Монахиня секс-культа. Моя жизнь в секте «Дети Бога» и побег из нее - Фейт Джонс

мы понимаем, что от нас ожидают чего‑то сексуального. Нам не дают презервативы, потому что, если мы забеременеем, на то есть Божья воля.

Со мной все непросто. Меня не могут поставить в пару к моим братьям, так что вариантов для меня не так уж много. Мое первое свидание будет с Эдди.

И вот после ужина потный, толстый, противный Эдди подходит к моей кровати. Мы ложимся под одеяло, полностью одетые. Ничего страшного, я справлюсь, говорю я себе. Я пытаюсь сосредоточиться на технической стороне происходящего, стараясь не думать о чувстве отвращения, которое вызывает у меня Эдди. Впрочем, поначалу его и не было. Мы болтаем о том о сем, все нормально, и мы нисколько не смущены.

Правда, мне жутко не нравится ощущать на лице его дыхание и совсем не хочется его целовать. Однако он проявляет нетерпение, и я чувствую, как он прижимается ко мне своим членом.

Я вспоминаю уроки, которые мне давали мама и дядя Джефф. Я кладу руку на его выпуклость, Эдди расстегивает джинсы и вытаскивает свой пенис.

Я сжимаю его и совершаю движения рукой вверх и вниз, копируя то, что мне в свое время показывали. Эдди начинает издавать звуки и несколько раз поправляет мою руку. Хорошо. Я делаю мысленную пометку. Кажется, что прошла целая вечность, пока он начал хрюкать и наружу вырвалась липкая жидкость.

Я вскакиваю, едва сдерживая чувство омерзения. «Мне нужно пойти вымыть руки», — и бросаюсь в ванную.

Я молюсь, чтобы Эдди ушел, когда я вернусь, и не тороплюсь, старательно вытирая руки. Пробравшись обратно, я с облегчением обнаруживаю, что в спальне его нет. Я это пережила, думаю я, отгоняя чувство отвращения. Я чувствую себя так гадко, потому что считаю Эдди мерзким, говорю я себе. Но, наряду с отвращением, у меня появляется и чувство гордости. Я сделала то, что делают все остальные подростки. Больше никаких комплексов по поводу того, что я — самая младшая в группе.

Год назад меня заботило только то, чтобы быть быстрее, выносливее и умнее братьев или, по крайней мере, от них не отставать. Теперь я сделаю все, чтобы выглядеть и вести себя как девочки постарше. Я хочу, чтобы мальчики-подростки меня замечали.

Из других стран девушки привезли крутую одежду, например короткие юбки в обтяжку и топы-трубы.

Я становлюсь завсегдатаем Свободной Лавки — комнаты на Ферме, куда все сбрасывают ненужную одежду. Я выбираю обноски и пытаюсь выглядеть сексуально и круто, но у меня никак не получается. Майка выглядит на мне не так, как на других девушках; она все время соскальзывает, потому что мне не хватает груди, чтобы ее удержать.

Мама уверяет, что нужно немного подождать и грудь вырастет, но что мне делать с лицом — оно‑то вряд ли изменится? Прямые каштановые волосы, карие глаза, прямой нос, рот среднего размера, ровные зубы, круглые щеки. Я понимаю, что я простушка, потому что мое лицо до зевоты неприметное. Нет ничего, что бы бросалось в глаза. Что ж, если я не могу участвовать в конкурсе красоты, мне просто нужно вести себя как можно сексуальнее. Я тренируюсь ходить, покачивая бедрами из стороны в сторону, как это описывает в своих Письмах дедушка. «Женщина должна ходить, как маятник в часах», — говорит он.

Отец до сих пор не вернулся из Японии. Сначала мы думали, что его поездка продлится несколько недель, но потом несколько недель превратились в несколько месяцев, а затем пошли слухи, что, возможно, он не вернется вовсе. И тетю Фейти отправили обратно в Латинскую Америку. Так что теперь на Ферме всем заправляют спешно прибывшие новые пастыри из Всемирной службы.

Похоже, что, кроме моей матери, отъезд отца никого не расстроил. У моих братьев голова занята новыми девочками, которые приехали на Ферму. Даже известный нарушитель спокойствия — Джош — взялся за ум: у него завязываются отношения с красивой, бледной тихоней Лорой.

Не могу сказать, что скучаю по отцу, но мне не хватает связанных с ним острых ощущений. Но у меня куча забот, связанных с малышами.

Я как раз укачивала шебутного Джонди, когда мама позвала меня в свою комнату.

«Фейти, у меня новости. Меня пригласили в ВС работать над Словом Божьим. Это большая честь, то, к чему я стремилась в течение многих лет».

Я вопросительно на нее смотрю: «А как же мы?»

Она медленно качает головой. «Я не могу взять вас, дети, с собой. Они ждут только меня. Тебе придется остаться здесь. Но не волнуйся, — говорит она с наигранной веселостью. — Здесь за вами будут присматривать другие взрослые. А Эстер возьмет на себя заботу о Нине».

«А как же Джонди? Ведь ему всего четыре месяца».

«Я хочу, чтобы ты за ним присматривала. Он остается под твою ответственность».

Я пребываю в полном шоке. «Как долго тебя не будет?»

«Не знаю, дорогая, — говорит она, убирая прядь волос с моего лица. — Возможно, долго».

Изо всех сил я пытаюсь подавить все нарастающую панику. Почему? Почему ты? Почему сейчас? А как же Джонди и Нина? Я не осмеливаюсь сказать: «А я?» Я достаточно взрослая, чтобы пережить расставание. Но как бы я ни старалась казаться старше, я всего лишь одиннадцатилетний ребенок, страшно боящийся потерять мать.

«Куда ты едешь?» — комок стоит в горле, но я заставляю себя спросить.

«Ты же знаешь, я не могу тебе этого сказать, — говорит она, целуя меня в лоб. — Все Дома ВС и их местонахождение — абсолютно Selah».

Конечно, я это знаю. Я просто надеялась, что смогу представлять, где она и как далеко от меня.

«Я исполняю Божью волю», — говорит она.

Мать всегда хотела играть важную роль в распространении Слова Божьего. А поскольку Слово Божье — это дедушка, она старалась быть как можно ближе к нему. Сначала работать секретарем у его детей — моего отца и тети Фейти, потом — выйти замуж за дедушкиного сына, а затем продолжать трудиться над Письмами Мо, даже на Ферме находя время и силы для этого. Но со временем ее былой пыл подугас, а с рождением Джонди мама уже не так уверена в правильности своего выбора. После стольких лет честолюбивых стремлений, усилий и просьб о направлении в ВС теперь, когда она отказалась от этой мечты и не очень‑то хочет ехать, ее, наконец, призывают.

Но она понимает, что такого предложения больше никогда не последует. А отказ навсегда бы заклеймил ее как слабую и вероломную ученицу, не готовую отказаться от