Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сколько ей было лет? Как мне сейчас? Нравилось ли ей смотреть на небо так, как это нравится мне? Мне хочется знать больше. У меня трясутся руки и кружится голова, словно я впервые в жизни вижу маму. Я сажусь на какую-то коробку и пытаюсь успокоиться. Не могу. Достаю еще одну записку.
Помнишь, как ты сделала соус песто с грецкими орехами вместо кедровых? А я тут попробовала с пеканами, и знаешь что? Получилось даже лучше. Вот рецепт:
2 чашки свежих листьев базилика
⅔ чашки оливкового масла
½ чашки обжаренных пеканов
⅓ чашки свеженатертого пармезана
2 больших зубчика чеснока, раздавленных в чеснокодавке
½ чайной ложки соли
Мама готовит песто с грецкими орехами! Это еще лучше, чем сон среди сирени. Так по-человечески, так обыденно. Думаю сделать на ужин пасту с песто. Моя мама гремит кастрюлями на кухне. Кладет в комбайн базилик, грецкие орехи и оливковое масло, нажимает «вкл.». Кипятит воду для пасты! Надо рассказать это Бейлз. Мне хочется крикнуть ей в окно: наша мама кипятит воду для пасты! Я так и сделаю. Расскажу Бейли. Я иду к окну, взбираюсь снова на стол, высовываю голову наружу и ору в небеса, рассказываю сестре все, что сейчас узнала. У меня слегка кружится голова, и да, я упала со своего дерева. Я возвращаюсь обратно на чердак и надеюсь, что никто не слышал, как какая-то девчонка во весь голос вопит про пасту и сирень. Я делаю глубокий вдох. Открываю еще одну записку.
Пейдж!
Я уже много лет пользуюсь твоими духами. Теми, что, как ты говорила, пахнут солнечным светом. Я только что узнала, что их перестали выпускать. Теперь я чувствую, будто совсем тебя потеряла. Это невыносимо.
Мама
Ох!
Но почему бабуля не рассказывала нам, что у мамы были духи с запахом солнечного света? Что она весной спала в саду? Что делала песто с грецкими орехами? Почему она прятала от нас настоящую маму? Но как только я задаю себе эти вопросы, то понимаю, что уже заранее знаю ответ. Потому что по моим венам теперь течет не кровь, а тоска по маме, которая любит сирень. Тоска, которой я никогда не ощущала, думая о Пейдж Уокер, странствующей по миру. С той Пейдж Уокер я никогда не чувствовала себя дочкой, а вот с мамой, которая кипятит воду, чувствую. Но ведь чтобы почувствовать себя дочерью, надо, чтобы кто-то назвал себя мамой… Надо ощутить, что тебя любят…
Теперь меня заполняет что-то, что гораздо хуже тоски. Потому что какая мать, которая кипятит воду для пасты, оставит двух маленьких девочек?
Как она могла?
Я закрываю крышку, ставлю ящик обратно на полку, быстро складываю коробки Бейли к окну и спускаюсь по лестнице в пустой дом.
Глава 30
(Написано на одноразовом стаканчике, найденном у старой сосновой рощи)
Следующие несколько дней тащатся черепашьим шагом. Я пропускаю репетиции, запершись в Убежище. Джо Фонтейн не заходит в гости, не звонит, не пишет эсэмэски или электронные письма, не пишет в небе следом от самолета, не общается посредством морзянки, не передает телепатических посланий. Ничего. Я уже вполне уверена, что они с «Привет, Рейчел» переехали в Париж, где теперь питаются шоколадом, музыкой и красным вином, пока я сижу у окна, пялясь на дорогу. По которой, кстати, никто не идет вприпрыжку с гитарой в руках, как случалось раньше.
Дни идут. Любовь Пейдж Уокер к сирени и ее способность кипятить воду потрясающим образом стирают с нее шестнадцать лет мифического существования. Без этих шестнадцати лет остается лишь одно: наша мать оставила нас. Тут отговорками не отделаешься. И что за человек способен на такое? Рип ван Ленни права: я жила в мире снов, полностью загипнотизированная бабушкиными сказками. Моя мама – психичка ненормальная, и я, скорее всего, тоже, потому что, какой дебил поверит в такие нелепицы? Все те гипотетические другие семьи, о которых недавно говорил Биг, абсолютно правы. Моя мама – нерадивая, безответственная и, возможно, умственно отсталая женщина. Она совсем не героиня. Просто эгоистка, которая не справилась со своими обязанностями и оставила на крыльце своей матери двух крошек. И больше не возвращалась. Вот кто она такая. И вот кто мы такие: двое покинутых, брошенных детей. Я рада, что Бейли до этого не додумалась.
На чердак я больше не возвращаюсь.
Все в порядке. Я привыкла к маме, которая путешествует на ковре-самолете. И к этой маме тоже привыкну, правда? А вот с чем я не могу свыкнуться, так это с мыслью, что, несмотря на всю мою глубокую любовь к нему, он никогда меня не простит. Как привыкнуть к тому, что никто больше не назовет меня Джоном Ленноном? И не заставит поверить, что небо начинается у моих ног? И не будет вести себя как последний придурок, чтобы я сказала quel dork? Как привыкнуть к отсутствию мальчика, который превращал меня в сияние?
Я не могу.
Что еще хуже: с каждым днем в Убежище становится все тише. Даже когда я врубаю на полную катушку магнитофон, даже когда говорю с Сарой (она все еще извиняется за провал операции «Соблазнение»), даже когда репетирую Стравинского, тут становится все тише и тише, пока все звуки не затихают настолько, что я слышу только одно: стук гроба, который опустили в землю.
С каждым днем удлиняются периоды, когда я не слышу каблучков Бейли в коридоре, не вижу краем глаза, как она читает, лежа на кровати, или как декламирует что-то перед зеркалом. Я привыкаю, что ее нет в Убежище, и мне от этого тошно. Тошно, что теперь, перебирая вещи в ее шкафу и вжимаясь в них лицом, я не нахожу ни единой блузки, ни одного платья, что хранили бы ее запах. Это я виновата. Теперь все вещи пахнут мной.
Мне тошно, что ее телефон наконец отключили от сети.
С каждым днем пропадает какой-то след моей сестры, и не только из окружающей реальности, но и из моей памяти, и я ничего не могу с этим поделать. Просто сижу в этом беззвучном Убежище безо всяких запахов и плачу.
На шестой день Сара объявляет чрезвычайное положение и заставляет меня пообещать, что мы сходим в кино тем же вечером.
Она подбирает меня на своей «тоске». На Саре черная мини, черные метровые шпильки и черный же топик (еще более мини, чем юбка), который открывает весь живот и добрую половину грудной клетки. Довершает ансамбль лыжная шапочка в тон – думаю, так Сара решила проявить практичную сторону своей натуры: днем задули холодные ветра, и теперь на улице холодно, как в Арктике. На мне коричневый замшевый жакет, водолазка и джинсы. Мы с Сарой словно прибыли из разных климатических поясов.
– Привет! – здоровается она и вынимает изо рта сигарету, чтобы поцеловать меня, когда я заберусь в машину. – На этот раз фильм и правда будет хороший, не как в прошлый раз, когда я уговорила тебя пойти, а там всю первую часть женщина сидела и разговаривала с котом. Согласна, это было несколько проблематике.
У нас с Сарой совершенно противоположные взгляды на кино. Все, что нужно мне, – это усесться в темноте с огромным ведром попкорна. Погони? Отлично! Девочка добивается любви? Прекрасно! Лузер побеждает? Великолепно! Дайте мне повизжать, поплакать и расплыться лужицей в кресле. А Сара терпеть не может такой банальщины и вечно жалуется, что наши мозги загнивают и мы уже не сможем мыслить самостоятельно, попав в плен доминантных парадигм. Она предпочитает фильмы с фестивалей – иностранные ленты, где ничего не происходит, никто не разговаривает, все влюблены в людей, которые никогда не ответят им взаимностью, и на этом кино заканчивается. Сегодня в программе какой-то до отупения скучный черно-белый экземпляр из Норвегии.
Сара внимательно смотрит мне в лицо и сникает:
– Ты такая несчастная…
– Тяжелая неделя выдалась.
– Сегодня будет весело, обещаю. – Она убирает руку с руля и вынимает из рюкзака коричневый сверток. – Это я взяла на фильм. Водка.
Она протягивает сверток мне.
– Хм, ну теперь я точно усну в самом разгаре этого остросюжетного черно-белого немого кино из Норвегии.
Она закатывает глаза:
– Фильм не немой, Ленни.
Пока мы стоим в очереди, Сара прыгает на месте, стараясь согреться. Рассказывает мне, как отлично держался на симпозиуме Люк, его почти не смутило, что он был там единственным парнем. Он даже заставил ее задать вопрос о музыке. Но тут, не успевает Сара договорить и в очередной раз подпрыгнуть, как вдруг замирает с выпученными глазами. Через секунду она продолжает, как ни в чем не бывало, но я уже не слушаю ее. Я поворачиваюсь: с другой стороны улицы под руку с Рейчел стоит Джо.
Они до того увлечены разговором, что даже не заметили, когда светофор загорелся зеленым.
- Forgive me, Leonard Peacock - Мэтью Квик - Современная проза
- Тот, кто бродит вокруг (сборник) - Хулио Кортасар - Современная проза
- Дела твои, любовь - Хавьер Мариас - Современная проза
- Французский язык с Альбером Камю - Albert Сamus - Современная проза
- Фанатка - Рейнбоу Рауэлл - Современная проза
- Прошлой ночью в XV веке - Дидье Ковеларт - Современная проза
- Язык цветов - Ванесса Диффенбах - Современная проза
- Разгон - Павел Загребельный - Современная проза
- День опричника - Владимир Сорокин - Современная проза
- Только слушай - Елена Филон - Современная проза