Русалочья удача. Часть 1 (СИ) - Рубцова Налия

– Помнит,– сказала Горислава. – Она мне говорила. «Знаешь, Горюшко, когда змеи меня кнутом послушанию учили – это одно. Они змеи, от них добра не ждёшь. Но когда жених мой с порога выставил… Его я ненавижу больше змеев», – она медленно наклонилась, подбирая с пола молоток. Тихон обернулся к ней. Он смотрел с ужасом и осознанием в глазах.

– Ты…

– Не простила тебя она. И я не простила, – она подошла к Тихону вплотную. Подняла молоток. – И если ты приблизишься к моей матери хоть на шаг…. Хоть на пол-шага… – она сжала рукоять молота. Дерево затрещало, ломаясь под пальцами, горячими от диавольской змеиной силы. – Я вырву хребет из твоей поганой тушки и сломаю вот так же. Понял? – она смотрела в глаза Тихона, блёклые и испуганный, а затем швырнула сломанный молоток на пол.

Ей хотелось убивать.

Но она не упырица Настёна. Она умеет держать на привязи бешеную псину, что живёт у неё в сердце. Сгорбившись и задыхаясь от ярости, Горислава пошла к выходу из церкви – туда, где из-за неплотно прикрытой двери лился солнечный свет. На пороге обернулась.

– Дерьма ты кусок, Тихон, – сказала она. – Сына хоть постарайся меньшим дерьмом воспитать.

На берегу Камышовки она остановилась у осины и била, била кулаками по стволу пока не разбила костяшки до костей, а потом обессилено опустилась на землю.

***

С похорон Макарии пришло три дня. Татьяна не гнала Гориславу из сенного сарая, наоборот, настойчиво предлагала идти ночевать в дом. Горислава отказывалась. В сарае ещё пахло Купавой: речной свежестью и травами. А может, просто ветер с реки тянул.

Змеиня помогала Татьяне по хозяйству, чем могла. Колола дрова, починила ограду, притащила обратно в стойло сноровистого быка. Но больше всего времени она проводила у речки. Сидела на берегу, где они Купавой купались всего-то несколько дней назад, и смотрела в бегущую воду.

Неужто Купавка умерла? Горислава не могла в это поверить. Но по всему выходило, что так. Когти упырицы перебили шейную жилу – а это, выходит, смертельно даже для нежити…

Но всё равно Горислава ждала. Она не испытывала какого-то горя, просто пустоту. Как будто топором ей отхватили руку – и она тупо пялится на обрубок, ещё не почувствовав боли, ещё не осознав, что у неё отняли, но уже понимая, что сейчас ей будет очень-очень больно.

Впрочем, если подумать, кем ей была Купава? Случайно попутчицей. Нежитью – а с нежитью, как известно, лучше не водиться. Они называли друг друга «сёстрами»– но во многом это было простой игрой. Разве можно породниться с человеком, которого знаешь меньше недели? Конечно, у Купавы был лёгкий, весёлый нрав. Такие даже с чёртом подружатся, даже степной змей им будет искренне улыбаться. И жизни в ней было поболе, чем в живых… Не видела в ней Горислава нежить, вот хоть убей. Просто во́лхва с холодными ладошками, которую растила лесная ведьма и которая жизни не знает. Из-за неё, из-за её треклятой доброты, желания помочь упырице они влипли в эту историю. Могла бы давно быть на пути к лавре, так нет, нужно было настоять на своём, капризничать, как маленький ребёнок, дуть губки, рассказывать сказки что она-де сама в упырицу превратится, если не будет людям помогать… И Горислава на это повелась! Дурища. Обе дурищи.

Теперь дурища осталась одна. Сидит на берегу реки и ждёт незнамо чего.

Горислава сняла сапоги, засучила штаны и опустила ноги в речную воду. Мальки кинулись врассыпную от её пальцев.

– Горислава… Не знаю как вас по отчеству…

– Косановна,– сказала Горислава, не оборачиваясь. Она знала, что Серафим некоторое время стоял в отдалении, не решаясь заговорить, но не стала заводить разговор первой. Ей было слишком тоскливо.

– Горислава… Косановна. М-можно я присяду рядом?

– Садись, коль не боишься, – усмехнулась Горислава, хлопнув рукой по траве рядом. Серафим сел. После пережитого он, кажется, стал ещё более бледным и худым, сам теперь напоминая упыря.

– Что отец?– спросила Горислава.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Пьёт,– коротко сказал Серафим. Да, местные болтали, что Тихон с горя решил, кажется, в одиночку уничтожить все запасы выпивки в кабаке. Горислава протянула руку и потрепала мальчика по голове. Тот не шевельнулся.

– Поп Матвей сказал, что теперь он обо мне заботиться будет. Им с попадьёй Финист детей не даёт уже который год. Будешь, говорит, читать мне в церкве. Читать, говорит, я тебя научу, – Серафим помолчал. – Ребята меня теперь боятся. Говорят, я проклят, моя мамка – сама упырица, ведьма, детей своих сожрала… Меня от водяного прижила… Не знай, что делать теперь.

Он глядел совсем как взрослый. Маленький печальный взрослый.

– Мамка… Она ведь меня любила. Отец не очень любил, нехотя как-то, а мать любила. Скажите, Горислава Косановна, это правда? Всё, что упырица наговорила, это правда? Что мать моих маленьких сестёр утопила, а ту, которая большая была – отравила? Потому что мальчика хотела… Я не верю в это. Что мать могла такое… – он замаялся.

– Правда,– сказала Горислава, глядя на воду.– Правда.

Серафим шмыгнул носом.

– Значит, мои родители – плохие люди? – спросил он едва слышно.

– Да, – Горислава посмотрела на него. – Плохие. Но это тебя плохим не делает, понимаешь? Будь не таким, как родители.

– Разве так можно… Ведь у нас одна кровь…

– А у меня какая кровь? Смотри, – она ткнула пальцем на жёлтый глаз. – Мой отец– злой степной змей, который мать мою изнасиловал. Но скажи, разве я злая?

– Вы не злая. Вы добрая. Меня спасли… И сейчас со мной разговариваете, – сказал Серафим.– Со мной никто не хочет разговаривать.

– Видишь. Я выбрала быть лучше своего отца, – сказала Горислава. Она говорила, и с удивлением понимала, что не врёт.

Она выбрала быть лучше. Лучше отца, лучше упырицы. В тот момент, когда в церкви раздавила деревянную рукоять молота – а не горло Тихона. Чёрт его знает, будет ли это у неё получаться дальше, сможет ли она балансировать между яростью и здравомыслием… Но стоит хотя бы попытаться. Ради матери, которая не утопила её, не согнала плод, ради Купавы, этой доброй мёртвой девочки, которая верила в неё.

– Да. Я буду лучше их, – сказала Серафим, вставая. В голосе прорезалась уверенность. – Спасибо, Горислава Косановна, спасибо! – он поклонился. До земли. Горислава отвернулась, смущённая и раздражённая.

Серафим бодро поскакал навстречу своей новой жизни, и она снова осталась одна.

Наверное, нужно было вставать. Нужно было возвращаться к Татьяне. Собирать вещи и идти в лавру… И дальше – в Порубежье, в Соколиную Заставу… Но Горислава продолжала сидеть, прикрыв глаза и слушая отдалённый шум деревенской жизни: мычание коров, блеяние коз, голоса баб, стирающих бельё…

Когда рука схватила её за лодыжку, она не поверила. Испугалась, что задремала и видит сон – из тех, что разбиваются на куски, когда открываешь глаза.

Но всё же она открыла. И посмотрела вниз.

Купава подмигнула ей. Разноцветные ленты парили в воде над растрепавшейся косой как заморские рыбки, продававшиеся за большие деньги на изокском рынке. Она всё ещё была бледновата, но зелёные глаза сверкали всё так же живо, а лягушачий рот растянут в озорной улыбке.

И Горислава поняла, что её рот улыбается тоже – сам собой.

– Привет! Долго меня не было? – спросила Купава, как ни в чём ни бывало. Приглядевшись, Горислава заметила у неё на шее шрамы от удара упырицы. Тонкие, едва заметные – но они всё же были.

– Три дня,– сказала Горислава. – Нет. Четыре.

– Ох, я-то думала, только ночь прошла, – сказала Купава раздосадовано. Взявшись за протянутую руку, она легко выпрыгнула из воды и уселась рядом. – А тебе всё это время пришлось ждать… Прости меня,– она обняла за руку, уткнулась носом в плечо. Прижалась – мокрая, холодная, воняющая болотом… Рыбина! Горислава молча прижала её к себе, чувствуя, как щиплет в глазах.

– Ты была права. Нужно было просто убить упырицу с самого начала. А из-за меня мы чуть обе не погибли, – сказала Купава тихо. – Теперь я буду слушать старшую сестрицу… Обещаю.