Ворон: Полное собрание сочинений - Эдгар Аллан По

Явившись главным образом для наблюдения, я успел заметить направо от себя окно, такое же, как в переднем фасаде дома, налево дверь в главные комнаты и прямо перед собою другую дверь, открытую, так что я мог рассмотреть небольшую комнату, по-видимому кабинет, и большое окно с выступом, выходившее на север.

Войдя в гостиную, я очутился перед мистером Лэндором — такова была его фамилия, которую я узнал впоследствии. Он встретил меня любезно, но я больше интересовался обстановкой жилища, чем хозяином.

В северном крыле находилась спальня, сообщавшаяся с гостиной. На запад от двери в спальню было окно, выходившее на ручей. В западном конце гостиной помещались камин и дверь в западное крыло, вероятно служившее кухней.

Обстановка гостиной отличалась необычайной простотой. Пол был устлан превосходным толстым ковром с зелеными узорами по белому полю. На окнах висели снежно-белые кисейные занавеси, они опускались прямыми правильными складками как раз до пола. Стены были обиты изящными французскими обоями — серебристо-белыми со светло-зеленой полоской зигзагами. Их однообразие нарушалось только тремя прекрасными литографиями без рамок. Один из этих рисунков изображал сцену восточной роскоши или, скорее, сладострастия; другой — необычайно живую картину карнавала; третий — греческую женскую головку: такое божественно-прекрасное лицо, с таким вызывающе неопределенным выражением, какого мне еще не случалось видеть.

Мебель состояла из круглого стола, нескольких стульев (включая кресло-качалку) и дивана, или канапе, — деревянного, липового, окрашенного в желтовато-белую краску с легкими зелеными разводами, с соломенным сиденьем. Стулья и стол были подобраны друг к другу, но формы их, очевидно, измышлены тем же мозгом, который устраивал имение, — невозможно представить себе что-нибудь более изящное.

На столе помещались несколько книг, широкий квадратный хрустальный флакон с какими-то духами, лампа с итальянским абажуром и большая ваза с великолепными цветами. Цветы ярких колеров и нежного запаха представляли подлинное украшение комнаты. На камине возвышалась огромная ваза с пышными геранями. На треугольных полочках по углам комнаты красовались такие же вазы с цветами. На каминной доске находились два-три букета поменьше, а пучки поздних фиалок виднелись на окнах.

Цель этой статьи исчерпывается подробным описанием дачи мистера Лэндора, какой я ее увидел.

[МАЯК]

1 янв. 1796. Сегодня — в мой первый день на маяке — я вношу эту запись в дневник, как уговорился с Дегрэтом. Буду вести дневник насколько смогу аккуратно — но кто знает, что может случиться, когда человек остается, вот так, совершенно один, — я могу заболеть, а может быть и хуже... Покуда все хорошо! Катер едва спасся, но стоит ли об этом вспоминать, раз уж я добрался сюда в целости? На душе у меня становится легче при одной мысли, что впервые в жизни я буду совершенно один нельзя же считать «обществом» Нептуна, как он ни велик. Вот если бы в «обществе» я нашел половину той верности, что у этого бедного пса, я, вероятно, не разлучился бы с «обществом», даже на год... Что меня удивляет больше, так это затруднения, с которыми столкнулся Дегрэт, когда хлопотал получить для меня эту должность — для меня, знатного человека! И это не потому, что совет попечителей сомневался в моей способности справиться с огнем маяка. Ведь и до меня с ним справлялся один человек — и справлялся не хуже, чем команда из троих, которую к нему обыкновенно ставят. Обязанности эти — пустячные, а печатная инструкция составлена как нельзя яснее. Взять в спутники Орндорфа было просто невозможно. Я не смог бы работать над книгой, если бы он был тут со своей несносной болтовней — не говоря уж о неизменной пенковой трубке. К тому же я хочу быть именно один... Странно, что до сих пор я не замечал, как уныло звучит самое слово — «один»! Мне даже начинает казаться, будто эти цилиндрические стены рождают какое-то особое эхо — впрочем, чепуха! Одиночество начинает-таки действовать мне на нервы. Нет, этак не годится. Я не позабыл предсказания Дегрэта. Надо поскорее подняться к фонарю и хорошенько оглядеться, «чтобы увидеть, что можно». Не очень-то много тут увидишь. Волнение на море как будто начало утихать, но все же катеру нелегко будет добраться до дому. Они едва ли завидят Норлайд раньше полудня завтрашнего дня — а ведь до него вряд ли более 190 или 200 миль.

2 янв. Нынешний день я провел в каком-то экстазе, который не в силах описать. Моя страсть к одиночеству не могла бы получить лучшей пищи — не могу сказать удовлетворения, ибо я, кажется, никогда не смог бы насытиться блаженством, какое я испытал сегодня.

...Ветер к рассвету стих, а после полудня заметно успокоилось и море... Даже в подзорную трубу ничего не видно, кроме океана и неба, да еще иногда чаек.

3 янв. Весь день стоит мертвый штиль. К вечеру море стало точно стеклянное. Показалось несколько обрывков водорослей, но, кроме них, весь день ничего — даже ни единого облачка... Я занялся осмотром маяка... Он очень высок — как я убеждаюсь на собственном нелегком опыте, когда приходится взбираться по бесконечным ступеням — почти 160 футов от самой низкой отливной отметки до верхушки фонаря. А внутри башни расстояние до вершины составляет не менее 180 футов, — таким образом, пол расположен на 20 футов ниже уровня моря, даже при отливе... Мне кажется, что пустоту в нижней части следовало бы заполнить сплошной каменной кладкой. Она, несомненно, сделала бы все строение гораздо надежнее; но что это я говорю? Такое строение достаточно надежно при любых обстоятельствах. В нем я чувствовал бы себя в безопасности во время самого свирепого урагана, какой только возможен, — однако я слышал от моряков, что иногда, при юго-западном ветре, приливы здесь бывают выше, чем где бы то ни было, исключая западного входа в Магелланов пролив. Но перед этой мощной стеной, скрепленной железными скобами, прилив сам по себе бессилен — на 50 футов над высшей приливной отметкой толщина стены никак не меньше четырех футов. Здание построено, по-видимому, на меловой скале.

 СТИХОТВОРЕНИЯ

ПЕСНЯ

Я помню: ты в день брачный твой,

Как от стыда, зарделась вдруг,

Хоть счастье было пред тобой

И, весь любовь, мир цвел вокруг.

Лучистый блеск в твоих очах

(Что ни таила ты)

Был — все, что на земле, в мечтах,

Есть выше красоты!

Быть может,