А кому сейчас легко? - Люся Лютикова

– Плохие новости, – начал он, – Ветерков не покончил с собой. Его повесили.

Глава 25

Я потрясенно молчала.

– Так вот, – продолжал капитан, – криминалисты установили, что кто-то помог мужику влезть в петлю. У самоубийц странгуляционная борозда по-другому выглядит.

– Какая-какая борозда? – не поняла я.

– Которая остается на шее от веревки. Ну и кто-то пару раз стукнул твоего приятеля по голове, чтобы он стал более сговорчивым.

– А предсмертная записка? Получается, это фальшивка?

– С запиской сложнее. Эксперт сравнил почерк и сделал однозначный вывод: записка написана Ветерковым. Вот только она не предсмертная. В том смысле, что Ветерков не планировал умирать.

– Подожди, но там же было сказано… Вот, вспомнила: «Я добровольно ухожу из жизни и ни к кому претензий не имею»!

– Похоже на стиль делового письма, тебе не кажется?

– Не кажется, – обозлилась я, – нормальный стиль для такого сухаря, как Ветерков. С чего бы ему перед смертью вдруг пускаться в телячьи нежности?

Эта новость путала мне все карты. Как все чудесно устраивалось! Что же теперь – опять неизвестность?

– Короче, признание Ветеркова в убийстве директрисы совсем не очевидно, – продолжал Руслан. – В этом деле еще много загадок. Кстати, где ты вчера была с одиннадцати до двенадцати утра?

Я обомлела:

– Я?! Значит, теперь меня подозревают еще и в убийстве Ветеркова тоже?! Что, настоящие преступники в Москве совсем перевелись?

– Просто ответь на вопрос.

– Если хочешь знать, у меня есть алиби на вчерашнее утро, да! Меня видела куча народу: сначала охранник в издательстве «Работа», затем няня Ветерковых, потом ты. Я практически не оставалась одна дольше десяти минут! Согласись, за это время довольно трудно подвесить здорового мужика на люстру.

– Камера наблюдения издательства зафиксировала, что ты ушла из «Работы» в десять тридцать пять. К Ветеркову ты поехала на общественном транспорте?

– Нет, на личном самолете полетела! – взорвалась я. – Конечно, на метро, потом на трамвае, как же еще?!

– Проездные билеты у тебя сохранились?

– Выбросила. Я же не знала, что увижу там труп. Если бы знала, обязательно сохранила бы.

– От Нижегородской улицы, где располагается издательство, до Госпитального Вала можно доехать на машине за десять минут, если нет пробок, – бесстрастно заметил капитан.

– Я ехала на метро, – угрюмо повторила я, – потом долго ждала трамвая. Дорога заняла почти час.

– Когда Ветеркова вынули из петли, он был еще теплый. Его повесили незадолго до приезда милиции, то есть примерно без четверти двенадцать. По меньшей мере на пятьдесят пять минут у тебя нет алиби. Можно за это время убить человека, как ты считаешь? Ветерков, кстати, был довольно щуплого телосложения.

– А нянька?! – возопила я. – Добрых полчаса я болталась во дворе и слушала ее болтовню с какой-то мамашей! Вы ее допросите!

– Уже допросили. Няня тебя не видела. Ты подошла к ней уже после убийства.

– Может, она меня и не видела, зато я так отлично ее видела и слышала!

Я во всех подробностях пересказала капитану Супроткину разговор няни с мамашей.

– Ладно, проверим, – пообещал Руслан таким тоном, словно хотел побыстрее от меня отделаться. А я-то считала его своим, пусть и гражданским, но мужем!

– Скажи правду, мне уже надо сушить сухари?

Супроткин выдержал неприятно долгую паузу, потом коротко бросил: «Нет», – и отключился.

Я ему ничуточки не поверила. Не из праздного любопытства капитан с точностью до минуты просчитал мои вчерашние передвижения по городу. Очевидно, я крепко увязла в этом деле и милиции все равно, в каком убийстве меня обвинить – Кирилловой или Ветеркова. А лучше сразу в обоих!

Что же делать? Как доказать, что я невиновна? Ответ все тот же: надо продолжать поиски настоящего убийцы Кирилловой. Но у меня не осталось никаких идей. Все, что могла, я уже сделала. Впрочем, нет, есть человек, с которым я не поговорила. Кто знал Елену Михайловну лучше родной дочери? Раньше, когда все считали меня убийцей, мне было сложно подступиться к Августе. Она бы лично скрутила мне руки и отвела в милицию – и правильно бы сделала! Но теперь, когда возникла версия, что Кириллову убил Ветерков, у меня появилось моральное право поговорить с этой девушкой. Несмотря на поздний час, я решила сделать это немедленно.

Я поехала на Нижегородскую улицу. Все сотрудники «Работы» знали, где живет Елена Михайловна. Наподалеку от издательства отгрохали элитную новостройку, в которой директриса и прикупила просторную квартиру. Дом, несмотря на декларируемую элитность, располагался в десяти метрах от Садового кольца, на шумном перекрестке, территория не была огорожена. Елена Михайловна остановила на нем свой выбор исключительно из практичных соображений, чтобы свести к минимуму время на дорогу до работы. От издательства до дома можно было дойти за пять минут, однако и Елена Михайловна, и Августа предпочитали ездить на машине. У матери был «мерседес» представительского класса, у дочери – внедорожник «тойота».

Знакомый красный внедорожник я обнаружила во дворе дома. Около мусорного бачка копошился дворник-таджик, деловито утрамбовывая коробку от холодильника.

– Чья эта машина? – строго спросила я дворника.

– Не знайль, – прикинулся он веником.

– Куртку мою видишь? Три тысячи баксов стоит. А она, – я ткнула пальцем в машину, – испачкала. Блондинка за рулем сидела.

Гастарбайтер с сомнением посмотрел на мою задрипанную куртешку.

– Быстро отвечай, в какой квартире живет хозяйка машины! – грозно нахмурилась я.

– Не знайль, – вздохнул таджик, всем своим видом выражая тяжкую скорбь по поводу того, что не может мне помочь.

– Да в четырнадцатой она живет, – неожиданно услышала я за спиной.

Обернувшись, я увидела женщину лет пятидесяти. Она несла выбрасывать пакет с мусором и, очевидно, стала свидетельницей нашего разговора.

– Очень нахальная девица, – продолжала женщина. – Спокойно может перекрыть своей машиной въезд во двор, а что «скорая» или пожарные из-за этого не смогут до нас добраться, ей и дела нет.

– Ой, спасибо! – обрадовалась я.

– Только ничего у вас не выйдет.

– Вы о чем?

– Ну, вы ведь хотите получить компенсацию за испорченную вещь? – Я кивнула. – Так вот, она не даст ни копейки. Был случай, она задавила собачку на своей машине, прямо во дворе, а собачка породистая была, дорогая. Представляете – отказалась платить за животное! Еще и возмущалась: сами виноваты, нечего, мол, отпускать собаку гулять без поводка! Мать ее тогда заплатила. Вот она хорошая была женщина, царствие ей небесное! Позавчера схоронили…

Женщина проводила меня до подъезда и впустила внутрь. Потом заняла место консьержки, а я направилась к лифту.

– Шестой этаж! – крикнула консьержка в закрывающийся лифт.

На звонок дверь открыла сухая, как жердь, дама без грамма косметики на лице. Не говоря ни слова, она пристально смотрела на меня.

– Я к Августе. То есть к Августине. Она дома?

– Ваше имя?

– Людмила Лютикова.

– Подождите здесь, – с достоинством ответствовала дама и захлопнула дверь перед моим носом.

Через минуту дверь вновь распахнулась и на пороге возникла Августа. Она была сама на себя не похожа. Я помнила ее беспечной, улыбающейся, одетой с иголочки блондинкой, а тут – глаза красные, заплаканные, лицо опухшее, завернута в какой-то бесформенный черный балахон. Человек переживал настоящее горе, в этом не было никаких сомнений.

– Примите мои соболезнования, – торопливо сказала я.

– Я вас узнала, – сухо отозвалась Августа. – В отделе кадров нашли ваше личное дело и показали фотографию.

– Это не я, честное слово! Я не убивала Елену Михайловну! Я к ней очень даже уважительно относилась, правда-правда!

– Знаю, – тем же равнодушным тоном сказала она. – Увольнение – самый нелепый мотив, какой только можно придумать. Разве можно убить человека из-за копеечной зарплаты?

Ого, да эта девочка, похоже, совсем оторвалась от реальности! Понятно, что богатство матери, словно огромный невидимый зонт, защищало Августу от таких гнусностей жизни, как нищета, голод и страх потерять работу. Но вообще-то в ее возрасте пора уже соображать, что на подобную «копеечную зарплату» живет половина страны, а другая половина даже мечтать о ней не смеет.

– Августа, я хочу поговорить с вами о Елене Михайловне, можно?

– Проходите, – согласилась девушка, – только из меня сейчас неважный собеседник. Из-за успокоительных лекарств я плохо соображаю.

Августа провела меня в столовую, обставленную мебелью темного дерева. Сев на изящный венский стул, она вытащила из пачки тонкую сигариллу и закурила.

– Мама запрещала курить в столовой, теперь можно… – Ее голос дрогнул. – Так о чем вы хотите поговорить?

Я не знала, как подступить к болезненной теме, поэтому начала издалека: