Тригон. Изгнанная (СИ) - Дэкаэн Ольга

И только спустя какое-то время, удостоверившись, что огонь не распространился по округе, они втроём покидают пепелище. Запах горелой человеческой плоти ещё долго преследует Тилию, отбивая в будущем всякий интерес к мясу.

Обратную дорогу Руке, из-за потревоженной ноги, всё труднее преодолеть, и Вара принимает решение оставить её в лагере и уже вместе с Тилией отправиться к водоёму. Однорукая протестует, но по покрытому испариной лицу видно, как тяжело даётся ей обратный путь.

Уже подходя к Первой Луже, Тилия палкой выкапывает из земли немного корня мыльнянки, мелкие розоватые соцветия которой лишь немногим отличаются от тех генномодифицированных, что растут в колонии. Хотя эффект тот же. Встречаются ещё несколько видов растений, которые выращивают и в Теплицах, и она про себя перебирает их названия, стараясь припомнить их полезные свойства. Хвощ полевой с его бурыми зубчатыми листьями, которые используют не только в пищу, но и применяют в медицине, ревень, словно веером покрывший высушенную солнцем землю, медуница с её синевато-розовыми соцветиями, дружно тянущимися к небу.

Наконец, добравшись до Второй Лужи, Тилия принимается за стирку. Мокрый, тяжёлый мех так и норовит выскользнуть из рук и пойти ко дну, а запах псины просто невыносим, но она не сдаётся, лучше других зная, что для неё следующая ночь будет такой же холодной, как и все предыдущие. Вскоре очередь доходит и до ножа. Хотя, судя по полусгнившим клыкам его прежнего хозяина трудно поверить, что тот вообще нуждался в дополнительной помощи при обдирании мяса от костей.

— Ты молодец, что нашла для нас те корни, — нарушает тишину Вара, когда они пускаются в обратный путь. Лица она больше не прячет и только теперь Тилия с удивлением осознаёт, что не отводит поспешно глаз, как это делала раньше. Привыкает. — Последнее время у нас всё хуже с едой. Такую ораву не так-то легко прокормить.

— В Долине ещё полно растений, которые можно есть. Я могу показать.

— Как-нибудь в другой раз, — одобрительно кивает Вара. — Ты, наверное, вторая после Галии, кто так много знает о Яме.

— Не так уж и много, — пожимает плечами Тилия, пытаясь равномерно распределить на них невероятно тяжёлые шкуры.

— Иногда мне кажется, что ты что-то не договариваешь. Таких, как ты здесь ещё не было.

— А те, что были с отметинами, были иными? — собравшись с духом, всё же задаёт она давно мучивший вопрос. Она больше не может оставаться в неведении, тем более что с некоторых пор это стало смертельно-опасным. — Что с ними произошло?

— Тебе лучше не лезть в это, — тут же обрывает её Вара. Этот разговор ей явно неприятен, но молчать Тилия уже не может. Это её жизнь, её клеймо и она хочет знать, какими последствиями может ей грозить милитарийская печать.

— Рука рассказала мне о тех двоих, что пропали. Но ты ведь говорила, что помнишь троих?

— Третий прожил здесь чуть дольше, — спустя какое-то время, наконец, сдаётся Вара. — Его нашли на барьере спустя день, после того, как он пропал. Признаки те же… — гоминидка неожиданно останавливается и устремляет прищуренный взгляд на Тилию. — Но знаешь, что ещё мне тогда показалось странным? Его не тронули Витилиго! Он пролежал там ночь, но псы покружили-покружили, кучу следов оставили, да и убрались на свою территорию.

— И где эта территория? — слегка нахмурившись, смотрит в помеченное радиацией лицо Тилия.

— Я не знаю. За барьерами где-то.

— Может они и правда любят только свежее мясо?

— Этим монстрам плевать, — отрицательно качает головой Вара, снова поворачивая к лагерю. — Они съедают свою добычу почти целиком, оставляют нетронутой лишь голову. Появляются среди ночи, а потом снова исчезают.

— Я где-то слышала, что мозг самое вкусное…

— Видимо эти дикие твари так не считают! — усмехается впереди идущая Вара.

— Ты их видела, этих Витилиго?

— Мельком. Из наших с ними кое-кто сталкивался… — гоминидка на секунду замолкает, погружаясь в воспоминания, — и остался без ноги. Витилиго отгрызли её почти по колено, но ему удалось забраться на дерево. Это случилось на рассвете и спасло ему жизнь. Мы слышали крики, но смогли помочь только, когда псы убрались прочь. Галия спасла ему жизнь: прижгла рану и остановила кровь.

— Я что-то не заметила… — задумчиво произносит Тилия, пытаясь вспомнить, у кого в лагере не хватает конечности. У неё было достаточно времени, чтобы изучить каждого жителя лагеря. Она, по сути, только этим не занималась, когда не нужно было приглядывать за Рукой, носить Като еду или ходить на Лужи. Была парочка слепых, ещё те, у кого не было рук, как у её соседки, больше всех тех, кто не слышал, как Галия, даже безухие встречались, но чтобы без ноги…

— Не напрягайся, его ты среди наших не найдёшь. Это он был убит.

«Изгнанник!» — осеняет Тилию, и перед глазами тут же появляется видение гоминида с необычным цветом волос и ледяным взглядом.

— Если у тебя нет ноги, ты обязательно становишься чьим-то эуком, — продолжает Вара, натягивая на лицо платок. Значит, они уже близко и скоро выйдут к лагерю. — А ещё лёгкой добычей для остальных.

Но Тилию больше интересует другое:

— Как по-твоему, почему псы не тронули того мёртвого?

— Понятия не имею, — пожимает плечами Вара. — Галия его осмотрела, сказала, что внешне всё было нормально.

— Но что-то с ним определённо было не так… — напоследок задумчиво произносит Тилия. Попрощавшись со своей спутницей и прихватив со стола кое-какой снеди и деревянную кружку воды, она, вконец измотанная, плетётся к хижине и забирается внутрь. Сваливает в угол выстиранные и почти уже сухие вещи убитого ею гоминида и, сменив несвежую повязку на руке, забывается тревожным сном, где главные действующие лица — огромные зубастые твари с всклокоченными гривами, совсем не похожие на милые создания, увиденные ею когда-то.

Беспокойный сон Тилии, населённый жуткими монстрами, обрывается так же внезапно, как и начинается. В первое мгновение ей никак не удаётся понять, где она находиться. Знает только одно, это не хижина Долины. Но стоит глазам различить тусклый свет соседней комнаты, на неё накатывает волна облегчения: «Я дома!»

Опустив босые ноги с кровати на ледяной, почти стерильный пол — давно забытое ощущение — она крадётся к приоткрытой двери, где за столом слегка ссутулившись, сидит отец, по привычке обложившись книгами с толстыми корешками, под собственное бормотание, делая записи.

С непривычки звенящая тишина Башни давит на уши. Не слышно ни гула люминесцентных ламп под потолком, ни размеренных шагов милитарийцев за дверью, особенно остро ощущаемых во время ночных обходов, ни едва различимых голосов соседей за тонкими стенными перегородками — колонисты уже давно привыкли говорить полушёпотом, боясь накликать беду.

Тилия не припомнит и часа, чтобы в Башне было так тихо, не считая тех моментов, когда были перебои с электричеством, и её матери приходилось доставать с верхней полки стеллажа ворох свечей и коробку парафиновых спичек. С каждым годом этот товар на прилавках комиссионки становился всё более редким, и за него приходилось отдавать всё больше карточек: генератор сбоил всё чаще и отключения становились более продолжительными…

Наконец, в полной мере осознав, что вернулась домой и тот кошмар, что преследовал её уже больше недели, закончился и можно жить дальше, Тилия чувствует себя почти счастливой. Теперь её жизнь наладиться. Но слова приветствия застревают в горле, едва только она замечает хмурое лицо отца. Он словно не узнаёт свою дочь. Или, может, не рад её видеть?

— Привет, папочка! — тихо шепчет она, делая нерешительный шаг по направлению к письменному столу. Тому самому, за задней перегородкой которого скрывались самые ценные, но и самые опасные сокровища их семьи. Возможно, пока её не было, за потайной стеной появилась парочка новых.

Она и забыла, когда в последний раз называла его так. Папочка! Почему именно сейчас всплыло в памяти это забытое обращение? Вырвалось с такой лёгкостью, словно она снова та девчушка с двумя косичками, которой на ночь рассказывали сказки и украдкой гладили по темноволосой головке: семейные привязанности и тёплые чувства между родителями и их детьми никогда не поощрялись властями. Так гласил очередной эдикт — десятый: «Каждая семья, как ячейка общества, состоит из двух трудоспособных взрослых и двух детей, никакого тёплого общения даже с младенцами, ради их собственного же блага, не допускается».