Флешбэк мечты - Морин Гу

на кухне у соседки появлялась отличная новая плита, мама хвалила покупку от всей души, никак не давая понять, что и сама мечтает о такой же. Ничто не способно было победить мамину гордость – поэтому ее уверенность в себе была непоколебимой.

Мы зашли в магазин, Присцилла тут же направилась к вешалке. Даже в семнадцать она точно знала, как и что покупать. Сосредоточенная, разборчивая – большинство вещей она отметала сразу, деловито передвигая вешалки. Я, конечно, знала, что мама выросла в относительной бедности, но в школе это как-то все время забывалось. Я вспомнила слова этой суки Стеф: «Ведешь-то ты себя не как девчонка, у которой родители держат химчистку». Она пыталась оскорбить, а на деле сказала правду. И тут я задумалась: а может, до того дня никто в школе вообще не знал про химчистку. Присцилла очень умело создала именно тот образ, который хотела создать.

Я радовалась, что со мной она стала немножко откровеннее.

– Что скажешь? – спросила я, показывая полосатую блузку с длинными рукавами.

Она скривилась.

– Горизонтальные полоски полнят!

Я скривилась в ответ.

– Во-первых, наплевать. Во-вторых, это просто токсичная хрень, которую пишут в женских журналах, чтобы лишить тебя уверенности в себе – тогда ты точно будешь покупать эти журнальчики в надежде исправить свои «недостатки».

Присцилла показала мне темно-красный кардиган.

– Я вообще не поняла, что ты хочешь сказать. Вот, примерь. И еще кое-что.

У нее были полные руки вещей.

В примерочной я надела обтягивающую бежевую футболку и джинсовый комбинезон. Если бы не слишком длинные штанины, так бы и ничего. Я вышла к Присцилле – она ждала у трехстороннего зеркала.

Подогнала лямки комбинезона.

– Ты зачем их так подняла и затянула?

Теперь нагрудник комбинезона мешком висел у меня ближе к животу, а грудь вываливалась наружу.

– Ты серьезно? – Я посмотрела на свое отражение. – Прямо девица, которую выгнали из кордебалета.

Она вернулась в примерочную, взяла тот самый кардиган.

– Надень сверху.

Я надела, метнула на Присциллу взгляд:

– А чего это ты со мной такая добрая?

Она была занята: поднимала рукава кардигана мне до самого локтя.

– Ну, ты мне с кампанией помогаешь, и еще… Ты на днях за меня вступилась, а это… другие-то никогда.

У меня сжалось сердце – столько одиночества было в ее словах.

– Ладно, будешь сегодня отрабатывать мою помощь, – сказала я, чтобы разрядить обстановку.

Она в ответ фыркнула. Момент выдался славный, дружеский, я решила рискнуть и поднять тему, которая обязательно ее взбесит.

– У меня вопрос. Почему все твои друзья такие сволочи?

Присцилла отошла на шаг, будто бы рассматривая мой наряд, но я видела, как она сжала зубы и насторожилась.

– Иди-ка примерь брюки-карго и джинсовую рубашку.

А вопроса будто и не было. Похоже, у ее благожелательности есть пределы.

Я вернулась в примерочную, но решила не отступать. Такие вопросы вообще проще задавать через дверь.

– Я серьезно. Никто из них не вступился за тебя, когда Стеф несла эту чушь, а потом они сами начали нести дикую чушь!

Упрямое молчание.

– Ты их не знаешь. Меня тоже. Совсем!

Брюки-карго оказались мне малы. Я честно попыталась в них втиснуться.

– Ну, в смысле, я познакомилась с твоей родней. Мы вместе сходили в церковь. Ты меня повела в магазин. Кажется, я тебя немножко знаю.

Я надела джинсовую рубашку, вышла.

Она скрестила руки на груди.

– Ну, одеваться, как я, ты точно не умеешь!

– Мне брюки малы, – воспротивилась я. – Сейчас лопнут на попе.

– У меня тоже широкие бедра, – сообщила она, вытаскивая мою рубашку из брюк. Еще бы, мама, тут я в тебя пошла. – Ты зачем ее заправила? Выглядит ужасно.

Я не собиралась так просто от нее отставать.

– Просто, мне кажется, лучше тусоваться с нормальными людьми.

Она испустила многострадальный вздох. Ах, мам, ты ж без понятия, как часто именно этот вздох определял наши отношения.

– Сэм, ты не просекаешь одной вещи. Тебе, похоже, плевать на собственную популярность. Или нет?

Я кивнула. Она вытащила из примерочной жилетку, протянула мне. Вышивка в землистых тонах, жуткое уродство.

– А раз тебе плевать на популярность, тебе все это кажется глупостью. Типа, а оно мне надо – нравиться всяким там вроде Дейдре? Или вроде Нила? А для меня это важно.

Жилетка подошла, но теперь я была похожа на девицу с родео, которая выросла из собственных брюк. Я посмотрела на отражение Присциллы в зеркале, не понимая.

– Но почему?

Я знала, что этим разговором жму на все ее болевые точки. Слишком откровенно – ведь она меня едва знает.

И все же она ответила. Разглядывая мой уродский наряд, не глаза в глаза.

– А потому. Ты слышала, что я сказала на камеру? Я хочу, чтобы меня приняли. – Присцилла помолчала, наконец-то посмотрела мне в глаза – и меня больно ударили ее слова.

Она продолжила – взгляд стальной, в голосе уверенность, граничащая с гневом:

– А меня никогда не примут, если я буду просто очередной кореянкой, которая тусуется с корейцами и ест рамен. У которой весь круг общения в церкви. Которая позволяет другим себя топтать и насмехаться над тем, что на обед в школу ей дали кимчи. Не позволю я им себя отвергнуть – поэтому мне нужны рычаги давления. Ради этого мои родители сюда и приехали. Ради этого мама пашет как проклятая и каждый день чистит чужие шмотки. В награду за ее труд я обязательно должна быть лучшей – по их понятиям.

Я просто онемела. За все семнадцать лет жизни с мамой я ни разу от нее не слышала, как ей было тяжело в школе, потому что она дочь иммигрантов. Мне всегда казалось, что она старается отмежеваться от хальмони, от своего происхождения. Типа, она выше всего этого. Вот только трудно быть выше, если ты – дочь иммигрантов. Мучительное чувство, что ты в долгу перед родителями, вплетается в тебя тонкой нитью.

От моего молчания Присцилле стало неловко.

– Ты, похоже, не понимаешь. На тебя оно почему-то не давит.

И она принялась деловито впихивать меня в очередные шмотки. Но ее слова звенели у меня в голове даже у кассы, когда я оплачивала вещи, выбранные для меня с таким расчетом, чтобы я слилась с остальными, так или иначе выжила в старшей школе. Примерно то же самое мама будет делать для меня и в будущем. Только мама не понимала, что миры двух наших старших школ разные. Совсем разные. Потому что ей нужны были доспехи для битвы, которую мне вести уже не пришлось.

– Ну, на меня не давят, потому что мои родители родились здесь, наверное, отчасти в этом дело. – Я указала на себя рукой, а кассирша как раз вручила мне большой мешок с аккуратно сложенными покупками. Такой плотный, дорогой полиэтилен. – Хотя насчет не давят – это ты зря. Давят, просто по-другому.

– А как? – Присцилла опять шла впереди.

Я попыталась придумать, как бы все это сформулировать, – по сути, речь-то шла о ней самой в будущем.

– Ну, это. Мама хочет, чтобы я была во всем похожа на нее. Мотивированной и такой… – Я искоса посмотрела на нее. – Настоящей американкой.

Я, наверное, ждала, что это отпечатается у нее в сознании, но Присцилла только фыркнула.

– И ты на это жалуешься? Моя мама считает, что все американцы – невоспитанные неучи, и не может понять, зачем я с ними общаюсь.

– Халь… в смысле, твоя мама так не думает, – вступилась я.

Еще один взгляд искоса, на сей раз сердитый.

– Еще как думает. Она вечно осуждает и моих друзей, и мои поступки. Я иногда перестаю понимать, зачем она вообще сюда приехала, если не хочет, чтобы ее дети выросли американцами.

Я удержалась и не выдала, что сохранять родную культуру – это естественно. А американская мечта – фигня, которую нам втюхивали вместе с шоколадками «Херши» после Корейской войны. Но, помимо прочего, в словах Присциллы не было той хальмони, которую я знала. Хальмони не критиковала меня за то, что я американка – что бы это ни означало. Собственно, любила я ее, в частности, потому, что она, в отличие от мамы, никогда меня не судила, не разбирала по косточкам мои решения. Просто радовалась, когда радовалась я.

При этом я знала, что с Присциллой у них все иначе. И сейчас, когда Присцилла была великодушной и открытой, я ей верила. Верила, что именно так хальмони к ней и относится. Потому что едва сдерживаемая ярость, обида в голосе – все это было мне знакомо. Я подумала: похоже, я наконец-то выяснила суть проблемы между мамой и бабушкой – почему они так разругались после бала.

– Хотя родители у меня, ну, это, довольно американизированные, они