Гончарный круг (сборник) - Аслан Кушу

Ему ответили:

– До него ли нам! Это бык-убийца!

Потом кто-то поднял Асхада. И хотя его только оторвали от земли, ему почудилось, что он воспарил высоко-высоко в небо, туда, где было очень легко. Сознание терялось так же стремительно, как вода уходит сквозь мокрый песок…

В себя он пришел уже на ферме. Всплеснув руками, заплаканная Рахмет стала корить сына, а он посмотрел во двор и увидел, как Хатам свежевал тушу Сатрапа…

Потом Асхад посмотрел на мать глазами не по времени повзрослевшего человека, недоумевающего, почему так нелепо устроен мир. Мать погладила малыша, а он прижался к ней и вспомнил о тех, кого потерял за последнее время. А ночью ему приснился сон. Он, отец и Сатрап шли по кизиловой аллее, а воздух ее был чист и сладок, как мед.

Чудаки из Чечана, или концерт для бонзы

Это было время, когда наша страна одного за другим хоронила своих старцев – генсеков, призрак коммунизма уже был неприкаян в Европе, а в воздухе витал дух ожидаемых перемен.

Водитель автобуса, в котором Гумер ехал на практику из института искусств, оказался на редкость разговорчивым.

– Дирижер, говоришь? – переспросил он, крутя рулем у живота, словно разбирался в искусстве так же, как и в науке вертеть баранку.

– Нет, – ответил Гумер, – режиссер!

– Режиссер, дирижер, – протянул нараспев водитель, – какая разница!

Утомленный солнцем, припекавшим сквозь стекло, духотой в салоне, Гумер все же возразил:

– Разница есть. Дирижер руководит оркестром, а режиссер ставит спектакли, кинофильмы, концерты.

Шофер же стоял на своем:

– А для меня эти профессии, как японцы, на одно лицо. Артисты, одним словом.

На «артиста» Гумер возражать не стал, посчитав, что дальнейший разговор с этим «знатоком искусств» не имеет смысла.

Говорливый водитель заметил это и, затаив некоторую обиду, подчеркнуто и нравоучительно начал: «Года три назад к нам в Чечан приехали такие же молодые, как ты, два метеоролога – станцию строить, погоду предсказывать. Приехали поздно и попросились на постой к одной бабке. А она им в ответ: «Приютила бы я вас, внучки, да только одна у меня комната». Тогда они попросились переночевать на чердаке. Тут бабка совсем руками замахала: «Что вы, что вы, весь день свиньи мои носом солому рыли, к стуже это, замерзните!» «Мы, бабуля, сами погоду предсказывать мастера, авторитетно заявляем – не быть холодам!» – уверили они. Бабка поохала, но на постой их пустила. А ночью ударил мороз, и у горе-метеорологов до утра зуб на зуб не попадал. С рассветом, решив, что по их профессии у нас давно и успешно свиньи работают, собрались и бесславно покинули наш Чечан».

Закончив расхожую байку, водитель ухмыльнулся.

– К чему вы это мне рассказали? – недовольно спросил Гумер.

– А к тому, – назидательно прибавил автобусник, упершись в него рыбьими глазами, – что в нашем городе, в кого ни ткни – готовый артист. И большой находкой ты для него не будешь.

Довольный тем, что поддел новоиспеченного интеллигента, водитель мягко переключил скорость. Но и Гумер в долгу не остался.

– По крайней мере одного «артиста» я уже увидел, – ответил он, – а на других, даст бог, посмотрим.

Знакомство Гумера с коллективом Дворца искусств, в котором предстояло практиковаться, началось с руководителя фотокружка. В ту минуту, когда директор представил его, в студии стоял дым коромыслом, а сам ее руководитель что-то важно печатал на допотопной, обшарпанной и скрипучей машинке. Это был человек лет сорока, с широкой переносицей слоника, но с ом-хоботком, маленькими глазками и отвисшей пухлой нижней губой. На ней был прилеплен окурок, такой короткий, что, казалось, сделай он еще затяжку, вот-вот прижжет ее. Он протянул руку, представился Махмудом и тут же деловито спросил:

– В литературе что-нибудь смыслишь?

Гумер пожал плечами:

– Кое-что, в пределах школы и институтского курса.

Махмуд решительно повернул каретку, отчего та взвизгнула, словно выругалась в его адрес и всех, кто когда-либо печатал на старушке-машинке, рявкнула и выплюнула распечатанный лист.

– Прочитай и дай оценку, – попросил он.

С опаской посматривая на окурок на его губе, Гумер все же прочитал первую строку: «Я шел по аулу, а вокруг кучерявились деревья», потом улыбнулся и произнес:

– В русском языке нет такого выражения «кучерявились деревья».

Махмуд разочарованно посмотрел на него, как на безнадежного идиота, который ничего не смыслит в литературе, потрескавшимся языком, наконец, столкнул окурок в пепельницу и, как гада, прижал его пожелтевшим большим пальцем.

– Мы сами обогащаем язык, – ответил он, – а иначе он закоснеет враз. Вот Маяковский, например, одел же облако в штаны.

– Так то Маяковский! – возразил Гумер.

Махмуд, как ребенок, обиженно потупил глаза:

– Маяковскому, выходит, можно, а мне нельзя?

– Не обижайся, Махмуд, – постарался ободрить его Гумер. – Понимаешь, ну не терпит русский язык таких вольностей, самодеятельности.

Но фотограф и вовсе сник.

– За что ни возьмешься, – грустно сказал он, – кино ли снимать, рассказы ли писать, статьи по наукам, ни у кого не найдешь поддержки. Того хуже, придет такой умник, как ты, и разнесет все в пух и прах.

– Так ты и наукой занимаешься? – чтобы сгладить момент и отвести тему от «литературного творчества» Махмуда, поинтересовался Гумер.

Махмуд зажегся снова.

– А как же! – ответил он гордо. – Я вот недавно работу по топонимике Северо-западного Кавказа написал, готовлю к публикации. В ней начисто опровергаются многие общепринятые трактовки о происхождении названий местностей и населенных пунктов.

– А вот в этом я тебе и вовсе не советчик, – поморщившись от высыпанной на него тирады и стараясь побыстрей умыть руки, ответил Гумер. – В краеведении, а тем более в науке о происхождении слов – этимологии, я слаб.

– А ты не советуй, а слушай! – заговорщически подмигнул Махмуд.

Гумер застыл в ожидании.

– Вот Анапа, например, – продолжал тем временем тот. – Общеизвестно, что название этого города переводится с адыгейского как «край стола». И с этим согласны все. А вот древнее название – Горгиппия – учеными ошибочно считается греческого происхождения.

Затем Махмуд изучающее посмотрел на него и спросил:

– Язык-то наш хорошо знаешь?

– Говорю, пишу, читаю! – отрапортовал Гумер.

– А что значит в нем слово «горгип», можешь перевести?

– Место крика? – предположил Гумер.

– Так точно! – обрадовался Махмуд. – А теперь слушай дальше. Мы, адыги, жили там тысячелетия и вместе с пришлыми греками строили этот город во времена Боспора, а потом производили в нем керамику и прочую утварь. Для чего?

– Для торговли и пользования, естественно, – поддержал ход его мыслей Гумер.

– Правильно, для торговли! А там, где она была, там всегда обязательно присутствовали крикуны и зазывалы. Отсюда следует, что Горгиппия нечто иное, как место плача и крика, – поставил патетическую точку в своей версии Махмуд.

– А плач здесь при чем? – спросил Гумер.

– Горгиппия была и невольничьим рынком, – заключил Махмуд. – Зазывалы кричали, предлагая живой товар, а жертвы их плакали…

Однако на этом повествование о своих изысканиях в области топонимики Кавказа Махмуд не закончил.

– Или вот Геленджик, например, – продолжил он. – Академическая наука склонна утверждать происхождение его названия от татарского слова. Я же говорю, что татарин в нем не ночевал.

– Так уж и не ночевал? – усомнился Гумер.

Татарин-то, может, и ночевал, но с какой стати он должен был давать ему название, когда только адыги жили на том месте веками. Потом он снова изучающее посмотрел на Гумера и спросил:

– Ты в Геленджике был?

– Практику в нем в пионерлагере проходил.

– Значит и бухту его видел?

– Видел!

– И что она тебе напоминает?

– Чашу.

– Это ближе к теме, – подытожил Махмуд. – Кому-то чашу, а вот мне, как и тем, кто жил в тех краях в незапамятные времена, – таз, наполненный водой. А теперь улови созвучие: Геленджик и Ледженцик. Последнее значит на нашем языке «маленький таз». Это потом название города обработали до удобоваримости.

– А кому понравится жить в городе Маленький таз? – пошутил Гумер.

– Вот-вот, – поторопился Махмуд, – всем хочется, чтобы было удобно, красиво, я бы сказал, еще и романтично. И этим мы грешим против истины, которая всегда проста и не любит мудрствования. Так же стало Джубгой и другое причерноморское местечко. В переводе с адыгейского – это «сторона ветров», что устраивает всех, но только не меня. Не Джубга это, а Шибга, что означает «спина лошади». Посмотри когда-нибудь на этот поселок с моря, и ты обязательно увидишь рельеф, на котором он поселился и который очень напоминает лошадиную спину.

Махмуд закурил сигарету и смолк. И в эти минуты стал похож на медиума, подключившегося к невидимому для простых смертных информационному полю.