Животное. У каждого есть выбор: стать добычей или хищником - Лиза Таддео

умной, каким был ее отец. И кажется, не имела бойфренда. У девушки были толстые икры, и она играла в софтбол.

Если бы Элинор действительно открыла охоту на меня, это было бы объяснимо. Я разорвала ее жизнь одним щелчком своих непочтительных пальцев. Большинству людей такие угрозы по барабану. Маленькие девочки не убивают людей. Они же просто глупенькие маленькие девочки. Но никто не понимает, что такое маленькая девочка. Мы начинаем жизнь твердыми и жесткими, как стеклянные шарики.

Я представила маленькую Элинор в маленькой, чистенькой машинке, пересекающую Техас с кляпом и ножом. И как раз в тот момент, когда я с головой ушла в эту мысль, дверная ручка повернулась, и я подскочила.

Это оказался всего лишь Леонард. Он прошагал ко мне через весь дом, бормоча, словно продолжая давно начатый разговор.

– Леонард! – крикнула я. Какая-то часть моего сознания усомнилась в том, что это не уловка, что он не полностью себя осознает.

– Ой, – сказал Ленни, наконец разглядев меня.

– Иисусе…

– Ой, дорогая! Я бесконечно виноват!

Он коснулся рукой лба. Тот блестел от испарины. Я посмотрела на руки Леонарда. Многие руки напоминали мне отцовские. В частности, недалеко от дома, где я росла, стояла заправочная станция, где работал один заправщик. В тот день, когда я получила права, я проехала мимо своего бывшего родного пристанища. Дом был продан семейству из шести человек. Приблизившись к высокому дубу с бесформенной клумбой с тюльпанами, окружавшей его ствол, я увидела, что все они высыпали во двор. Отец играл в догонялки с одной из дочерей. Мать пила чай со льдом и улыбалась своему выводку. Потом я заехала на заправку. Заправщик вспомнил меня – или скорее вспомнил папину машину. Он не стал спрашивать, где мой отец. Это был пакистанец, спокойный, любезный, и, когда я глянула в боковое зеркало, его руки на заправочном пистолете были руками моего отца. Я узнавала их повсюду. Я дала этому человеку больше чаевых, чем он заработал бы за всю неделю. Заправщик любил моего отца той безмолвной любовью, какой мужчины любят других мужчин, с которыми видятся нечасто.

– Ленни, – проговорила я уже мягче, – все нормально.

– Это Паркинсон и Альцгеймер.

– Что?

– У меня. Пожалуйста, не говорите остальным. – Леонард рассеянно махнул в сторону окна, потом указал вниз, туда, где была квартира Кевина.

– А… Не скажу.

– Даже сам врач был ошеломлен. Он тоже старый еврей. Сказал: «Вы, должно быть, немало нагрешили в жизни». Ха!

– Когда вы это узнали?

– Я уже знал.

Мы услышали, как в отдалении взвыли койоты. Их голоса казались яркими и тощими. По вечерам в Каньоне все замирало. Либо яростный ветрище, либо полный штиль.

Леонард оглядел мое жилище. Уставился на конверты на моих столах, как на женское белье. Большинство из них были просроченными счетами.

– Вы таинственная женщина, Джоан.

– А вы – любопытный старикашка.

– Возможно. Но я богатый любопытный старикашка. Почему бы вам не быть со мной поласковей? Никогда ведь не знаешь, кто кого упомянет в своем завещании.

– Никогда не знаешь, – согласилась я, впиваясь пальцами в столешницу. Мне так нужны были деньги! Когда у меня были деньги, я могла уехать на машине прочь от себя самой.

Леонард проверил время по часам, которых я никогда раньше не замечала, потом потряс ими у меня перед носом.

– Видите это, друг мой?

– Что?

– Эти часы – единственные в своем роде. Патек Филипп 1939 года, платиновые. Мой отец был тот еще пиздюк. Я пребывал в уверенности, что он завещает похоронить себя с этими часами. Но отец оставил их мне. Единственное, что он сделал для меня за всю жизнь. Хотя не думаю, что по любви. Эти часики, подруга, стоят кучу бабок.

– А по виду не скажешь.

Ленни рассмеялся, потешаясь надо мной.

– Не смейтесь надо мной, Леонард.

– Простите, дорогая. Драгоценные вещи не всегда красивы.

Он повернулся к двери, потом снова ко мне:

– Джоан! Не могли бы вы проводить меня до дома? Мне давно пора выпить таблетку. На самом деле, очень давно пора.

Идти мне не хотелось, но я пошла. Я делала одно и то же с каждым вторым мужчиной из тех, кого знала. Я шла с ними на тот случай, если все будет плохо, и меня понадобится спасать. Я не имею в виду, чтобы меня спасал мужчина. Я имею в виду – спасать деньгами, спасать тем, что кто-то сделает за меня грязную работу. А самая грязь заключалась в том, что я не могла принять ничью помощь, не отплатив за это каким-нибудь извращенным сексуальным способом.

Вслед за Ленни я вышла из дома и побрела по травяной тропинке. Для разнообразия дул легкий ветерок. Все ветерки были у богачей: в Хиллз, в Пэлисейдс. У Ленни денег куры не клевали, и я не очень понимала, почему он обитает в садовом сарайчике на вершине этого ржавого каньона. Когда у меня водились деньжата, я жила красиво. У меня отлично получалось пребывать в настоящем, верить, что «будет день – будет пища». Гося постоянно мне это говорила. Деньги всегда возвращаются, поучала она. Они уходят и возвращаются чаще, чем все остальное.

Ленни отпер дверь. То, что он запирал ее, было интересно.

– Вот мы и пришли, – проговорил мой арендодатель.

Я вошла внутрь вслед за его щуплым тельцем. Запах едва не сбил меня с ног. Старческий запах костяной пыли на средневорсовых коврах. Запах кофе и апельсинового сока, слитых в одну раковину. Каждый раз, ощущая старческий дух, я чувствовала, что меня обманом лишили родителей. И в то же время я испытывала благодарность. Хотя смерть родителей, когда я была еще так юна, ввергла меня в мир разрушения, я, по крайней мере, была избавлена от наблюдения за тем, как они теряют свое достоинство. Моя мать навсегда останется красивой, мой отец всегда будет сильным. Его большие руки, заливающие бензин, в боковом зеркале машины.

Все в этом строении было сосновым, даже потолок, и загроможденным мебелью и персидскими коврами из большого дома, который ныне занимала я, что делало жилище Леонарда по-настоящему уютным. Но ощущение уюта сочеталось с неким намеком на кошмар. Наверное, потому что напомнило мне Поконо. Там тоже было уютно. Уютно, как в первые минуты фильма ужасов.

У Ленни был двенадцатидюймовый телевизор на мрачной стойке, а спальня пряталась за ширмой-аккордеоном. Еще я увидела трубку и упаковки табака с ванильной отдушкой. Стены состояли из полок, которых едва хватило, чтобы разместить все книги хозяина. Я представила, как Ривер строит этот