Гончарный круг (сборник) - Аслан Кушу

Ленина отмыли и вернули на место. Но серебряным он уже не стал, а пожелтел. Пройдя через уничижительные покраску и головомойку, цвета всех мировых рас, он смотрел на публику во время представления раскосыми и грустными очами, как человек, претерпевший крах своей мечты. Таким его увидел и бонза, который, похоже, был не очень взыскательным и остался доволен концертом.

А осенью Гумера призвали в армию и там, в далеком Казахстане, в Голодной степи, созерцая унылую поросль верблюжьей колючки на пронизывающем ветру, «кораблей пустыни», мерно жующих ее, тучные стада сайгаков, бредущих за горизонт, он часто вспоминал чудаков из Чечана. Все прошлое теперь виделось на расстоянии, поэтому припоминалось с какой-то особой и порой непонятной тоской.

Тамада

Был солнечный Первомай. После митинга в честь Дня солидарности трудящихся мы, три друга, стояли на площади, со скукой наблюдая массовые гуляния горожан. Где-то играл марш, который, по задумке организаторов празднества, должен был придать ему пафосный антураж, олицетворяя рабочего у станка, шахтера в забое, комбайнера на жатве или еще кого-нибудь другого, кто приносил стране пользу. На нас же, трех молодых бездельников, марш навевал тоску и уныние. Уловив общее настроение, младший из тройки – Адам, привычным жестом пригладив опускающиеся на затылок волосы, пробасил, обращаясь к старшему, Абреку:

– А что, может, накатим на твоего брата Рамазана, у него ведь сегодня день рождения?

У Абрека тоже был привычный жест, и особенно в таких случаях. Он поскреб уже выступающий животик, обвел взором площадь в безнадеге и согласился:

– Брат мой скуп. Щедрот от него не дождешься, но эта идея совсем неплоха и лучше, чем ничего.

– Прилично ли идти к Рамазану без приглашения и подарка? – усомнился я.

– Прилично, неприлично! – передразнил меня Абрек. – Самого именинника в таких случаях никогда не грызут сомнения.

Пройдя несколько кварталов, мы оказались у дома Рамазана. Он, стоя на бампере грузового автомобиля, заливал в радиатор воду, оглянулся и, увидев некстати нагрянувших нахлебников, опешил.

– Вот мы на тебя и накатили! – резюмировал визит я.

Рамазан, будучи сам мастером каламбуров, вновь шарахнулся от нас, как от чумных, и недовольно буркнул:

– Вижу, вижу, что накатили, но не вижу, что имениннику прикатили.

Мы потупились, как овечки, которые не имут не только подарков, но и срама, а сена пожевать хотят. Пожалев нас, мастерски сыгравших агнцев невинных, Рамазан сменил гнев на милость. Что касается скупости именинника, у меня, в отличие от его младшего брата, было иное мнение. Рамазан был скорее бережлив, чем скуп. И на заре перестройки, до которой был артистом, а потом работником клуба, и с которой, как и все, лишился многих благ, хватался нынче за любую работу: мог накосить за день целую машину сена, подсушить, а затем выгодно продать, или заготовить в лесу дрова, погрузить и сбыть их в степном Закубанье. В общем, зарабатывал копейку тяжелым трудом, вкладывая в это свою недюжинную силу. Знала, знала мать-природа кого, когда и каким явить на свет божий в День солидарности трудящихся!

И в этот святой для себя и мирового сообщества день прижимистый и рачительный Рамазан не смог не расщедриться: приготовил на стол целое ведро окрошки – хлебайте, мол, озадачив нас еще и тем, как расщедрился на столько кваса для ее приготовления. Для больших же гурманов сварил огромную тарелку картошки… И ни грамма спиртного! Последнее обстоятельство, как и бывает в таких ситуациях, повергло нас в недоумение, заставило съежиться. Именинник же застыл в упрямом ожидании момента, когда мы «разъежимся» и решим теперь уже общую проблему. Он сделал свой ход. Мы поднатужились, поскребли по сусекам, подсуетились – появились спиртное и соленья. Кстати сказать, Рамазан был великим мастером выуживания у людей того, что ему было нужно от них. Однажды поутру после ночи обильных возлияний он предложил коллегам по очагу культуры, с которыми «черпал вино» накануне, подлечиться в ближайшем кафе. Те только пожали плечами: нет, мол, Рамазан, денег! Но разве могли они провести старого учителя школы, в которой всего лишь навсего были первоклассниками? Предварительно поставив на кон 50 рублей, Рамазан предложил сыграть коллегам в карты. В них взыграл азарт, и на раздачу выстроились все. А заглянув в свои карты, ошалели, и, как один, предвкушая бесспорный выигрыш, готовые идти ва-банк, стали лихорадочно сбрасывать на кон деньги, чем увеличили его сумму в пять раз. Этого-то и ждал Рамазан. «А говорили, что копейки нет», – посмеиваясь над коллегами, положил он руку на банк. Разве мог предположить кто, что в розданной им колоде были одни тузы. Всем поневоле пришлось разделить утреннюю трапезу с ним. А таких трюков, которые, кстати,?

он выдумывал сам, в его запасниках было немало.

…И вот мы выехали на природу, трясясь в наспех зафрахтованном автобусе. Мы – это три друга, именинник, его товарищи-земляки, братья Нурбий и Арамбий, люди смиренные, тишайшие из-за скромности, которая поселяется в таких еще в раннем детстве и, напрочь закрепившись, не оставляет даже в зрелости и преклонных годах. На заднем сидении автобуса, именуемом в народе «тещей», восседал человек иного склада и характера, товарищ и родня именинника – Хазрет, слегка тучный, в строгом костюме, с крепко посаженной головой с черными, как у цыгана, кудрями, одутловатым и загорелым лицом. Изредка и его встряхивало, и тогда он бросал на спины друзей из-под челки почти свирепый взгляд, и в эти мгновения был похож на хмельного купца в трактире, что недовольно и затуманенно осматривает случайную компанию, с которой только что спустил оставшееся состояние и окончательно прожег жизнь. Рядом с ним, чуть забившись в угол, сидел его крайняя противоположность, хотя и старший единокровный брат – степенный Мазгеп.

Мы направились к белому пароходу на реке, когда-то переоборудованному под водокачку, претворявшую в жизнь прожектерскую идею создания рисовой империи на Кубани. Потом за ненадобностью водокачку отключили, а пароход превратился для округи в место отдыха и развлечений.

Хазрет первым сошел с автобуса и направился к бывшему флагману рисоорошения уверенным адмиральским шагом, словно торопился не на банальное застолье, а с намерением возглавить командование белобоким красавцем. Чуть поодаль от тропинки, на берегу, под старой ивой, группа парней жарила шашлыки. Бешеную популярность Хазрета среди молодежи подтвердил восторг, появившийся на упитанных и пышащих здоровьем лицах.

– Хазик, Хазик, дорогой, просим, просим за наш стол! – наперебой заголосили они.

Столь фамильярное обращение, вероятно, показалась Хазрету идущим вразрез с его возрастом, местом и избранным на день амплуа.

– Хазик на пивточке, – сухо и строго ответил он, – или на базаре яблоками торгует. А я, будьте любезны, Хазрет Каринович!

Самый шустрый из парней, русоволосый и высокий, продемонстрировав глубокое знание адыгейского этикета и как бы извиняясь и продолжая канючить, возразил:

– Ну, Хазик, дорогой, ведь в нашем народе не принято называть человека по отчеству.

Хазрет многозначительно ткнул пальцем в небо и парировал:

– Тогда называйте меня так, как обычно зовут русские, – Харитоном Корнеичем.

– Харитон Корнеич, Харитон Корнеич, будьте нашим гостем! – уцепившись за компромиссное имя, вновь заголосили юнцы.

– Ну, это меняет дело! – снизошел Хазрет и, благоволив молодежи, на несколько минут присоединился к ней.

На палубу он пришел с видом человека, занимающегося серьезным делом и недовольного тем, что его отвлекают по пустякам, и с ходу взял бразды правления именинами в свои руки.

– Не так, не так стол ставите! – покрикивал он, поправляя нас и разворачивая его. – Вот так он должен стоять, чтобы солнце не слепило тамаде глаза, а прохладный ветерок с реки к нему доходил!

– Себе готовит место Харитон Корнеич, – посмеиваясь, сказал именинник и гордо добавил: – Хазрет у нас за столом распорядитель непревзойденный, каких днем с огнем не сыщешь.

На это Адам снова погладил волосы на затылке.

– По тому, как он обустраивается, никто не сомневается в этом, – пробасил он. – Готовится, будто доморощенный депутат перед выходом в телеэфир.

Хазрет воссел во главе стола, подставив широкие спину и затылок солнцу и не менее габаритные грудь и лицо – легкому ветерку, набегавшему с реки. По левую руку, под сердце, усадил виновника торжества, а по правую – нас, трех самых молодых, чтобы при необходимости было удобно погонять следить за столом. Потом Хазрет обвел сидящих усталым, не лишенным теперь какой-то теплоты взглядом, который, казалось, говорил: «Как же вы надоели мне за целую жизнь, и что нового можете сказать все, кроме меня, потому-то и с легкостью уступаете место тамады».

И действо началось…

Тамада склонил голову и, как будто вытягивая слова глубоко из