Небо повсюду - Дженди Нельсон

– Как он поживает?

– Ну, так…

– Все про него спрашивают. Раньше, спустившись со своих деревьев, он каждый вечер заглядывал в салун. – Мария помешивает соус в огромной кастрюле – точь-в-точь ведьма со своим котлом, – а я пытаюсь незаметно выбросить куда-нибудь еще одну испорченную вафельную трубочку. Мало того, что у меня сестра умерла, так я еще и больна от любви. – Без него это место совсем уже не то. У него все хорошо?

Мария убирает с влажного лба темный завиток и с раздражением смотрит на растущую гору сломанных трубочек.

– Более или менее, как и у всех нас. Теперь он после работы идет домой, – отвечаю я и умалчиваю о том, что за вечер он выкуривает три ящика травы, чтобы заглушить боль. Я все поглядываю на дверь, надеясь, что вот-вот она раскроется и на пороге появится Джо.

– Я тут слышала, что на днях у него на дереве появилась гостья, – нараспев сообщает Мария, привычно переключаясь на сплетни.

– Быть не может! – Я прекрасно знаю, что, скорее всего, так оно и есть.

– Точно. Ты же знаешь Дороти Родригез? Учительница начальных классов. Одна птичка мне напела, что они с Битом вечером поднялись в бочке на дерево, и, ну ты понимаешь… – Она лукаво подмигивает. – Устроили пикник.

– Мария, это же мой дядя! – в отчаянии умоляю ее я.

Мария смеется и переходит к обсуждению других парочек в Кловере, пока наконец на кухню не вплывает Сара. Выглядит она так, словно ограбила склад тканей с узором в огурцы. Она встает в дверном проеме и поднимает руки, сложив пальцы знаком мира.

– Сара! Ты выглядишь в точности, как я двадцать – ах нет, уже почти тридцать! – лет назад, – говорит Мария, направляясь в холодильную комнату.

Я слышу, как за ней хлопает дверь.

– Что у тебя стряслось? – спрашивает меня Сара. За ней словно вошел теплый летний день: волосы ее еще влажные после купания.

Когда я позвонила, они с Люком «работали» над какой-то песней в ущелье Флайинг-Мэн. Она обнимает меня через прилавок, и я чувствую запах речной воды.

– А кольца на пальцы ног ты надела? – Я пытаюсь оттянуть момент признания.

– Естественно. – Она поднимает ногу в цветастой штанине, чтобы показать мне.

– Впечатляет.

Сара прыгает на стул и кидает на прилавок свою книгу «Написанное на теле» авторства Элен Сиксу.

– Ленни, эти французские феминистки в сто раз круче тупых экзистенциалистов. Я так прониклась их идеей jouissance. Оно означает трансцендентный восторг, о котором, я уверена, вы с Джо все и так знаете. – Она взмахивает невидимыми барабанными палочками.

– Знали, – поправляю я ее с глубоким вздохом и готовлюсь услышать худшее в истории – «А ведь я предупреждала».

– Но вчера… – Она недоверчиво трясет головой, пытаясь переварить новость. – Вы так резво сбежали с репетиции, что нас всех просто затошнило от бесспорных, неопровержимых, безошибочных признаков истинной любви, которая так и сочилась из ваших тел, что стремились друг к другу с силой магнитов. Рейчел чуть не взорвалась. И это было прекрасно! – И тут Сару осеняет. – Нет, только не это!

– Пожалуйста, давай обойдемся без твоих коров, лошадей и трубкозубов, ладно? Никаких нотаций.

– О'кей, обещаю. А теперь успокой меня, скажи, что это не так. Я же говорила, что у меня были дурные предчувствия.

– Ты была права. – Я прячу лицо в ладонях. – Джо увидел, как мы целуемся.

– Ты что, шутишь?

Я качаю головой.

Как нарочно, мимо окон кухни на скейтах проезжает компания крошечных копий Тоби. Рёву от них, как от «боинга».

– Но зачем, Ленни? Зачем ты вообще это делаешь? – Как ни странно, в голосе ее нет осуждения. Ей правда интересно. – Ты же не любишь Тоби.

– Нет.

– И ты помешана на Джо.

– Абсолютно помешана.

– Тогда зачем?

Вот уж вопрос на миллион долларов!

Я запихиваю начинку в одну трубочку, потом в другую и в процессе пытаюсь сформулировать свою мысль поточнее.

– Я думаю, дело тут в том, что мы оба очень любим Бейли. Наверное, это звучит безумно.

Сара таращится на меня:

– О да, звучит более чем безумно. Бейли вас обоих убила бы на месте.

Сердце бешено колотится у меня в груди.

– Не сомневаюсь. Но Бейли умерла, Сара. И мы с Тоби не знаем, как с этим справиться. Понятно? – Я раньше никогда в жизни не орала на Сару. Но сейчас я просто в ярости: она посмела сказать то, что я сама и так знаю. Бейли бы точно меня убила, и от этого мне хочется орать на Сару еще громче, что я и делаю: – И как прикажешь мне поступить? Епитимью на себя наложить? Умерщвлять плоть, опускать руки в известь, втирать в лицо перец, как святая Роза? Власяницу надеть?

Глаза у Сары чуть не вылезают из орбит.

– Да, именно это и сделай! – вопит она в ответ, но потом уголки губ у нее начинают подергиваться. – Угу, надень власяницу. И шляпу из волос. Волосяной костюм! – Лицо у нее искривляется гримасой смеха, и она слабо блеет: – Святая Ленни! – И сгибается пополам от хохота.

Наш гнев выливается в приступ неконтролируемого смеха: мы обе скрючиваемся в три погибели, хватаем ртом воздух. И это так прекрасно, даже если я умру от недостатка кислорода.

– Прости, – выговариваю я, совсем запыхавшись.

Сара еле дышит:

– Нет, это ты меня прости. Я же обещала, что не буду. Хотя выговориться было приятно.

– И мне…

Мария вплывает обратно, неся в фартуке помидоры, перец и лук, окидывает нас взглядом и командует:

– Так, выметайтесь отсюда, и ты, и твоя сдвинутая компашка. Отдохните.

Мы с Сарой падаем на скамейку перед рестораном. На улицу из гостиниц начинают выползать обгоревшие парочки, приехавшие из Сан-Франциско. Они замотаны в черное и рыщут в поисках завтрака, автосервиса или хорошего косячка.

Сара закуривает и трясет головой.

Надо же, я смогла поставить ее в тупик. Знаю, ей все еще хочется возопить: «О чем ты вообще думала, Ленни, о тысячи летающих лисиц?», но она сдерживается.

– Ладно. Сначала займемся возвращением этого Фонтейна, – спокойно объявляет она.

– Но как?

– Видимо, заставить его ревновать – не вариант.

– Видимо, да. – Задумчиво обхватив подбородок, я смотрю на тысячелетнюю сосну по ту сторону дороги. Дерево взирает на меня с нескрываемым ужасом. Оно явно желает дать мне хорошего пинка под юный зад. Моему юному заду очень стыдно.

– Знаю! – восклицает Сара. – Ты его соблазнишь. – Она опускает ресницы, складывает губы уточкой, затягивается и выпускает идеальный комочек дыма. – Беспроигрышный вариант. Попробуй вспомнить хоть один фильм, где бы это не сработало.

– Шутишь? Он ужасно обижен и зол. Я звонила ему сегодня три раза, и он отказывается со мной говорить. И помни, пожалуйста, что это я, а не ты – я и соблазнять-то не умею.

Я так несчастна. Все время вспоминаю, какое безжизненное и застывшее лицо было у Джо. Если есть на свете лицо, которое не проймешь соблазнениями, то это именно оно.

Сара одной рукой скручивает шарф, держа сигарету в другой:

– Тебе ничего не надо будет делать, Ленни. Просто заявись на завтрашнюю репетицию в шикарном виде. Так, чтобы он не смог устоять. – Она произносит «шикарном» так, словно в слове десять слогов. – Его гормональный всплеск и дикая страсть сделают все за тебя.

– А разве это не чудовищно – поверхностный подход, мисс французская феминистка?

– Аи contraire, та petite. Феминистки много пишут о том, что нужно гордиться телом и его langage. – Она взмахивает шарфом. – Как я уже говорила, для них важно понятие jouissance. Конечно, они используют его, чтобы перевернуть довлеющие патриархальные парадигмы и литературный канон, созданный белыми мужчинами, но об этом позже. – Она бросает сигарету на землю. – В любом случае, попробовать стоит. Будет весело! Мне-то уж точно.

Однако лицо ее подергивается дымкой грусти.

Мы обмениваемся взглядами, в которых застыли целые недели невысказанных слов.

– Мне просто казалось, что ты теперь не сможешь меня понять, – выпаливаю я.

Я чувствовала себя совсем иначе, а Сара осталась прежней. Уверена, что Бейли ощущала то же самое в отношении меня, и она была права. Иногда приходится разбираться с собственным хаосом в одиночку.

– Я и не понимала! – восклицает Сара. – Правда, не понимала. Чувствовала – и чувствую — себя такой бесполезной, Ленни. И ты бы знала, какое говно все эти книги по переживанию горя. Такие сухие – стопроцентный хлам.

– Спасибо, что читала их, – отвечаю я.

Она смотрит себе под ноги:

– Я тоже по ней скучаю.

До этой секунды мне и в голову не приходило, что она может читать эти книги и для себя тоже. Но это конечно же правда. Она боготворила Бейли. А я оставила ее горевать в одиночестве. Я не знаю, что сказать, поэтому протягиваю руки и обнимаю ее. Изо всех сил.