.

Но лишь оделась, опять принимай добродетельный облик.

Лги и людям, и мне; дозволь мне не знать ничего.

Ты признаёшься во всём, – и лишаюсь я чувств, умираю,

Всякий раз у меня холод по жилам течёт…

Что же, живи, как живёшь; но своё отрицай поведенье.

Просьба моя об одном: скромной хотя бы кажись.»

Ссора следовала за ссорой, что уже порядком наскучило обоим. Терция готовилась порвать с поэтом, тем более что Бальб намекнул ей о приличном содержании. Однако не так-то просто было отделаться от надоевшего любовника, пока он сам не хотел конца . Терция дразнила его видом своей всклокоченной постели, показывала синяки от неосторожных поцелуев взасос и даже след зубов на шейке. Он выходил из себя. Почему эта маленькая женщина с глупым носиком вызывала в нём такие восторги, столь долго господствуя над всеми его помыслами и чувствами?

Однажды он снова поднял на неё руку, и она схватила нож, – тупой серебряный ножичек-игрушку, со словами:

– Ты уже бил меня. Больше не посмеешь.

– Я тебе страшно отомщу! – гремел он. – Никто не будет знать, что Коринна – ты.Слышишь? Никто, никогда!

– А я вовсе не желаю быть Коринной. Я была порядочной замужней женщиной, а ты превратил меня в какую-то Коринну, которой все домогаются.

– Ладно! Все станут думать отныне, что Коринна – Понтия.

– И удивляться твоему вкусу, – нашлась она.

– Клянусь всеми богами, наши имена никогда не будут звучать вместе. Стихи мои бессмертны, но имя твоё умрёт вместе с тобой. Ты будешь забыта.

– Теперь, когда ты меня опозорил на весь Город, вряд ли.

– Славу возлюбленной знаменитого поэта ты называешь позором?

– Ты поведал целому миру обо всём, бывавшем между нами, даже о самом тайном! Теперь, как бы я ни куталась в покрывало, все видят меня голой. Ты, ты виноват во всём! Ты сделал меня всеобщей собственностью!

– Ты недостойна быть Коринной. Прощай.

– И, пожалуйста, не возвращайся: у меня сегодня обедает Бальб.

– Изменница!

– Уходи же.

– Коринна…

– Я больше не Коринна!

– Но я люблю тебя.

– Убирайся.

Пришлось вмешаться Напе: она вытолкала поэта за дверь со словами:

– Да отстанет когда-нибудь от нас этот прилипала?

«Что за несчастный был день, в который, зловещие птицы,

Столько несчастному мне вы напророчили бед!

Был ли мне прок от стихов? Стихи мне вредили, и только.

Именно так: мой талант сделал продажной её.

О, зачем я её красоту воспевал громогласно!

Стала гетерой она: в этом повинен я сам.

Сводником сам я служу, к ней гостей зазываю.

Мог бы я Трою воспеть, и Фивы, и Цезаря доблесть, —

Но лишь Коринна одна мне вдохновеньем была.

Что я наделал!»

На следующее же утро он прибежал мириться , однако дверь дома Капитона снова была заперта. Стучать и настаивать, чтобы его впустили, он не стал, но удалился и долго кружил по улицам, пока гнев и обида его не иссякли. Выбор был невелик: смириться либо потерять Коринну. Он снова вернулся на Крытую улицу, чтобы прикрепить к косяку жестокой возлюбленной листок со свежими стихами.

«Мерзки поступки твои, но внешность нельзя не любить .

Будь же любой, но моей, навеки моею, Коринна!»

Вскоре он увидел свой листок плававшим в сточной канаве.

Если бы Терция примирилась с ним, он, наверняка, уже не раз снова поссорился бы с нею, – однако столь решительный отпор выводил из себя, заставляя то и дело стучать в запертую дверь.

« Много я, долго терпел, – писал он. – Победили терпенье измены.

Прочь из усталой груди страсти позорной огонь!

Кончено! Вновь я свободу обрёл. Порвал свои цепи.

Я исцелён, и любовь попираю ногами. «

А сам то и дело наведывался к заветной двери. И однажды она распахнулась. На пороге во всей красе, заняв массивной фигурой весь проём, стоял Капитон. Назон попятился.

– Чего тебе тут! – загремел Капитон.

Назон выскочил из-под балконного навеса, и в тот же миг сверху на него обрушились зловонные струи: служанка вылила на голову поэта зловонную лохань.

Через несколько дней, придя в себя , он отправил Пора на разведку, снабдив его деньгами, – с тем, чтобы тот разузнал, что с Коринной. Малый принёс неутешительные новости: ни госпожа, ни её служанка в доме больше не живут; вернувшийся хозяин выгнал их, и куда они подевались, никто не знает.

Глава 20. Последняя встреча

Прошли годы. Однажды весной на Священной Дороге произошла знаменательная встреча. Назон уже не был пышноволосым юношей с божественным огнём во взоре, но стал утомлённым славой, необычайно знаменитым поэтом, всеобщим любимцем, автором великолепных «Метаморфоз» и многого другого. В то время он ухаживал за богатой и знатной вдовой, вскоре ставшей его третьей – окончательной –женой, и очень беспокоился, как бы слухи о беспутствах юных лет не коснулись её скромных ушей. В тот день он сопровождал свою наречённую в храм для жертвоприношений, в то время как навстречу им шествовала группа людей, по виду жителей какого-нибудь муниципия: видный мужчина во всаднической тоге вёл за руку мальчика лет десяти, а следом, держа девочку помладше, шла скромная матрона в сопровождении служанки. Терция располнела, была одета и причёсана, как подобает добродетельной женщине. Бывшие любовники глянули друг на друга и, содрогнувшись, торопливо отвернулись: Назон тут же начал что-то оживлённо говорить спутнице, а Терция принялась наставлять ребёнка.

Разойдясь на два десятка шагов, оба не выдержали и обернулись,