Гончарный круг (сборник) - Аслан Кушу

Разуверившись в том, что можно уговорить старика, Абрек поспешил к машине.

Хакар повернулся к Пепельному.

– Что, мешаю работать, Мелентий?

– Пока нет.

– Почему тогда Мисирова вызвал?

– Не вызывал я, он сам приехал.

Некоторое время они молчали, каждый думал о своем.

– И как это ты, Хакар, звезду золотую упустил? – прервал молчание Пепельный.

– Рассказывать особо нечего, – с неохотой отвечал старик на надоевший вопрос. – Работал, вызвали в обком, спросили, помогал ли кто из родственников немцам. У меня был двоюродный брат, с полицаями связался, ушел с ними, когда наши вернулись. Вот я и рассказал о нем. Отпустили ни с чем.

– Черт тя дернул за язык, двоюродный – не родной ведь! Утаить не смог? – воскликнул Мелентий.

– Не смог, значит! Мы – не вы, правды больше было…

– И сдалась тебе эта правда! Я вот тоже всю жизнь в тени. Другие за мою работу премии получают, награды, а я выше бригадира не продвинулся.

– Не судьба, наверное.

– Ну, ничего! – успокоил себя Пепельный. – В тресте обещали – перекроем реку, заполним чашу, к ордену Ленина представят.

– А я за эту работу и деревянного ордена тебе не дал бы.

– Почему это? Обижаешь, Хакар.

– Да посмотри же, какой благодатный край, живи и радуйся! – вскипел старик. – Земля, что пух, а как родит! На сто верст вокруг такой не сыщешь. Немец был жесток, Мелентий, но не глуп, вагонами землю с Кубани в Германию вывозил, а вы это богатство под воду.

– Ну, Хакар, не по адресу ты. Туда к светлым головам обращайся, – указал Пепельный наверх.

– Никакие они не светлые головы! Их ума хватает только на то, чтобы пускать народные деньги на ветер – дороги строить там, где по ним ездить не будут, котлованы всевозможные и не нужные людям рыть.

– Выходит, беспутное дело затеяли: ни рыбы, ни риса не будет? Один ты, видишь ли, прав, а тысячи людей, которые это задумали, воплощают, так сказать, не жалея сил, не правы?

– Тысячи говоришь? – поднял голову Хакар. – Но ведь и за мной их не меньше, тех, кого вы забросили на этажи, оставив без того, к чему привыкали не одно поколение.

– Так не будет ни риса, ни рыбы?

– Рыбы тут и без водохранилища всегда было в достатке. Насчет риса, не знаю, не рос он в наших краях, потому как аллах сюда не определил, – ответил старик.

– Аллах, скажу тебе, Хакар, нынче сам по себе, мы также. Прежде чем строить водохранилище, ученые все опробовали. Богато, говорят, тут рис расти будет.

– Да нужен он вам! Не стоит это дело ломаного гроша, – не выдержал старик.

Он прошел к своему дому, присмотрелся и, вытянув из камышовой крыши тростинку, сказал:

– Смотри, каждая третья, что соты в пчелином улье, – и в подтверждение выдавил из нее на руку прозрачную и чистую каплю майского меда. – Где ты еще такое видел? Славно потрудились пчелки, сами запаслись и мне принесли. Надо ли было губить, Мелентий, столь богатый край?

Похоже, последний «сладкий» аргумент наконец вселил в сердце бригадира сомнения в той идее, которую воплощал.

– Хм, – протянул он, обозревая руины Ашехабля.

Старик одержал хоть и маленькую, но победу, которой был рад.

Вода камень точит, подумал он, может, в будущем люди стряхнут с себя бесноватость при созидании, что явится большой победой человека. В ней будет и его, Хакара, доля.

Когда Мелентий ушел, он погладил кору раскидистой груши во дворе. Это обычно успокаивало. Потом коснулся перил на высоком крыльце, двери. Все излучало знакомое тепло, было близким, дорогим до боли.

В полночь, обходя машины, Хакар наткнулся на странное существо, укрывшееся под мешковиной. Убрал ее, зажег спичку. Это была девушка в изорванном платье, с ссадинами на лице и худеньких плечах. Она съежилась.

– Эй, откуда ты, дитя? – поднял ее старик.

Девушка попыталась ответить, но помешал комок, подкативший к горлу. Мучиться в догадках Хакару не пришлось.

– Людка, шельма, где ты? Найду – зашибу! – пронесся в ночи голос пьяного Подщипы.

– Никак совсем сбежала девка? – предположил стоявший рядом с ним.

– От меня далеко не уйдет.

Они направились к объекту. Старик приготовился к встрече незваных гостей. Подщипа увидел его.

– Опять ты, дед. Глянь, и курочка моя тут!

– Стойте! – приказал Хакар.

– Кого защищаешь? Шлюху дорожную? А может, приглянулась? Скажи, уступлю за поллитровку, – захохотал Подщипа.

Рассмеялся и его долговязый напарник.

– Ну и выдал, Подщипа, на кой ему женщина, труха сыплется с деда!

– Еще шаг – и я выстрелю! – строже предупредил распоясавшихся парней Хакар.

Долговязый остановился. Подщипа, качаясь, пошел на ружье:

– Стреляй, что же медлишь?

Грохнул выстрел. В зареве вспышки вздрогнули машины, дома, деревья, потом их снова поглотила ночь.

– А-а, убил, а-а! – завопил, катаясь по земле, Подщипа.

На шум сбежались люди.

– Как же это, Хакар, – развел руками заспанный и напуганный Мелентий, – взял и выстрелил в человека…

Подщипу подняли с земли. Он продолжал кричать. Старик был невозмутим, как сфинкс.

– Во-первых, Мелентий, я выполнял обязанности. Во-вторых, защищал эту девушку. И в-третьих, – Хакар обратился к Подщипе, – перестань орать! Не дробь в патроне была, а соль. От нее пока никто не умирал.

Люди разошлись. Хакар отвел Людмилу в свой дом, дал ей старенький халат покойной жены и сказал, уходя на службу: «Двери запри, будут беспокоить, позовешь меня».

Утром под хохот гидростроителей, собравшихся на работу и смеющихся над притихшим Подщипой, Хакар отвел Людмилу на реку.

– Помойся, с первой машиной отправлю к отцу с матерью, – сказал он ей.

– Нет их у меня, никогда не было, – тихо ответила девушка.

Старик не стал более ничего спрашивать. Пока Людмила купалась в реке, он поднялся на холм Апшару, чтобы собрать дикого щавеля. Высоко в небе, словно отпевая красоты левобережья, тянул жалобную трель жаворонок, густые и спелые травы у холма, склонившись в безысходном унынии, звали косарей. Ничто не напоминало о царственной былой природе округи, над ней витал дух обреченности…

В Ашехабле, пустив в небо струйку дыма, затарахтел желтый грейдер Подщипы. Лязгая гусеницами, урча, машина поехала ко двору Хакара. Тревога обдала холодком душу старика, – Эй, что надумал, негодяй! – сорвалось с его губ.

А Подщипа что надумал, то и делал. Он повалил забор, грушу, затрещала и опрокинулась, ощетинившись прутьями, мазанка… «Мой дом, моя память, мой покой!» – сердце Хакара облилось кровью.

– Надругался, говоришь, а надо мной он не надругался, когда выстрелил? – зло бормотал Подщипа тащущему его с грейдера Мелентию.

– С этого дня ты не работаешь! – заключил Пепельный.

– Ну, и черт с вами! – Подщипа повернулся к подошедшему Хакару. – Говорил я, дед, припомню, нарвался-таки.

– Язык не поворачивается назвать тебя волком, – спокойно ответил старик, – у этого зверя хоть достоинство есть. Ты, Подщипа, мерзкий шакал.

Когда все улеглось, Мелентий положил на плечо Хакару руку.

– Не расстраивайся, рано или поздно это должно было случиться.

– Да, конечно… – кивнул в ответ старик и, как верная собака на могиле хозяина, просидел у руин мазанки до поздней ночи.

– Дедушка, пойдем, полночь уже, – тронула его Людмила.

– Да, да… – стряхнув груз воспоминаний, старик поднялся, потом попросил девушку. – Подай-ка, дочка, вот ту палку.

Они устроились в доме по соседству. С этого дня Хакар уже ходил с клюкой.

Ашехабль сровняли с землей. Не стало ни жилья, ни садов. Старик переселился в небольшой вагончик и по-прежнему по ночам сторожил технику. Но перед этим за неделю он остановил Мелентия, собравшегося в поселок и попросил:

– Возьми с собой Людмилу.

– И куда ее прикажешь определить? – спросил Пепельный.

– Найди Абрека, пусть поселит в мою квартиру. Сирота Людмила, в детдоме выросла.

– А ты потом как?

– Что-нибудь придумаю.

До затопления чаши водохранилища оставались считанные дни. Хакар коротал их на реке, облик которой так и остался неизменным, если не считать лесов, что были вырублены по берегам.

В день сдачи рукотворного моря был устроен митинг. На трибуну поднимались холеные мужи и долго говорили о подвиге гидростроителей, о рыбе, которой будет в избытке, о миллионах тонн риса, что будут выращены. Пионеры вручали им и героям стройки цветы. Народ ликовал. Стоя в стороне, Хакар подумал о том, как иногда могут быть не правы даже тысячи людей. Когда же под бурные аплодисменты перекрыли реку и вода стала заполнять чашу, ушел. Свою горькую чашу он испил до дна. Такой был характер. Не хоронят мать, не отскорбив, не оплакав. Он сделал все, как верный, любящий сын.

На дамбе возле Ашехабля старик остановился. Около полусотни промокших собак, скуля, поджав хвосты, приютились на вершине холма Апшару. Вода подбиралась к ним. Хакар пожалел собак, но он не был Ноем и не имел ковчега, чтобы забрать с вершины тварей. Он был просто старым человеком, шедшим доживать свой век там, где не хотел.