Животное. У каждого есть выбор: стать добычей или хищником - Лиза Таддео

насильники в детстве, мне на ум приходит этот мальчик, его черные глаза-бусинки через стол от меня.

Мать Джозефа, Эвелин, была пухленькой, с копной очень темных волос. Ее муж, Джозеф-старший, работал хирургом-стоматологом. У него тоже были чернильно-черные волосы, а в придачу к ним длинный раздутый подбородок и сексуальность, которая запомнилась мне навсегда. Мы начинаем формировать свои мнения о сексе в очень юном возрасте, и в моем представлении Джозеф-старший сохраняет чрезвычайно высокое положение.

Полагаю, спасибо за это следует сказать моей матери, Пии, у которой имелся валик из лишней кожи вокруг талии после кесарева сечения, но в остальном она прямо-таки сочилась сексом. Мамины груди, как я уже упоминала прежде, были дерзостно большими и белыми.

Мы сидели за столиком типа «шейкер» между барной стойкой и камином. На стене у очага висела метла и семейные фотографии владельцев. Над каминной полкой – репродукция быка. Она пугала меня вплоть до того лета.

Мои родители не увлекались выпивкой. Мать обычно брала к ужину светлое пиво, а отец пил красное вино, но не больше одного-двух бокалов. Иногда заказывал к сырым моллюскам «кровавую Мэри». Джо и Эвелин в отличие от моих родителей пили коктейли с водкой. Я помню, как крупные пальцы Эвелин снимали с зубочисток фаршированные перцем оливки. Оба смеялись раскатистым смехом. Все четверо взрослых курили, и мужчины подносили зажигалки женщине – той, что сидела ближе.

В тот вечер меня усадили рядом с матерью, а по другую сторону от нее сидел Джозеф-старший. Мой отец расположился напротив меня, рядом с ним Эвелин, а по другую руку от нее – Джо-младший. Я всегда садилась рядом с матерью. Мне было категорически необходимо ощущать мамин запах и в любой момент пробовать еду с ее тарелки.

Мать надела сарафан цвета лосося с пояском из крохотных металлических листьев. Брюнетка от природы, она красилась в блондинку и завивала волосы дважды в неделю, так что они лежали золотистыми спиральками. Она носила огромные солнечные очки в красной оправе и красила губы помадой красивого кораллового оттенка. Вся ее помада была аптечных марок, и кончик каждой был стерт в плосковатый холмик. Мать вынула из сумочки мягкую пачку красных «Мальборо», и Джозеф-старший с готовностью поднес ей зажигалку.

– Мариапиа, – произнес он, чтобы привлечь ее внимание. Это имя было выгравировано на золотом ожерелье, которое она носила. В Италии маму звали Пиа, но после переезда в Штаты она начала называть себя Марией. Это имя американцам было легче понять. Через некоторое время моя мать начала скучать по своему настоящему имени, но, поскольку к тому моменту уже слишком много людей знали ее как Марию, она не могла просто и быстро вернуться к нему. Чтобы облегчить этот переход, отец заказал жене ожерелье с надписью «Мариапиа». Джозеф-старший, который наверняка познакомился с моей матерью как с Марией, употреблял имя шутя, заигрывая.

Мать рассмеялась. Даже ее смех звучал с сильным акцентом. Она отвернулась от меня к Джозефу-старшему, держа в губах сигарету. На его зажигалке «зиппо» была изображена девушка в стиле пин-ап. Длинные каштановые волосы с челкой и розовое бикини. Моя юность была отмечена такими образами: я видела их на игральных картах и грубо намалеванными на стенах туалетов. Возможно, я просто была подготовлена к тому, чтобы обращать на это внимание.

Мой отец рассказывал историю о своем друге, индийском враче, которого звали Маданом. Его жена, Барбара, которая подозревала мужа в неверности, подложила магнитофон в его большой черный «Мерседес». Отец говорил тем приглушенным и заговорщицким тоном, которым пользовался всегда, когда рассказывал в моем присутствии истории, не предназначенные для детских ушей.

Мне до сих пор больно даже думать о папином лице. Он был невысок, с большим носом, частично облысел уже тогда, когда ему едва перевалило за тридцать. Но внешность отец имел невероятно притягательную. Он всегда радовался жизни, вечно смеялся, но при этом ответственности ему было не занимать. Отец мог починить что угодно как в машине, так и в доме. А поскольку по профессии был врачом, то еще и спасал жизни. Я понимаю, что оцениваю его предвзято, но не могу представить себе мужчину, который любил бы свою дочь больше, чем он любил меня. Стоило мне зайти в море – пусть даже всего на пару футов – и каждый раз, оборачиваясь, я точно знала, что отец лежит, приподнявшись на локтях, и наблюдает за мной. На лице его блуждала улыбка, но на самом деле он каждую секунду был готов броситься спасать меня.

– И что? – спросила Эвелин. – Она его поймала?

Отец шумно затянулся сигаретой. Джо-младший коптил кусочки булочки над пламенем свечи в стаканчике. Я видела, что моя мать прислушивается к Джозефу-старшему, который нашептывал что-то ей на ухо. Отец тоже это видел. Но улыбаться не перестал. Я подвинулась ближе к матери. Поверх сарафана на ней был надет шелковистый темно-синий блейзер с шейным платком-галстуком. Я обожала ощущение ее плоти сквозь тоненькую материю. От матери пахло дымом и духами «Лэр дю тан». Я прижалась ближе к ней, чтобы дать знать о своем присутствии.

– О да, она его поймала, – сказал отец с коварной улыбкой на лице. – Да еще как поймала!

Многие годы я пыталась понять эти слова. Как жена Мадана поймала мужа? Что ей удалось записать на магнитофон? Звуки секса? Как эта женщина поняла, что в машине с ее мужем будет другая? Очень долгое время, завидев на улице «Мерседес», я представляла себе черные трусики, засунутые в бардачок, и серебристый магнитофон, спрятанный под пассажирским сиденьем, с крохотными мигающими красными лампочками.

Официантка подала на стол брускетту в качестве закуски и блюдо порезанной слишком толстыми кусочками моцареллы для меня и Джо-младшего. Мне не нравилась еда, предназначенная для детей. Я всегда хотела есть то, что ела моя мать: в том числе почки в горчичном соусе, которые она пару раз заказывала в Маленькой Италии[15]. Почки воняли мочой, кислой и старой, но было что-то в том, как моя мать держала вилку, как она наслаждалась пищей: не хищно, как отец, но чопорно и благодарно.

Я смотрела, как мать выбирала себе кусочек брускетты, сбрызнутый густым бальзамическим уксусом. У нее были очень белые зубы, и она широко раскрывала рот, чтобы не смазать помаду. Я наблюдала, как следил за моей матерью Джозеф-старший. В любой момент за столом дымили как минимум две сигареты, даже когда все ели. Из-за этого ужины длились подолгу. В отличие от меня Джо-младший не обращал внимания на взрослых