Пьесы - Николай Гуриевич Кулиш

таков был наш разговор? Пардон и пожалуйста! Я знаю, что я говорила и что еще буду говорить…

М а л а х и й (следивший за каждым ее словом, вдруг остановил ее рукой). Точнее: «Служила, служила, плакала, плакала, пока не плюнула вот так… тьфу, да и не пошла к одной мадамочке», — сказали вы. «Вот и Матильдочка так, а посмотрите, — вы и она, она и вы», — сказали, да еще и показали, о женщина!

А п о л л и н а р и я. Я?

М а л а х и й. И соблазняли, и искушали велехитро, что пища у вас обильная, обращение умильное, вино искристое, мыло душистое, гигиена, шоколад…

А п о л л и н а р и я. Матильдочка, скажи, разве ж я это говорила, душенька?

М а т и л ь д а. Напротив, и ничего подобного!

М о л о д о й  ч е л о в е к. Я был при этом. Ничего такого и подобного эта гражданка мадам не говорила. Наоборот, хоть я ихнего социального происхождения и не знаю, но скажу, что поведение их с Олей было такое, — не надо вам и Восьмого марта.

М а л а х и й. Проповедуют и пишут — нет ничего вне классов, а я говорю — вот вам, вот вам внеклассовая солидарность злых. (Молодому человеку.) Да кто же, как не вы, первый подошли к ней с апельсинами, как змей-искуситель искушая ее под деревом возле церкви, чтобы забыла она Кирюшу и полюбила вас, и кто, как не Оля, горько заплакав, рассыпала ваши апельсины и побежала в церковь терять сознательность?

М о л о д о й  ч е л о в е к. Выходит, я ее в церковь привел? Ха-ха!.. Да я всю антирелигиозную пропаганду наизусть знаю, и наоборот — все время агитировал ее, чтобы она бросила все и не боялась бога…

А п о л л и н а р и я. А я ее из церкви вывела.

П е р в ы й  к о м е н д а н т (подошел к Оле, серьезно, сердечно). Скажите, пожалуйста, товарищ, правда вас уговаривали, улещивали бросить советскую работу и пойти… ну, на другую работу, а?

О л я (после паузы). Нет.

В т о р о й  к о м е н д а н т (сморщил брови). Нет? Так, может, кто-нибудь приставал к вам, оскорбил вас словом, плохо держал себя? Говорите прямо, не бойтесь, я гарантирую — вам никто не сделает неприятности.

О л я. Я и не боюсь. Говорю — нет! (От гнева голос стал металлическим.) И уже если вы хотите знать, то больше всего мне надоел (на Малахия) он. Все утро таскался за мною. Как привидение какое-то. (Малахию, гневно.) Скажите, чего вы следили за мною? Зачем?

М а л а х и й. Не следил, а стерег, как раз от тех, кто выслеживал и охотился за вами.

О л я (зло и насмешливо). Вы в сумасшедшем доме не были?

М а л а х и й. Двадцать семь лет.

Движение. Все заволновались.

О л я (два шага к Малахию). Что? Где именно?

М а л а х и й. В своей семье.

О л я. А я думала, в самом деле…

М а л а х и й. В самом деле, Оля, ибо современная семья — сумасшедший дом. Первая ступень сумасшествия. Сумасшедший закуток. Сокращенно — сумзак.

О л я. А любовь?

М а л а х и й. Это — видение! Голубое видение, то есть мечта… Ведь разве не она, неосуществленная, привела вас сегодня в церковь?

Оля поникла. Малахий — два шага к ней.

И разве ж не они (показав на молодого человека и Аполлинарию), воспользовавшись вашим положением, искушали и соблазняли вас на разврат, чтобы играть на струнах универсальной любви?

О л я (подняла голову). Нет! (Резко повернулась и пошла.)

М о л о д о й  ч е л о в е к (Малахию). Ага!

А п о л л и н а р и я (бросилась было за Олей). Дитя мое!

О л я. (Но Оля так взглянула на нее, что Аполлинария прикусила язык. Тогда повернулась к Малахию). Пожалуйста, ведите ее теперь вы! Пожалуйста! У меня есть заработок… (Комендантам.) Наконец, я прошу защиты от таких и подобных намеков, да еще где — в Сов-нар-коме… Матильда! (Демонстративно отошла.)

М а т и л ь д а. Я тоже! (Отошла.)

М о л о д о й  ч е л о в е к. Ведь это клевета! Провокация! (Отошел.)

С т а р и ч о к. Ну да… (Тоже заковылял.)

Г а л и ф е. И за что? (Отошел.)

Но уже входил в комендатуру  к у м, небритый, строгий. За ним боязливо ступала с дорожным узелком  Л ю б у н я.

К у м. Спокойно! Он здесь!

Не суетясь, молча подошел к Малахию, остановился, посмотрел на него, прошел мимо, вернулся, снова подошел.

П е р в ы й  к о м е н д а н т. Вы по какому делу, товарищ, пришли? К кому?

К у м (строго посмотрев на коменданта, отошел от Малахия, постоял, подождал, не отзовется ли он, не улыбнется ли он, тогда подошел в третий раз). Хоть здравствуй, кум, коли молчишь и я молчу! (Коменданту и всем.) А? Чуть было под машину не попали, и за это такая встреча?

Л ю б у н я (боязливо приблизилась). Папенька! Маменька… (Задрожали губы, не могла больше говорить.)

К у м. Спокойно!.. Ну что ж, кум… Кланялась тебе жена твоя, а моя кума…

Л ю б у н я (овладела собой). Сказали — прокляну, Любуня, коль без папеньки вернешься.

К у м. Спокойно! Кланялась, рыдала и еще передавала, что у нее три дочери: Вера, Надежда, Любовь. (Всем.) Мои крестницы. (Малахию.) Веру и Надежду она дома оставляет, а Любовь за тобой посылает.

М а л а х и й. Тени минувшего, прочь с глаз моих! Прочь с глаз!

Л ю б у н я. Папенька! (Хотела что-то сказать, но кум, подав ей воды, перебил.)

К у м. Выпей, Любонька! Выпей, крестница, — вода хоть холодна, но все же теплее сердца и крови твоего отца… (Аполлинарии.) Можно представить, что он ее родной папаша?

А п о л л и н а р и я. Я сочувствую… Скажите, кем он тут служит? В каком чине?

К у м. Он? Нигде он не служит. Напротив, хоть и совершеннолетний, а беспризорный он правонарушитель. Три недели, как из дому удрал.

А п о л л и н а р и я. А-а-а! Так вот он кто!.. (Своим.) Он — никто, понимаете?

Г а л и ф е. Как?

А п о л л и н а р и я. Он из дому удрал, а дочь ищет…

М о л о д о й  ч е л о в е к. А-а… С любовницей?..

А п о л л и н а р и я. Несомненно! Забрал деньги, все дочиста, а дочка-то и догнала, понимаете? Никакого права он не имеет водить нас по Совнаркомам, а тем паче допрашивать… Никакого права, и я не останусь здесь больше ни минуты. Матильда, аллон домой!.. (Коменданту.) Оревуар. (Ушла.)

М а т и л ь д а. Я тоже! (Ушла.)

М о л о д о й  ч е л о в е к. А я и подавно. (Ушел.)

С т а р и ч о к. Хе-хе… Я тоже. (Тоже заковылял.)

Г а л и ф е. За что? (И ушел.)

М а л а х и й. Все это, плюс предыдущее, плюс то, что убежали, — еще больше убеждает меня, насколько необходима, и только согласно моим проектам, немедленная реформа человека. (Комендантам.) Где мои проекты? Полтора года носил я их в голове, полгода писал и переписывал каллиграфически, — где они?

В т о р о й  к о м е н д а н т. Я вам уже сказал…

М а л а х и й. Немедленно подайте их на рассмотрение СНК! Чтоб сегодня же подали! Слышите? Нет, сейчас подайте! Сейчас! Чего же вы стоите? Разве можно сегодня стоять, когда вы сами видели и слышали, — вот что с людьми делается, несмотря на то, что вокруг играет радио, несутся трамваи, мчатся автомобили!

В т о р о й  к о м е н д а н т. Слушайте, дорогой мой! Вы затратили на писание двух прекрасных, прибавлю, необыкновенно серьезных проектов два года?

М а л а х и й. Да.

В т о р о й  к о м е н д а н т. И вы хотите, чтобы такие проекты были рассмотрены и изучены, а их нужно серьезно и