Ворон: Полное собрание сочинений - Эдгар Аллан По

ниже того места, где я остановился, чтобы полюбоваться этой картиной.

Я говорил, что речка извивалась очень прихотливо на всем своем протяжении. Она направлялась сначала с запада на восток, потом с севера на юг. На повороте, изогнувшись назад в виде почти круглой петли, река образовала полуостров, занимавший пространство приблизительно в одну шестнадцатую акра. На этом полуострове стоял дом. Дом поразил меня своей оригинальностью и вместе с тем правильностью — словом, своей поэзией (так как я не знаю более точного определения поэзии).

Действительно, вряд ли можно себе представить более простой, более непритязательный коттедж. Глядя на этот дом, я готов был думать, что какой-нибудь замечательный пейзажист построил его своей кистью.

Место, с которого я рассматривал долину, не было наилучшим для рассматривания дома. Поэтому я опишу его таким, каким наблюдал позднее — с каменной стенки на южной оконечности амфитеатра.

Главный корпус здания имел около двадцати четырех футов в длину и шестнадцать в ширину, не более. Высота его от земли до конька крыши не превосходила восемнадцати футов. К западному концу этой постройки примыкала другая, втрое меньших размеров; линия ее фасада отступила на два ярда от линии главного здания; линия крыши, разумеется, приходилась значительно ниже главной кровли. Под прямым углом к этим постройкам, приблизительно от середины заднего фасада главной, отходило третье здание — очень маленькое, втрое меньше западного крыла. Кровли обеих больших построек были крутые, они спускались от конька длинной вогнутой линией и простирались по крайней мере на четыре фута от стены, образуя кровлю двух галерей. Эти кровли, конечно, не нуждались в опоре, но так как они имели такой вид, как будто нуждаются в ней, то и поддерживались по углам тонкими и совершенно гладкими столбами. Крыша северного крыла была простым продолжением главной крыши. Между главным строением и западным крылом поднималась высокая четырехугольная труба из черных и красных голландских кирпичей с кирпичным карнизом на верхушке. Крыши выдавались также над боковыми стенами: в главном строении на четыре фута с восточной стороны и на два с западной. Главная дверь приходилась не в середине здания, а несколько ближе к восточному концу, на западном помещались два окна. Они были гораздо длиннее и уже, чем обыкновенно устраиваются окна, — с треугольными, но широкими стеклами. Верхняя половина двери была тоже с треугольными стеклами, которые закрывались на ночь ставнями. Дверь западного крыла — самого простого устройства, находилась в боковой стене; единственное окно помещалось на южной стороне. В северном крыле вовсе не было двери, и только одно окно на восточной стороне. Лестница (с не рилами) поднималась вдоль восточной глухой стены по диагонали вход был с юга. Под навесом далеко выдающейся кровли эта лестница вела к двери на чердак, освещавшийся одним окном и, по-видимому, служивший кладовой.

Галереи главного и западного строений не имели пола, но у две рей и у каждого из окон лежали большие, плоские, неправильной формы гранитные плиты, окруженные восхитительным дерном. Тро пинки из таких же плит, неплотно прилаженных друг к дружке и потому разделенных полосками бархатного дерна, вели к хрустальному ручью, пробивавшемуся шагах в пяти от дома, к дороге и к маленьким постройкам на севере, за речкой, скрывавшимся в группах акаций.

Шагах в шести от главной двери коттеджа возвышался фантастический сухой ствол грушевого дерева, обвитый с верхушки до корней роскошно цветущими растениями. На ветвях этого дерева висели клетки различных размеров и форм. В одной из них, цилиндрической, с кольцом наверху, суетился пересмешник, в другой — иволга, в клетках поменьше заливались канарейки.

Столбы галерей были обвиты жасмином и душистой жимолостью, а в углу, образуемом главным зданием и западным крылом, вился роскошный виноград. Он взбирался сначала на крышу пристройки, оттуда на кровлю главного здания и далее по коньку, пуская вправо и влево свои цепкие усы до восточного края, где свешивался над лестницей.

Дом с пристройками был облицован старомодными голландскими черепицами, широкими с незакругленными углами. Особенность этого материала в том, что постройка кажется шире внизу, чем вверху, на манер египетской архитектуры, и в данном случае этот чрезвычайно живописный эффект усиливался благодаря горшкам с пышными цветами, окружавшими основание построек.

Черепицы были выкрашены в тускло-серую краску, что представляло удивительно приятный контраст с яркой зеленью листьев тюльпанного дерева, осенявшего дом своими ветвями.

Как выше сказано, каменная стена являлась наилучшим пунктом для рассматривания дома; отсюда глаз охватывал разом оба фронта с живописной восточной стеной и в то же время мог видеть северное крыло и почти половину легкого мостика, переброшенного через ручей поблизости от построек.

Я недолго оставался на вершине холма, хотя достаточно, чтобы осмотреть в подробности развертывавшуюся передо мной картину.

Ясно было, что я сбился с дороги; это достаточное извинение для путника, чтобы отворить ворота и попытаться войти. Так я и поступил.

За воротами дорога спускалась по склону вдоль северо-восточных утесов. Она привела меня к подножию северного обрыва, а оттуда, через мост, мимо восточной стены, к главной двери.

Когда я свернул за угол стены, пес бросился ко мне молча, но с намерением проголодавшегося тигра. Я протянул ему руку в знак дружбы. Я еще не видал собаки, которая устояла бы перед таким приветствием. Действительно, он не только перестал скалить зубы и замахал хвостом, но протянул мне лапу, а затем обратился с такими же любезностями к моему Понто.

Не замечая нигде колокольчика, я постучал в полуоткрытую дверь своей палкой. В ту же минуту на пороге появилась фигура молодой женщины лет двадцати восьми, стройная или, скорее, тоненькая, выше среднего роста. Когда она приблизилась ко мне со скромной решительностью, не поддающейся никакому описанию, я подумал: «Вот где я нахожу совершенство естественной, в противоположность искусственной, грации». Мое следующее впечатление, несравненно более сильное, чем первое, я могу назвать энтузиазмом. Никогда еще выражение романтичности, если можно так выразиться, или несвет-скости, подобное тому, которое светилось в ее полуопущенных глазах, не проникало так глубоко мне в душу. Не знаю почему, но это особенное выражение глаз сильнее всего чарует меня в женщине. Романтическое, если только читатель правильно понимает смысл, который я придаю этому выражению; романтическое и женственное, по моему мнению, синонимы, а, в конце концов, мужчина истинно любит в женщине именно ее женственность. Глаза Анни (я слышал, как кто-то окликнул ее из дома: «Анни, милочка!») были «серые, неземные», волосы светло-каштановые — вот все, что я успел заметить в ту минуту.

На ее любезное приглашение я вошел в довольно просторную прихожую.