Четыре тысячи недель. Тайм-менеджмент для смертных - Оливер Беркман

все возможное, добиваясь максимальной производительности. А экономист Юрий Ларин придумал план, который по прошествии времени кажется до смешного самонадеянным: добиться, чтобы советские предприятия бесперебойно работали весь год, без единого дня простоя. Отныне, объявил он в августе 1929-го, неделя будет длиться не семь, а пять дней: четыре рабочих, а потом день отдыха. А главное, согласно плану Ларина, работники должны были жить по разным календарям. Они были разделены на пять групп, обозначенных цветом: желтый, зеленый, оранжевый, фиолетовый, красный. Каждому цвету назначалась своя пятидневка, и выходные у участников не совпадали, чтобы рабочий процесс не прекращался даже на день. Советские власти утверждали, что пролетариату это даст множество преимуществ: выходные у рабочих будут чаще, они смогут спокойно, без спешки сходить в театр, музей или магазин, поскольку число посетителей там уменьшится.

Но, как объясняет Джудит Шулевиц, главным последствием реформы для простых советских граждан стало уничтожение самой возможности общественной жизни. А все дело в расписании. Два друга, попавшие в разные календарные группы, не могли встретиться в выходной. Предполагалось, что мужья и жены должны попадать в одну и ту же группу, но зачастую этого не происходило, поэтому семьи также оказались под ударом. Невозможны стали и воскресные религиозные службы. Хотя с точки зрения Москвы ни то ни другое проблемы не представляло. Подрыв конкурента – авторитета церкви – входил в задачи советской власти. (Например, историк Э.Г. Ричардс, который вел хронику эксперимента, отметил, что «вдова Ленина, как истинная марксистка, считала семейные собрания по воскресеньям достаточным поводом для отмены этого дня»{138}.) Один рабочий довольно смело пожаловался в официальную газету «Правда»: «Что делать дома, если жена на заводе, дети в школе и никто не может прийти к нам в гости? Что остается, кроме как пойти в общественную чайную? Что за жизнь, когда праздники наступают посменно, а не для всех? Что это за праздник, если его приходится отмечать одному?»{139} Реструктурированная рабочая неделя сохранялась в той или иной форме до 1940 года. Затем от нее отказались из-за проблем, связанных с обслуживанием оборудования. Но к тому времени советское правительство уже невольно продемонстрировало, что ценность времени зависит не от его количества, а от возможности человека синхронизироваться с близкими.

Вместе во времени

Когда человек хорошо синхронизирован с другими, у него возникает еще одно интуитивное чувство: время кажется более реальным, более интенсивным, ярким, наполненным смыслом. В 1941 году молодой американец Уильям Макнил был призван в армию Соединенных Штатов и направлен на базовую подготовку в лагерь, расположенный на пыльных техасских просторах, заросших кустарником. Формально его задачей было научиться стрелять из зенитных орудий. Но, поскольку в лагере на тысячи новобранцев было только одно орудие, и то не вполне исправное, офицеры заполняли избыток свободного времени солдат традиционной маршевой подготовкой. На первый взгляд, считал новичок Макнил, тренировки выглядели совершенно бессмысленными. К началу Второй мировой войны войска перемещались на большие расстояния на грузовиках и поездах, а не пешком. А после того как был изобретен пулемет, маршировать строем в разгар сражения означало, по сути, просить врага убить вас. И поэтому Макнил не был готов к тому, насколько сильно его потрясет маршировка с солдатами:

Бесцельно маршируя по учебному полю, шагая уставным шагом, думая только о том, чтобы идти в ногу и сделать следующий шаг правильно и вовремя, я почему-то чувствовал себя хорошо. Трудно описать словами эмоции, возникавшие при длительном перемещении в маршевой колонне. Чувство всепроникающего благополучия – вот что я помню. Более конкретно – странное чувство расширения, своего рода раздувания личности, когда становишься больше, чем сама жизнь. И все это благодаря участию в коллективном ритуале… Хватало быстрого, ритмичного движения, чтобы мы чувствовали, что довольны собой, довольны тем, что движемся вместе, и смутно довольны миром в целом{140}.

Этот опыт запомнился Макнилу. И после войны, занявшись профессионально историей, он вернулся к этим раздумьям в монографии под названием «Едины во времени» (Keeping Together in Time). В ней автор утверждает, что роль синхронного движения наряду с хоровым пением в мировой истории была сильно недооценена – а ведь оно способствовало сплочению таких разнородных групп, как строители пирамид, солдаты армии Османской империи и японские офисные работники, которые в начале каждого рабочего дня встают из-за столов, чтобы заняться групповой гимнастикой. Римские генералы были одними из первых, кто обнаружил, что солдаты, марширующие в ногу, могут преодолевать гораздо бóльшие расстояния, прежде чем устанут. А некоторые биологи-эволюционисты предполагают, что музыка – явление, которое оказалось трудно объяснить с точки зрения дарвиновского естественного отбора, кроме как тем, что это приятный побочный продукт более важных механизмов, – могла возникнуть как способ координации больших групп воинов племени, которые могли двигаться сообща, следуя ритмам и мелодиям, тогда как другие формы коммуникации были для этой цели слишком обременительны{141}.

В повседневной жизни мы также постоянно синхронизируемся, обычно сами того не осознавая. Аплодисменты в театре постепенно приобретают ритмичное звучание; идя по улице рядом со знакомым или даже незнакомым человеком, вы вскоре обнаруживаете, что шагаете с ним в ногу. Это подсознательное побуждение к скоординированным действиям настолько сильно, что даже непримиримые соперники не могут ему противостоять. Было бы трудно представить двух людей, сильнее желающих победить, по крайней мере на сознательном уровне, чем спринтеры Усэйн Болт и Тайсон Гэй. В 2009 году они соревновались за титул чемпиона мира среди мужчин по бегу на 100 м. Но покадровый анализ забега показал, что, хотя Болт был поглощен стремлением к победе, он не мог не подстраиваться под бег Гэя{142}. И почти наверняка именно это принесло Болту победу: другие исследования показали, что подстраивание под внешний ритм делает движение более эффективным. Так что вполне вероятно, что Гэй, вопреки собственному желанию, помог сопернику установить новый мировой рекорд.

А еще есть секрет, хорошо известный танцорам, которые «растворяются» в танце. Синхронность, помимо всего прочего, может быть порталом в другое измерение – в то священное место, где границы «я» размываются, а времени, кажется, не существует. Я сам испытал это, когда пел в любительском хоре: высокие и низкие голоса сливаются воедино, получается совершенное звучание, которого мало кто из непрофессиональных певцов мог бы достичь как солист. (Необыкновенная психологическая польза хорового пения не уменьшается «даже при посредственных вокальных данных каждого исполнителя»{143}, заключают авторы одного исследования 2005 года.) Если на то пошло, я прочувствовал это и в более приземленных условиях. Отрабатывая ежемесячную смену в продовольственном кооперативе, например бросая упаковки моркови и брокколи на ленту конвейера синхронно с другими работниками, я в течение нескольких часов ощущал, что эти едва знакомые люди мне ближе, чем некоторые настоящие друзья. На какое-то время мы с ними как будто оказывались в монастыре, где общие часы молитвы и труда придают дню согласованность и ощущение общей цели.

В таких моментах присутствует нечто таинственное и очень мощное. С точки зрения военных командиров, главное преимущество синхронности в действиях солдат не в том, что они могут преодолевать большие расстояния. Чувство, что они принадлежат к чему-то большему, чем они сами, увеличивает их готовность отдать жизнь за свое подразделение. Репетируя «Мессию» Генделя в церкви с высокими потолками, певец-любитель почти в состоянии представить, как человек может войти в такое состояние. Мир «не преобразуется в миллион мерцающих измерений надежды и возможностей, когда я пою одна», отмечает поющая в хоре писательница Стейси Хорн. Это происходит, только «когда я окружена моими коллегами-хористами, и все разные звуки, которые мы издаем, объединяются, чтобы заставить нас звучать в гармонии, – освещенные вместе, как светлячки, синхронно вспыхивающие от любого шедевра, который в настоящее время проносится через наш мозг, тело и сердце»{144}.

Свобода никогда не видеться с друзьями

Вопрос вот в чем: какой свободы мы действительно хотим, когда речь идет о времени? С одной стороны, в нашей культуре превозносится суверенитет личного времени – свобода устанавливать собственный график, делать собственный выбор, то есть