Цугцванг - Вета Горч

вообще не иметь границ, ибо в моей жизни присутствует Егор.

Он же сейчас вполне уютно и комфортно себя чувствует в моей квартире и, на мой взгляд, даже не собирается менять место жительства. Я прихожу домой, меня ждет дома бардак, гора грязной посуды, на плите холодные разваренные пельмени. И за Янтой не убрано. В зале по телевизору идет вечный бокс. Как‐то больше мне нравится, когда на кухне суетится женщина или вообще никто, чем мой друг, который без счету пачкает посуду и оставляет после варки полуфабрикатов отвратительный запашок. Ну и каждый наш с ним совместный вечер заканчивается разговором о том, чтобы ему такого сделать, чтобы Тася обратила на него внимание.

Из‐за нового сожителя пришлось на ключ запереть кабинет, шифроваться, когда звонит Джерри. С Тасей совсем перестали созваниваться, если только изредка. И то по очень срочному делу, если такое может произойти.

В тот момент, когда мне все‐такие позвонила Тася, я разговаривал с ней в туалете, а потом притворялся перед Егором: включал, выключал воду, смывал… В этот момент я понял какой я моральный придурок, что вот так вот обманываю друга. И, признаться, мне стало стыдно. Он сидит на диване, щелкает каналы, ждет, когда я наконец освобожу туалет, а я там договариваюсь о свидании с девушкой, которая нравится моему лучшему другу. И самое противное чувство накрывает, когда прохожу мимо него и понимаю, что он даже не догадывается о том, что происходит на самом деле. Я не помню, когда последний раз меня настигал весь этот букет чувств, но сегодня почувствовал, как горит лицо от стыда и съедает изнутри совесть.

Мою отстраненность почувствовала Тася, спросив, что происходит и почему у меня нет настроения. Пыталась как‐то развлечь меня, встряхнуть, но ничего толкового не выходило, а все разговоры уходили в другую сторону. Очнулся весьма на интересном моменте диалога, который она вела со мной. Да, действительно, странно, что многого не помню, о чем вели беседу, ибо часто отключался, погружался в себя, пытаясь отрефлексировать все, что на тот момент со мной происходило.

– …мне просто интересно, чем на тот момент руководствовались люди. Какими‐то стереотипами или действительно думали и взвешивали варианты.

– Ты о чем? – спросил я.

– Помнишь лекцию по профессиональной этике? А, точно, тебе же плохо тогда стало. В общем, нас спросили тогда, что для нас является самым большим и страшным грехом. Все поголовно ответили, что этот грех – убийство. После чего нам включили видео про вагонетку. Это мыслительная задача Филиппы Фут, при которой каждый человек должен сам для себя определить тот или иной вариант. Хотя сама задача не имеет этически правильного ответа. В чем, так сказать, условие задачи – на путях стоят пять человек, на них движется поезд, у тебя есть возможность изменить направление поезда, но на другом пути будет стоять один человек. Вопрос: что ты выберешь? Спасешь пять жизней ценой одной или не будешь вмешиваться, не будешь брать на себя грех, что из‐за твоего решения погиб человек, но тогда ты будешь знать, что из‐за твоей бездеятельности погибло пятеро. Или другая задача. Условия те же. Только есть еще мост, на котором стоит очень толстый человек, и если его столкнуть вниз, то он упадет на вагонетку, и та остановится. Ты спасешь пятерых. Но человек погибнет, которого ты столкнул. Как ты поступишь?

– Если есть шанс спасти пятерых, то, да, толкну толстяка.

– Почему? – кажется, у нее сорвался голос.

– Я принесу пользы большему числу людей. Утилитаризм. Простая математика.

Тася брезгливо дернула носиком:

– А если поезд несется на тебя, и есть возможность что‐то изменить: ты можешь изменить путь, перенаправить на другой, где будет стоять один человек. Что ты сделаешь?

– Моя жизнь важнее.

– Ты бы убил человека?

– А так бы поезд сшиб меня.

– А так ты лишил человека жизни.

– В угоду себе.

– И ты бы смог жить с грехом на сердце?

– Так я хотя бы живу, а мог бы и не жить, а растекаться клубничным джемом по рельсам.

– Но твоя жизнь стоила другому тоже жизни.

– Где должна быть смерть – всегда будет смерть. Это эффект бабочки.

– Здесь речь идет о твоем выборе. И как жил бы с мыслью, что у тебя была возможность спасти того человека?

– Никак бы не жил. Ибо в ином случае меня бы не было. Тут один из двух. Пятьдесят на пятьдесят. Ставки равны. Игроки пошли ва-банк. Здесь нет дилеммы у того человека, что у рычага, ибо он априори знает, что заставит повернуть поезд. Ситуация не завидная у того, кто стоит на противоположных путях, он не знает останется в живых или нет, поверну я рычаг или нет. А я поверну. И любой на моем месте повернул бы. Потому что нам свойственно сначала думать о спасении своей шкуры, а потом уже о чьей-то другой. Почему когда вызываем такси, то садимся на заднее сидение позади водителя? Да потому что так есть шанс выжить при аварии. Если на дороге произойдет нечто подобное, то водитель вывернет руль в свою сторону, чтобы при ударе была выше вероятность на спасение. Люди эгоисты.

– Но есть же герои…

– Есть. Есть. Только не в наше время. А если и остались, то поди, сосчитай их. Сколько отдадут свою жизнь за абы кого? Я не герой, Тася. Прости, если разочаровал. Но все равно выбрал бы свою жизнь. А потом… отмаливал бы грехи.

На этом завершилось наше свидание.

Однако задача с вагонеткой не выходила у меня из головы. Насколько же грамотно построены условия. И если я разобрался со второй задачей, то совершенно не знал, что делать с первой. Чтобы выбрал я, будь у меня шанс что‐то изменить? Да и меняю ли я хоть что‐то, выбирая меньшее зло?!

Пять против одного. Что выбрать?

Глава 7. Исповедь.

20 мая, среда

Вчера после занятий меня забрал Джерри и повез к себе в гости, собственно, чтобы обсудить план.

Честно говоря, я сильно волновался, ибо перед тем, как зайти в квартиру, он мне шепнул: «Будь самим собой. Как ведешь себя в университете. Жена не знает ничего». И открыл дверь.

Нас выбежала встречать очаровательная кудрявая девочка пяти лет в синем платьице и ослепительно белых гольфиках. Она так громко визжала «папа», что я чуть не оглох. Завизжала, подбежала и запрыгнула Джерри на руки, обхватила двумя руками шею и звонко поцеловала. Никогда не видела, чтобы он так широко улыбался и по‐детски морщил нос, за ним это повторяла дочка и заливисто хохотала. К нам в коридор вышла привлекательная женщина. Выглядела она очень ухожено, молодо, что сложно называть ее «женщиной», но статус жены и матери отбирает у меня право называть ее