Искусство любви - Галина Грушина

это лучшее, что есть в жизни. Если бы мне повелел жить без любви даже какой-нибудь бог, я и то ослушался бы.

Чтение Граттия закончилось, и все с облегчением задвигались, встали разминаясь, разбились на группы. Возле Назона тотчас образовался кружок поэтов. Заговорили о стихах; он что-то отвечал, но прервался на полуслове, заметив приближавшуюся Понтию.

– Славен, хвалим, окружён, нарасхват, – с улыбкой проговорила она, снисходительная, самоуверенная, насмешливо любезная. Назон трепетал: знатная и богатая матрона была для него всё равно что небожительница. Вот что такое слава: раньше спесивая красавица не заговорила бы с ним так дружественно.

– Не почитает ли нам сегодня юный поэт что-нибудь из новых стихов? – Просьба звучала как приказ.

С замиранием сердца поэт согласился: были у него подходящие к случаю стихи, не совсем отделанные, но уже просившиеся на люди.

Известие, что Назон хочет декламировать, мигом собрало слушателей; все быстро расслись по местам, раздались хлопки. Он смутился, не ожидая такого рвения. Здесь присутствовало ещё несколько поэтов, пожелавших представить свои творения на суд слушателей, и Назон вежливо уступил очередь какому-то угрюмому детине, вызвав явное разочарование собравшихся.. И вот настал его черёд;он вышел и встал перед притихшим залом, полный счастливого волнения.

« Если «Живи без любви!» мне бог какой-нибудь скажет,

О, я взмолюсь: до того женщина сладкое зло!

Нет, себя побороть мне сил не хватает и воли.

Стоит глаза опустить какой-нибудь женщине скромно,

Я уже весь запылал, видя стыдливость её.

Если другая смела, значит, она не простушка:

Будет, наверно, резва в мягкой постели она.

Коль образованна ты, так нравишься мне воспитаньем,

Не учена ничему, так простотою мила.

Эта походкой пленяет, другая – своей красотою,

Та меня ростом манит:; другая – тем, что мала.

Сладко иная поёт, и льётся легко её голос:

Хочется мне поцелуй и у певицы сорвать…

Словом одним, от любой я пылаю причины,

Часто и метко в меня попадают Амуровы стрелы.

Определённого нет, что любовь бы мою возбуждало;

Поводов сотни, и я постоянно влюблён!»

Зал рукоплескал. Понтия, смеясь, встала и хлопала в ладоши, глядя на него. Раскрасневшийся Назон прошёл на своё место.

– Приап, – шутливо шепнул Тутикан.

– При виде Понтии даже целомудренный Ипполит станет Приапом, – отмахнулся Назон.

– Высоко, братец, замахиваешься… Держись лучше своей Коринны…

Понтия уходила; следуя мимо Назона со свитой поклонников, обронила:

– Увидимся завтра в доме Мессалы.

Он проводил её сверкающими глазами. Она назначила свидание! Кто-то мягко взял его под руку и повлёк за собой. Это был Макр, старший его товарищ.

– Ты не дорожишь своим добрым именем, Назон. Если бы я не знал твою скромность, то после сегодняшних стихов счёл бы тебя беспутником.

– А я и есть беспутник, – весело откликнулся юноша. – Славлю собственные подвиги, совершённые во имя Венеры.

Макр поморщился:

– Хочешь услышать моё мнение? Не спорю, в жанре элегии ты – второй Каллимах. Однако, признайся, твои темы мелки. Поэзия должна быть гражданственной. Не уверен, понравились бы нашему государю твои стихи. Он сторонник крепких семейных уз, ты же хвалишься тем, что прелюбодействуешь с замужней женщиной.

– Друг мой, я пою любовь, – насупился Назон.

– Вернее, свободные нравы.. Я желаю тебе добра и от души советую бросить свои безделки, годные лишь для услады бездельников- щеголей да разгульных девчонок. Не трать свой дар попусту. Если не решаешься воспеть подвиги наших Цезарей, пиши о героях древности, как я. – Не желаю я воспевать грубых предков, их жестокие нравы и кровавые драки. Я славлю наше время. Да здравствует любовь!

– А вот погоди, скоро выйдут новые законы о нравственности, и тогда от подобных славословий никому не поздоровится.

– Меня не переделаешь. Да ты и сам иногда пишешь о сладкой власти Амура. Помнится, в твоей поэме красочно рассказывается о любви Париса к Елене, замужней женщине между прочим. Ага, дружище, ты перебираешься в мой лагерь! – смехом закончил разговор Назон, и Макр, хоть был раздосадован, сердиться на приятеля не стал.

Понтия назначила свидание!.. По окончании рецитаций он не пошёл сразу в дом Капитона, но уединился в снятой им каморке, чтобы сочинить несколько строф, воспевающих белокурую красавицу. Увлекшись, он трудился до тех пор, пока не почувствовал острый голод, и тогда заторопился к возлюбленной.

– Куда ты пропал, господин? – встретила его встревоженная Напе . – Госпоже очень плохо.

– Да что с ней такое?

– Пойдём скорей.

Терция лежала в постели без кровинки в лице. Она с трудом повернула к вошедшему голову, пытаясь улыбнуться белыми губами.

– Милая, что с тобой? – испугавшись не на шутку её вида, бросился к ней Назон.

– Ты сказала ему? –с трудом спросила она служанку.

– Нет, – отрезала Напе.

– Что вы скрываете?!

– Госпожа убила в себе плод.

Назон растерялся:

– Я ничего не знал. Почему вы молчали?

Целуя руку Терции, он заплакал. Утомлённо вздохнув, она закрыла глаза. Он продолжал плакать, уткнувшись лицом в подушку.

– Я знаю больше тебя о науке любви, – сказала Терция – Если для мужчины это забава, то для женщины любовь слишком близко соседствует со смертью.

Служанка оттащила его от постели со словами:

– Не тревожь госпожу.

– Она не умрёт? – совершенно растерявшись, лепетал он. – Надо произвести очищение серой… Боги всеблагие! – И. вырвавшись из её рук, он снова прильнул к больной.

Позднее, когда страхи улеглись и Терции стало полегче, на свет появились такие стихи:

«Бремя утробы своей безрассудно исторгла Коринна

И, обессилев, лежит. С жизнью в ней борется смерть.

Втайне решилась она на опасное дело; я вправе

Гневаться… Только мой гнев меньше, чем страх за неё.

Матерь Изида, чей край там, где Нил протекает,

Систром твоим заклинаю тебя и Озириса ликом ,

Взор свой сюда обрати, помоги моей милой.

Будь благосклонна и ты, о Илифия, к жарким моленьям,

Ты, что жалеешь всегда беременных женщин!

Сам я почту твой алтарь фимиамом,

Надпись добавлю к дарам: Назон за спасенье Коринны.

Лишь помоги!…»

Глава 16. Коринна

Терция выздоравливала долго, так долго, что её возлюбленный, неутешный поначалу, заскучал и стал потихоньку пропадать из дома. Не в силах забыть пережитый испуг, он сочинил сердитые стихи и велел Напе чаще подсовывать табличку с ними госпоже.

«Подлинно ль благо для жен , что они не участвуют в битвах,

Если себя без войны собственной ранят рукой?

Та, что пример подала, исторгнув впервые зародыш,

Лучше погибла б тогда, чтобы других не смущать.

Можно ль неспелую гроздь срывать с лозы виноградной?

Можно ль жестокой рукой плод недозрелый срывать?

Свалятся сами, созрев. Зародышу дай развиваться,

Стоит чуть-чуть потерпеть, если наградою жизнь.

Ты и сама б не жила, моя дорогая,

Если бы матушка сделала то, что сделала дочь.

Боги благие, лишь раз ей простите,

Но и довольно: потом пусть наказанье несёт.»

Похудевшая, печальная Терция тихо лежала в постели, бессильно уронив дощечки со стихами. Мальчишка, поэт, шалопай, что с него взять! Напе, не отходившая ни на шаг, тревожно склонилась к изголовью:

– Скажи, чего тебе хочется, госпожа? – Ей было никак не забыть леденящего ужаса тех дней, когда жизнь Терции висела на волоске: Бедная её госпожа чуть не отправилась к манам.