Филькина круча - Анна Чудинова

он выдохнул. Ладони прикоснулись к шершавой круглой стене домика, и она показалась Исааку теплой. Он вскинул голову – на кривой ветке сосны неподвижно сидела черная птица и смотрела на него светлыми, будто пораженными бельмом, глазами. Исаак замотал головой и попятился. Хруст ветки испугал птицу. Она вспорхнула черным пятном в синюю высь и исчезла. Исаак поспешил убраться из рощи.

Уже почти у школы его нога, занесенная над пешеходным переходом, ведущим к школе, замерла, а затем медленно опустилась на тротуар. Так что же это получается? Чтобы вернуть маму, он готов убить сестру? Исаак зажмурился, по спине заскребли ледяные когти. Он ужасен, ужасен! Как такое ему могло только в голову прийти?!

Когда Исаак снова открыл глаза, со столба светофора, строго подбоченившись, на него смотрел красный человечек. В горящей фигурке Исааку виделся справедливый огонь Божественного суда, который он был готов принять за свой непростительный поступок. И он шагнул на дорогу, прямо навстречу человечку. Истошный женский вопль слился с протяжным ревом клаксона и визгом тормозов.

Исаак очнулся. Он добежал до края проезжей части, доковылял до столба и, обхватив его руками, прислонился к нему лбом. Снова и снова он бился о холодный металл. Мама не заслуживает такого сына, сестра – брата, а миру и вовсе не нужен такой человек…

– Ися! – вдруг он услышал надтреснутый знакомый голос. Исаак оглянулся. К нему спешила растрепанная мама. Ее глаза сверкали ужасом.

Добежав до него, она сграбастала его в объятия:

– Ну что же ты, сынок!

– Мама, прости, я… – Исаак хотел еще что-то добавить, но у него не получилось.

– Это ты меня прости, Ися! – мама сжимала его так крепко, что ему было сложно дышать. – Я совсем забросила тебя.

– Мама, я оставил Дину одну…

Мама закусила губу и замотала головой.

– Я никуда не пошла… Я вернулась… И баба Зина тоже вернулась.

– Нет, ты не понимаешь, я оставил ее одну… специально.

Исаак наконец поднял на маму свои огромные раскосые глаза. Мамин нос раскраснелся, губы по-дурацки скривились, обнажая нижний ряд зубов, но ее лицо все равно было самым прекрасным на свете.

– Я очень скучал по тебе, по нам, по тому, как ты любила только меня…

Мама отчаянно закивала. Слезы хлынули по острым восточным скулам тонкими хрустальными речушками.

– Мама, но если бы Дина проснулась, ее голос появился бы у меня в голове. Я бы вернулся и спас ее, мама. Ты веришь мне?

Мама прижала Исаака к себе еще сильнее.

– Мама, Бог не стал забирать у меня голоса, хотя я так сильно молился… Он оставил мне бабушку Камилю… И всех, всех, всех других. Ты веришь?

– Верю, сынок… – мама стала раскачиваться и гладить Исаака по голове.

По дороге с громыхающим лязгом проехал груженный щебнем грузовик. Проходящий мимо них мужчина случайно задел их табачным шлейфом.

– Но, мамочка, пойдем домой, там же Дина! – вдруг всполошился Исаак.

– Тэйк ит изи, Ися! Тэйк ит изи! – Мама сильнее прижала его к себе и стала что-то напевать, зарывшись мокрым носом в густую щетку черных волос. Солнце с любопытством выглянуло из-за серой шерсти облаков и уставилось на сидящую на асфальте обнявшуюся парочку, а по всей улице неожиданно разлился причудливый и терпкий аромат вечерней южной степи.

7. Свободное звучание

Марина стояла перед узкой больничной койкой. На плоской подушке, приваленной к железной дуге спинки, покоилась голова ее мужа. Ванечка смотрел куда-то сквозь нее, бледное лицо его ничего не выражало. Марина несколько раз спросила, как он себя чувствует, но он ничего не ответил. Потом она подтолкнула вперед Антошу. Ваня лишь скользнул уставшим взглядом по висящим вдоль туловища рукам сына и смежил глаза. Чтобы не разрыдаться, Марина прижала платок ко рту.

– Да вы не переживайте так! – Конопатая медсестричка со вздернутым носиком и острыми скулами суетилась возле капельницы. Когда она заменила пустой флакон на полный, по пластиковой трубке медленно поползла прозрачная жидкость. – Сейчас уже опасности никакой нет. Хотя… теперь-то его допрашивать станут… Вы же понимаете, что он просто не полежит.

Марина кивнула в платок.

– Идите домой, ведь столько сидели! А придете… – Медсестра глянула на дверь и сказала чуть тише, будто выдавала какую-то тайну: – В вечернее посещение. Там и… менты… может, уйдут уже…

В коридоре Марина проводила взглядом быстро удаляющуюся рыжую медсестру. Всюду шныряли какие-то люди в халатах и масках, тарахтели тележки, дребезжали контейнеры с инструментами, на фоне оголтело трепыхавшихся за окном деревьев мягко горела кварцевая лампа. Вместе с этим сине-зеленым светом Марине под кожу проникал мерный шум больничной жизни. В горле запершило, Марина закашлялась.

– Давай и правда придем вечером, Антош? – Она дернула сына за рукав черной толстовки.

Антон насупился.

– Я устала. Пойдем поедим?

– Дослушать! – выкрикнул Антон и выдернул руку. Глаза его горели яростью.

– Ладно, ладно, давай дослушаем, – осторожно ответила Марина, удобнее устраиваясь на скамейке напротив палаты, где лежал Ваня. – Но только одну песню, хорошо?

Антон ничего не ответил и бухнулся на гладкую деревянную поверхность.

Мимо проскрипела колесами уборочная тележка. Все, что успела ухватить взглядом Марина, были тонкие, совсем как у курицы, лапки уборщицы, болтающиеся в массивных кроксах. Дырчатые широкие носки резиновых тапочек шлепали в такт бултыханию темно-серой воды в ведрах. Приятно-округлая фигурка в голубом рабочем костюме, виляя задом, довезла тележку до дальнего конца коридора, отжала тряпку и начала боевито шуровать шваброй по полу.

Марина не могла оторваться от крепкого зада, распирающего голубую ткань брюк. Покачиваясь, он надвигался на нее. Крепче сжав в руке ладонь сына, Марина отвела глаза от тревожащей ее картины и снова посмотрела на дверь палаты, где лежал ее муж. Марина закусила губу, она хотела на что-то отвлечься, но мысли снова приводили ее к образу Ванечки. Он лежал там в палате такой больной и практически высохший, с голубоватой кожей, обтянувшей кости. Этот человек совсем не был похож на ее прежнего Ванечку, ладненького, подтянутого, с ее любимыми атлантовскими руками. Мощные ладони мужа вдруг заелозили по чужой женской белой шее, стали спускаться ниже, на голую вздыбленную грудь с двумя малинами-сосками. Марину передернуло. Нет, ее Ванечка не мог так поступить с той женщиной… И с ней… и с их сыном. Марина стала раскачиваться на скамеечке. Если бы она уделяла Ване больше внимания… Ах, если бы лучше кормила его, чаще разговаривала, чаще… Боже, но ведь на ней всегда был, есть и будет Антоша. Как бы она его бросила, когда он так болеет? Нет, это невозможно. Это та