Монахиня секс-культа. Моя жизнь в секте «Дети Бога» и побег из нее - Фейт Джонс

Я это заслужила!

Но пастыри так не считают. Все, чего я достигла, мое положение на Ферме — ничего этого больше нет. Им все равно, что я дочь Хо.

Когда неделей позже дядя Стивен опять ловит меня за разговором с одним из подростков, его глаза становятся холодными и жесткими. Он приказывает мне следовать за ним. Он протягивает мне кусок картона и фломастеры. Я должна написать на нем: «Пожалуйста, не разговаривайте со мной. Я НАКАЗАНА МОЛЧАНИЕМ! Я учусь быть уступчивой и покорной».

Я смотрю на него в шоке, едва понимая смысл его слов. Меня наказывают за то, что я разговаривала с мальчиками-подростками, хотя на Ферме я была подростком! «Ты флиртовала», — обвиняет меня дядя Стивен.

Я ничего не понимаю. Менее года назад мне приходилось по расписанию удовлетворять руками мальчиков-подростков. Теперь же со мной обращаются как с маленьким ребенком.

Я раскладываю маркеры и картон на кровати и усаживаюсь в совершеннейшем отупении. Другие дети тем временем выходят из комнаты, направляясь на ужин. Оставшись одна, я чувствую, как вся моя бравада растворяется в сгущающихся сумерках. Страх публичного унижения намного хуже любой физической боли. Боль, порка мне по силам: я могу стиснуть зубы, наклонить голову и терпеть. Но это унижение разъедает меня до мозга костей и разрушает чувство собственного достоинства. Рыдая, я как робот беру в руки зеленый маркер и начинаю писать.

На следующее утро я вручаю плакат дяде Стивену. Он достает толстый кусок веревки и прикрепляет один конец к каждой стороне плаката. Затем он вешает его мне на шею. Мое лицо каменеет, я иду в столовую на завтрак. Огромную вывеску у меня на груди невозможно не заметить. Шестьдесят человек, которых я едва знаю, смотрят на меня во все глаза. Такому наказанию здесь еще никто не подвергался. Это было мое официальное представление членам Дома.

Шока от позорного плаката на груди достаточно, чтобы заставить замолчать меня, да и всех в Доме притихнуть и насторожиться. Я опускаю глаза в пол, чтобы избежать язвительных взглядов.

В тот же день во время дневного сна он вручает мне книгу Мо, открытую на Письме под названием «Молитва за Магдалину». Я знаю, что это значит. Это — самая страшная молитва для всех в Семье. Сидя на нижней койке, согнув шею, чтобы не удариться головой о доски второго яруса, я обращаюсь к Богу с самой жуткой просьбой в своей жизни: я прошу Бога меня сломить. Мои губы дрожат, когда я прошу Его сломить мою гордость и дух, я глотаю слезы, пока даю Ему разрешение совершать со мной все эти ужасы. Я дико напугана, так как абсолютно уверена в том, что Он это сделает. Но другого выхода нет.

Первые несколько дней я усваиваю новые правила, по которым живет моя группа. Да, отцу тоже очень нравились строгие, даже военные порядки, и он с удовольствием вводил их на Ферме. Два листа туалетной бумаги на день, двухминутный душ… Но таиландская коммуна выводит милитаризм Семьи на совершенно новый уровень. Моя группа не только повсюду ходит строем, она также моет посуду для всего Комбо из шестидесяти человек. Пока мы дежурим по кухне, все, кроме меня, должны хором цитировать вслух главы из Библии, не останавливаясь и не сбиваясь. После того, как мы вытираем большие столы, дядя Стивен наклоняется к столу, чтобы посмотреть, не оставили ли мы хоть пятнышка грязи. Я учусь делать все самым тщательным образом.

Для фиксации проступков предусмотрена доска дисциплинарных взысканий — большая таблица на стене с именами всех членов группы и днями недели. Если мы совершаем прегрешение, рядом с нашим именем ставится «Х», обозначающий провинность. Любой, кто получит три креста в день или пять в неделю, будет наказан дополнительной работой и пропустит еженедельный фильм. Самое жестокое изобретение — это удвоенные или утроенные штрафы. Если вас поймают на том, что вы «бездельничаете» в классе, учитель выкрикнет: «Вам замечание!» Если вы попытаетесь объясниться или оправдаться, вы получаете еще один штраф за пререкание. Наблюдая за тем, как дядя Стивен устраивает расправы, я почти испытываю облегчение оттого, что мое молчание удерживает меня от большего зла.

Для своего «исправления» я каждый день читаю Письма Мо, а во время «тихого часа» я рассказываю дяде Стивену, какие уроки я извлекаю для себя из этих Писем. «Я была строптивой, считая себя выше остальных детей в детской группе и заслуживающей быть в подростковой группе. Во всем виновата моя отвратительная гордость», — признаюсь я.

Каждый вечер в течение семейного часа я молча сижу на полу: мне не разрешают разговаривать даже с мамой. Она выглядит встревоженной, в то время как Джонди тянет меня за рубашку, чтобы заставить с ним поиграть, а четырехлетняя Нина хнычет у нее на руках. Я отчаянно скучаю по Ферме, братьям и сестре, друзьям и животным. Я понятия не имею, как они там живут, что делают, и мне совершенно не у кого спросить. У меня нет возможности с ними общаться. Нам разрешено писать письма и передавать для отправки пастырю, но что‑то мне подсказывает, что делать этого не стоит.

Кроме двух учителей группы, дядя Стивен — единственный человек, с которым я могу разговаривать здесь. Изолированная от всех остальных, я сближаюсь с ним.

«Как долго я буду наказана молчанием?» — однажды осмеливаюсь спросить я у него.

«Пока мы не почувствуем, что ты действительно изменилась», — отвечает он.

Проходит десять дней в этом невыносимом молчании, и наступает мой день рождения. Мне исполняется двенадцать лет. В честь этого дядя Стивен позволяет мне говорить в течение одного вечера. Подобно бат-мицве в иудаизме [24], это самый большой день рождения в моей жизни: ведь я становлюсь женщиной. Это — единственный раз, когда именинник устраивает свою собственную вечеринку. Обычно отмечается групповой день рождения всех, кто родился в этом месяце.

После ужина вся группа собирается в нашей спальне, где дядя Стивен преподносит мне торт и сертификат с надписью «Стала женщиной», где стоит мое имя. Но этот день рождения — сущее разочарование. Я чувствую себя не женщиной, а, скорее, еще одним не заслуживающим внимания ребенком.

Все мы, малыши, садимся в круг и едим сытный морковный торт. Я изо всех сил пытаюсь растянуть губы в улыбке и с болью вспоминаю Письмо Мо, которое дядя Стивен поручил мне прочитать вчера. В нем говорилось, что независимо от того, что мы чувствуем, мы всегда должны улыбаться и делать счастливое лицо для других.