Гончарный круг (сборник) - Аслан Кушу

Малыш заметил интерес Рахмет к Гаруну. Негодование, ревность переполнили его. Он сел под большое дерево, что росло за навесом, поплакал в сердцах, успокоился и, свернувшись, как котенок, крепко уснул. Мать перенесла его в дом и вернулась к Гаруну.

– Ну что, милая, пойдем? – сказал он.

Она приложила палец к губам и заговорщически произнесла:

– Тихо! Не сейчас, потом, вечером!!!

Малыш проснулся от возгласов. Трое дюжих парней тащили из грузовика черного огромного быка, который мотал массивной головой, бодался, гремел цепями на ногах и, похоже, не спешил на землю. Тут же находились Рахмет, Гарун и Хатам, внимательно следя за происходящим. Асхад поторопился на улицу.

– Пятнадцать тысяч рублей за него отдал, – похвалился Гарун. – Всем быкам царь!

– А ты его за кольцо в носу ухвати, пойдет, как миленький, – посоветовал одному из парней в машине Хатам.

– У этого чудовища дикий нрав, и я не хотел бы оказаться у него на рогах, – ответил тот.

– Так они до вечера провозятся, – махнул рукой ветеринар.

Гарун поднялся в грузовик.

– Здесь не сила нужна, а сноровка, – он отодвинул парней, погладил быка и произнес, – успокойся, Сатрап!

Животное доверчиво повернуло к нему морду, а Гарун, изловчившись, продел два пальца в кольцо, повел быка на отмостки.

– Во дает, а! – протянул один из грузчиков-неумех.

Укротитель остановил Сатрапа, назидательно ответил:

– Это вам не деревья валить, товарищи леспромхозовцы.

Ликовать однако было рано. Триумфальное шествие Гаруна закончилось, едва он ступил с быком на землю. Ощутив ее под ногами, Сатрап опустил голову вниз, и с такой силой ударил поводыря, что он, вскрикнув, полетел в лужу. Рахмет и Хатам отпрянули. Леспромхозовцы, спрыгнув на землю, загнали быка в баз.

Честолюбию Гаруна был нанесен удар. Грязный и мокрый, он выкарабкался из лужи, поднялся, процедил сквозь зубы:

– Ы-ы, зверь! Подожди, я заставлю тебя любить хозяина, – покачиваясь, как еще недавно Вирам, направился в контору. Взволнованная Рахмет и Хатам поторопились за ним.

На смену ушедшим пришли молодые крепкие люди. Малышу было скучно с ними. Они мало улыбались, редко говорили. Все их действия были подчинены Гаруну. Он стал руководить ими, едва оправившись от удара, покрикивал. Скоро, совсем скоро грозился хозяин достать и Сатрапа. Не в его характере было прощать неповиновение, тем более обиду. Малыш, который украдкой иногда подкармливал быка кусочками сахара, хлеба, что тащил из кухни, с тревогой ждал этого момента.

Асхад подружился с животным. А началось это так. Однажды, когда он нес обед пастухам, Сатрап погнался за ним. Малыш побежал по полю во весь дух, жалея от страха, что не родился на свет птицею.

Бык догнал его в колючем кустарнике. И когда он упал ничком, лизнул его миролюбиво, как корова теленка. Асхад открыл глаза. Огромный, как курган, Сатрап с аппетитом уплетал остатки содержимого кастрюли.

– Ты не бойся его, малыш, – поднял и отряхнул Асхада поспешивший к нему молодой голубоглазый пастух. – Не будешь обижать – зла этот бык не сделает. Насчет обеда промолчи. Скажи, что донес.

С того дня они стали проявлять внимание друг к другу. Чем больше Рахмет привязывалась к Гаруну, тем крепче становилась дружба животного и мальчика. Однажды в сумерках Асхад увидел, как хозяин обнял мать. Малыш поплелся к быку и ему, жующему сено, плача, рассказал об увиденном. Казалось, Сатрап понимал его, и в такие минуты, высунув из клетки голову, позволял себя трепать по холке, замирал у груди, словно слушал удары сердца ребенка.

Настал для быка и час расплаты. Совсем окрепший Гарун взял в руки черенок лопаты и бесстрашно вступил в клетку.

– Не дай аллах, зашибет! – протянул Хатам.

– В молодости я работал бойцом скота, – не отводя глаз от животного, ответил Гарун, – и таких быков валил с ног.

Он бил Сатрапа по бокам и голове, отчего тот стал метаться по клетке, глаза его налились кровью.

– Будешь знать хозяина! – приговаривал Гарун и продолжал колотить его с упоением.

Вечером мальчик пришел к Сатрапу, на мгновение в глазах быка пронесся тоскливый огонек, будто бы он хотел сказать: «Видишь, и мне от него досталось».

– Ничего, Сатрап, – выдавил малыш, протягивая краюху свежеиспеченного хлеба, – скоро приедет папка и со всеми разберется. А мы с тобой уйдем к бабушке в аул. У нее всегда много душистого сена.

На следующий день Гарун вновь стал бить Сатрапа. На этот раз бык, почуяв опасность, попытался было напасть на обидчика первым, но Гарун увернулся, поднялся по клетке и уже оттуда завершил свое гнусное дело. Противостояние животного и человека продолжалось. Еще издали увидев приближающегося Гаруна, бык бил копытами землю, метался по тесной клетке, отчего, казалось, она вот-вот развалится под натиском его широкой груди, громадного тела.

– А-а, зверюга, соскучился по хозяйской руке! – с каким-то несвойственным обыкновенному человеку сладострастием приговаривал и бил его Гарун.

Бык похудел и осунулся. Кожа теперь висела на его костистом теле, как балахон. Однако Сатрап не покорялся. Глаза его по-прежнему, когда он видел Гаруна, горели злобой. Не отступал и хозяин.

– Может, перестанешь бить быка, не к добру это, – как-то обратилась к нему Рахмет.

– Твое дело – хорошо стряпать на кухне, – прервал ее он, – со своей скотиной и людьми разберусь как-нибудь сам!

Асхад возненавидел Гаруна ненавистью взрослого человека. Доселе он не знал, что такое зло, теперь зло всего мира было для него в этом кряжистом мужчине с большими кулаками и лисьими глазками.

– Гарун плохой, мама, не надо обниматься с ним, – неожиданно для Рахмет как-то обронил малыш.

Мать ударила Асхада по лицу так, как не била никогда. Он не заплакал, отвернулся и продолжил:

– И ты стала плохой, я уеду к папе…

Испугавшись сдержанности и недетской рассудительности ребенка, Рахмет притянула сына к себе и утерла набежавшую слезу.

Вечерело. Под крик пастухов и редкий звон бубенца на шее у Сатрапа стадо вернулось с пастбища. Вожак его занял свое место в клетке. Желая задобрить сына или пожалев животное, Рахмет вынесла на порог кухни отходы.

– Асхад, сынок, покорми быка.

Малыш почти донес пойло, когда дорогу ему преградил Гарун. Он толкнул ведро ногой, отчего содержимое пролилось на землю.

– Сколько раз вам говорить – не балуйте скотину, пока не укрощу ее нрав! – сплюнул хозяин.

Асхад не ответил, молча поднял ведро и вернулся на кухню. Мать наводила порядок. В углу, подперев хомячью щеку рукой, сидел Хатам. Он неторопливо говорил:

– Вчера, Рахмет, встречал Казбека, что с мужем твоим на заработках был. Сказывал он, вернется Асланбеч к концу этой недели.

Тревога охватила Рахмет, но она не подала виду. Малыш же обрадовался и стал, насколько знал, припоминать дни недели, подсчитывать, когда вернется отец.

В воскресенье на ферме объезжали жеребцов. Неизмученные тяжелой работой в упряжках, они легко носились по базу, высоко держа головы. Хатам мастерски бросал аркан, ловил их, а конюхи, накинув уздечки, запрыгивали на спины, объезжали. Малыш любовался происходящим и мечтал о том времени, когда он, взрослый и сильный, будет вот так же объезжать лошадей. Соберутся на ферме люди и не могут изловить одного горячего скакуна, это может только он, и все зовут его. Асхад бросает аркан, затягивает на шее коня и вот уже мчится на нем в чистом поле. Жеребец пытается сбросить седока, но Асхад крепко держит поводья и летит, летит. Люди наблюдают за ним с восхищением. «Весь в деда своего, Камболета, – говорят они. – Он монету мог на скаку поднять». Тут в мечты малыша вторгся Гарун.

– А что гнедого не объезжаете? – поинтересовался он у Хатама, указав на статного жеребца, который стоял в базу поодаль от табуна. Пустая трата времени, под седлом этот конь ходить не будет! – ответил Хатам.

– Почему?

– Бирам готовил его в свою упряжку и, чтобы он не давался никому под седло, бросал кота на спину.

– Глупость какая! – вспылил Гарун. – Дай-ка аркан!

Вначале конь ушел от броска, перемахнув через изгородь. Потом конюхи вернули его в баз. Во вторую попытку хозяин был ловчей: набросил на него аркан, оседлал. Норовист и горяч был жеребец. Едва Гарун хлестнул его и направил к воротам, он поднялся на дыбы и опрокинулся навзничь. Наблюдавшие это ахнули. Коню не удалось ни подмять под себя, ни сбросить седока. Он вовремя соскочил, не отпуская узды. Пока же жеребец поднимался на ноги, Гарун успел занять свое прежнее место. Затем все повторилось в той же последовательности несколько раз. Потеряв надежду расправиться с Гаруном, конь стрелой бросился в поле. Этого и надо было хозяину, он слегка отпустил поводья и предоставил ему столько свободы, сколько считал нужным.

– Никуда не денется, устанет – присмиреет! – сказал один из конюхов.

Через час Гарун вернулся на взмыленном, понуром гнедом.